Карты-картишки…
Василий насупясь сидит в подсобке на перевёрнутом ящике из-под пива, курит. Заходит Палыч (свои называют его за глаза Паныч), директор, оценивающе оглядывает его поверх тёмных очков, и тоном – не то обиженным, не то язвящим (с похмелья Василию трудно определить), – говорит:
– Мне даже неловко общаться с тобой, таким… грустным.
Василий для приличия пошевелился, однако промолчал, потому что голова, точно у рыбы варёной.
– Ну и зачем ты мне нужен такой? – Паныч (ему ещё и тридцати нет, но приличным брюшком, и все к нему с почтением и по отчеству) повернулся к двери. – Следуй за мной.
В кабинете Паныч налил хрустальный стакан коньяку, скомандовал:
– Вперёд!
Василий выпил и закрыл глаза.
– Держи, – Паныч протянул конфету. – Присаживайся, – и сам примостился на край стола, скрестив при этом ноги и руки, ободряюще улыбнулся: – Ну, чего скажешь?
– А чего сказать, – Василий прислушивается к начинающемуся рассвету в голове и расслаблению в теле, пожимает плечами и разворачивает конфету.
– Ну, например: я оставляю на тебя магазин – сумеешь продать его целиком? С потрохами, так сказать.
«Вот оно что», – Василий разжевал конфету, проглотил, облизал зубы.
– А что ж… могу.
Василий, в общем-то, по натуре не сквалыга, но азарт в нём не дремлет. Был чуть помоложе когда, развлечения ради такими хохмами занимался: кильку за шпроты выдавал и сбывал заезжим оптовикам, или в соседнем магазине собирал с простаков деньги на растворимый кофе или колбасу по пятнашке, которая в зале по три сорок, но её нет. Скучивал вокруг себя нуждающихся: иди сюда, – манит рукой мужика. Тот: я чо – я ничо (мужик уже в трансе от одного такого обращения, как, впрочем, и все остальные, вокруг столпившиеся). Ид-ди сюда, говорю! Тебе колбаса нужна? Ну вот. Соберёт деньги и шмыг в магазин, оттуда через заднюю дверь – в такси прыг и поминай как звали. Потом ящик коньяку ставил ребятам из «дружественного» магазина. Так что не о наживе речь – об игре, психологическом эксперименте. И сейчас иной раз и не нужно вовсе, а украдёт чего-нибудь. Спортивного интереса ради. Впрочем, то давние времена, сейчас уже и неловко вспоминать про такое… да и представляется так, будто и не было ничего, как детства, скажем. Сперва тебе рассказывают мама с папой, каким ты был смешным засранчиком, и тебя это умиляет. Потом родители уходят – уходит и время с ними вместе как бы. И ты остаёшься сам по себе – наедине со своими воспоминаниями. И потом эти воспоминания начинают потихоньку затираться новыми впечатлениями… Ну не совсем, конечно – в критические минуты перед глазами вспыхивает… Но всё же. Спрашивают тебя, например: каким видом спорта ты занимался, ты отвечаешь, а потом спохватываешься – а занимался ли? Уж не соврал ли?.. Ну да ладно.
В данном же конкретном случае деньги были нужны позарез – карточный долг нависал дамокловым мечом. Один его знакомый так разыгрался однажды, что жену родную на кон поставил и дочь, а затем и жизнь собственную… Явился к брату: выручи. Тот: я же не заставлял тебя играть. На утро нашли картёжника на яблоне повесившимся. Василий тоже, бывало, просаживал всё – материальное (на жизнь чью-то, однако, ни разу не покушался таким образом), ловил тачку, мчался в долг, сгребал дома все побрякушки у жены, другой какой скарб стоящий и обратно за стол. Нинка, жена, слава Богу, ни слова – ни полслова. У отца, когда он ещё жив был, тоже занимал. Он только и спросит: ты мне их вернёшь? Не знаю, честно ответит Василий, смысла потому что нет лукавить – ни себе, ни отцу, тем более, кому ещё сына понять, если не ему. Всё наставлял: запомни, у картишек нет братишек. Когда Василий в последнее время играл с ним, тому всё казалось, что сын его жалеет, и это его раздражало. Василий после его смерти узнал, что выигранные у него деньги отец Нинке отдавал. Всё повторял: у тебя, сын, нет жёсткости.
– Вот грузчики жалуются, не на чем товар возить. – Паныч по-прежнему опирается задницей о столешницу и руки на груди скрещены. – Тележки новые куда-то запропастились.
– А я тут при чём? – У Василия заторможенность благодаря коньяку уже истаяла окончательно, он попытался разглядеть через тёмные стёкла очков глаза директора, но тщетно.
Паныч рассмеялся, даже кудри его каштановые запружинили по плечам, хорошо рассмеялся вроде бы, без подтекста, по крайней мере.
Месяца два назад Паныч устроил вечеринку в магазине, ансамбль дорогой пригласил, обслугу по высшему разряду, гуляй, ребята, короче, но щедрость мою помни. И на этой вечеринке приключилась оказия. Работала в отделе штучных товаров одна мамзель, ничего себе, всё при ней и даже сверх стандарта. Словом, если шуры-муры заводить, то в самый раз. Только Панычу она была, как Василий примечал, ни к чему, у него и без этой крали хватало ширпотреба – что днём, что ночью. И придирался он к ней, в сущности, по делу: уйдёт куда и вот лясы точит, отдел же без присмотра. А ей, стало быть, помнилось, будто он неспроста не равнодушен, и сказанула мужу своему. А муж на этой вечеринке присутствовал. Василий видел, что в кабинет к Панычу зашли трое, но значения не придал – мало ли зачем и кто заходит к босу. Спустился со второго этажа в зал, где танцы вовсю бацали, успел крутануться с одной. Потом Вовик подходит, сообщает: Паныча побили. Василий не поверил: не так-то просто побить Паныча – парень крепкий и тренированный. Пошёл – увидел. Действительно. Прилично отделали. Спросил: «Где они?» Махнул рукой – ушли, мол, вниз по лестнице. Василий побежал вдогонку, выдернул трубу из заграждения к кассам, тут и обидчики, все трое, выруливают – чёрт их знает, может, на посошок выпить задержались. Двоих вырубил сразу – первому по ключице долбанул, второму по рукам, а третьего сперва кулаком оглушил, затем сзади за горло трубой прихватил и пару раз по носу и по зубам. То есть тридцать секунд и всё о”кэй. Так Панычу и доложил. А Паныч и сам всё видел из окна своего кабинета. Кроме того, он позвонил в отделение, откуда приехали быстро, бузотёров этих прибрали, и вечер продолжался. Потом та самая краля, чей муженёк затеял все эти выяснения, подошла, попросила съездить в отделение, чтобы отпустили мужа с сотоварищи. Паныч сразу почему-то согласился. Пришлось Василию же ехать на Панычевой машине. Зашёл, представился от кого, передал просьбу, пригласил зайти, что называется, отовариться, – как учили, короче. Те только спросили: на чём довезти имеется? Вынесли этих ребят, побросали в машину и адью. Такая, стало быть, история. Теперь что же касается этих тележек, коих так не достаёт грузчикам… Их Василий толкнул на сторону вчера в обеденный перерыв, когда в подсобках было тихо. А что такого особенного? Подходит мужик, вежливо объясняет: так и так, мол, очень нужно, продай… Как откажешь? Василий и продал. Долг, как уже сказано, карточный висел над ним… Вот так, Паныч, грамотный ты мужик, башковитый, с перспективой… купи новые тележки, тебе это раз плюнуть, после сочтёмся. Тесть у Паныча директор большого торга, он его и на путь наставил. Что ещё помнит о нём Василий? А, вот. Хотя, возможно, и трёп обыкновенный, но похоже на правду. Он на Украине (во времена ещё оные) торговый институт заканчивал, а экзамены сдавал следующим образом: покупал преподавателю, не то декану путёвку на Карибы и там за коньячком и балычком заполнял свою зачётку. Ну да ладно, это не его, Василия, дело. У каждого своё амплуа, стезя так сказать.
– А вот знаешь ли ты настоящую цену товару?
Это что, вопрос на засыпку? – Василий слегка настораживается.
– Не знаешь, я вижу. – Паныч наклоняется и теперь сам поверх очков заглядывает в глаза Василию. – И это весьма и весьма жаль. Потому что мне не нужны люди, которые плохо разбираются в ценах…
Василий, наконец, понимает, что Паныч вовсе не журит его… он вовсе его не журит.
– Так что, дорогой, деньги, как выражаются, на бочку и после этого пшёл вон!
Вот этого «пшёл вон!» Василий ему не простит. Ладно бы изругал, вспылив, и в запальчивости этой послал подальше, но тут тебе ноль эмоций, тут жест продуманный, давно заготовленный… Время, мол, пришло расстаться. «Чёрт! А ведь он меня подловил!.. – Василия даже в пот бросило от догадки. – А то чего бы это средь бела дня покупатель на тележки объявился… и чтоб никого поблизости не случилось! Это ж нонсенс! Только для чего… почему? Почему подловил, за что?» Впрочем, кто-то сказал про Паныча: не любит он быть в долгу… То есть ты ему добро, а он на тебя в обиде за это… Или это он сейчас придумал?..
Вечером Василий решил съездить к Семёну (три станции на электричке) … вернее, не к нему самому, а к брату младшему, Славику… Тут необходимо пояснить. Раньше Василий работал в отделе заказов большого масштаба – инвалидов, пенсионеров разных гречкой и прочим товаром снабжали, это ещё в девяностом году, когда напряжёнка со всеми этими товарами наблюдалась. И хозяйкой там стояла Лизавет Романовна. Хваткая баба, связи имела на приличных уровнях. И вот пригрела она паренька смышлёного, Семёна Конова, и с его помощью ворочала делами будь здоров. Товар, гуманитарка всякая вагонами поступали бесперебойно – их пускали налево и со всеми, с кем нужно, делились. По-умному, стало быть, крутили-вертели. Умели. А потом Семён на Лизаветиной дочке женился. Возможно, через дочку она его и узнала, Василий подробностей не выведывал. Свадьба по тем временам – что сейчас на миллиард, наверно. Позже, имея деньги и прикрытие, Семён потихоньку сколачивал группу, боевичков-исполнителей, исправно им платил, но и дисциплину держал. Такой дисциплины в армии и по сей день нет. И ныне Семён Конов на иерархической лестнице числится где-то, пользуясь опять же армейской терминологией, на уровне батальонного командира. Есть и над ним люди, но кое в чём он уже и сам-сусам. Кумекает.
Василий не знает, с каких пор его директор Паныч завязан с Коновым. Тут так: надо тебе знать – скажут: знай; не надо – и не спрашивай. Семён только с виду улыбчив. Если долг требует с кого – тому кажется, что перед ним ну прям отец родной, но когда срок иссякает… Словом, счётчик включен. И с Панычем Семён будто с лучшим другом. Однако по обрывкам разговоров Василий смекнул давно, что если надо, ничто Семёна не остановит. Ничто. И зря Паныч темнит, скрывает от Семёна те два магазина, что на своё имя прикупил недавно… Мало того, что Семён уже информирован… тут ещё старая обида быльём не поросла. Лизавету Паныч уволил, тёща Конова как-никак. Пока была в отпуске, он другую заведующую отделом подыскал. Лизавета на это только и сказала: молодой ты, Паныч, да ранний. Жадность тебя до добра не доведёт. Василий в их дела не вникал и не вникает, понятно, но трёп такой: тем Лизавета Панычу не угодила, что мало отстёгивала за левый продукт.
Так вот, когда младший братишка вернулся из армии, Василий свёл его с Коновым, а тот, в свою очередь, рекомендовал его Лизавете в отдел. Затем нечаянный для Василия, прямо скажем, поворот – Славик сходится с Лизаветой. Пробовал вразумить младшего, да что – упрям и себе на уме. А он, Василий, главное, печётся о нём, с Панычем договаривается: мол, надо парню квалификацию приобретать, как бы куда пристроить… Паныч: хорошо, давай бери его к себе, пусть учится мясо рубить. Василий идёт в отдел заказов и что видит? Его братишка вместо Лизаветы расхаживает повсюду с ключами, распоряжается, втыки, кому надо, выдаёт, товар налево пускает… Все уже не к Лизавете, к нему обращаются. Хозяин, одним словом. И быстро так борзеть начал, что свои ребята Василию начали жаловаться (это, естественно, позже), что дерёт безбожно. Василий тут же ему сказал: смотри, паренёк, своих обижать – дышать забудешь. Он, правда, сразу смекнул, башковитый потому что. Отец, между прочим, в Славке души не чаял, в отличие от старших, Василия с Николаем, позволял ему всё, и держал себя с ним, как с товарищем, без устали мог с ним играть в самые дурацкие игры. Например, лежит на диване, читает, Славик подкрадывается и из водяного пистолета бац, отец вскакивает и в погоню. Затем вооружается тоже брызгалкой и начинается водяная война. Мать приходит домой – в квартире библейский потоп. Мог Славик и такую штучку учудить. Сидит, учит уроки. Вдруг кричит благушей «Па-апка!» Отец несётся и заикаясь: «Что, сынку… случилось?» А Славик очень спокойно: «Подай, пожалуйста стёрку, под стул закатилась.» То есть нужно всего лишь нагнуться и руку протянуть, а он отца зовёт. А то ещё, спрашивает: «Па, а на работе знают, что ты дурак?» Отец поперхнулся (дело за столом было): «Нет… воде бы.» – «А почему ты им не скажешь?» Отец гогочет, довольный. А то ещё, сочинение задали – про отца написать. Ну, Славик, ничего не объясняя, вроде как для себя, из любопытства, вопросики задаёт. Мол, служил ли ты в армии и кем? Отец по своему обыкновению и уже в русле, так сказать, их отношений, отвечает, где и приврёт. Так и тут. Дескать, служил, а как же. Ракетчиком. Видел фильм, как сбили американского лётчика-разведчика, Пауэрса? Ну вот, это я его шендарахнул. Через день-другой Славик сообщает, что училка оценку не хочет ставить под его сочинением. А чего такое-то, отец спрашивает, лишних запятых понаставил? Да нет, пусть, говорит, сперва отец прочитает. Ну, отец и стал читать. Схватился за голову и давай хохотать. И сквозь слёзы проговаривает: из-за тебя могут, дескать, и в тюрягу упечь. Пауэрса он, видишь ли, шлёпнул.
Брата Василий не застал, Семёна не было тоже, у Лизаветы же денег просить не захотелось (особой приязни они оба друг к другу, так уж сложилось, не питали), лишь рассказал о своей стычке с Панычем, чем, похоже, позабавил «щуку» (прозвище такое у Лизаветы за её тонкие и выпяченные губы). Сел во дворе на лавочку за стол, где мужики по выходным козла забивают, в тени клёнов, стал подросткам фокусы на картах показывать. Один рыженкий с блестящими глазёнками, другой бледненький и недоверчивый, с гонорочком – студент. Оба в восторге. Наивняк. А этак можете? А так? А почему вы не глядите в свои карты, а вдруг там не двадцать одно? А зачем глядеть, когда я знаю, какие у тебя карты, и у тебя, и у тебя… И у тебя, студент (он, может, и не студент вовсе, но бледненький). Хочешь, сдам – у тебя будет три бубушки, у тебя три трефушки, а у тебя три туза? Сдал – осчастливил. А скажите, как это вы так делаете? Ну кое-что показал, только глядите, чтоб руки вам не поотрывали…
А зачем, собственно, нужен ему Славик?.. Василий встал и пошёл… ещё не зная куда. И как-то само собой ноги привели его на базарную площадь. Он прошвырнулся сперва вдоль торговых палаток в надежде зацепить нужного человечка, однако попадался всё материал не стоящий. Правда, Вову по кличке Бурундук повстречал, но тот недавно вышел из зоны, потому, вероятно, был не при деньгах. Вова игрок тоже азартный и опять же грамотный (карточный долг для него святое, он даже с этапа, говорят, обыграв кого-то, передал деньги на волю человеку, которому задолжал), так что сам бы завёл разговор. Постояли, пивка попили с шашлычком, потрепались. А потом Василий перешёл площадь и снял в гостинице номер. Потом принял душ и в приподнятом настроении спустился в ресторан. Это был его, проверенный способ. Он, потому как путь к отступлению вроде отрезан, заказал себе выпить, но немного – для лёгкого куража, и стал присматриваться к публике. Заканчивался базарный день, в ресторане появлялся торговый люд, приехавший на здешний рынок издалека, из-за кордону по-нынешнему, и, естественно, обитавший в гостинице. Вокруг них начинали виться девочки, и возникала та самая витиеватая атмосфера, которая и была нужна Василию. Много всяких способов оказаться в нужной тебе ресторанной компании. Чаще всего он попросту приглашал на танец смазливую девчонку из такой компашки, вешал ей лапшу на уши, невзначай как-нибудь заводил разговор о чудесах и фокусах, выдавал себя чуть ли не за факира, и когда та выражала недоверие, предлагал проверить – дескать, заходи в номер, я тебе такие фокусы на картах выдам, закачаешься. Ну, если чего опасаешься, то не одна заходи, можешь кавалера прихватить, вон глазами как стреляет. Да он не мой, говорит она. Ну, сейчас немой, каламбурит Василий, а через полчаса, глядишь, голосок и прорежется. Затем дамочку отводит за столик, откуда взял, и, между прочим, кавалеру подмигивает: ничего, мол, деваха, не теряйся. Конечно, гарантия не стопроцентная, но и заходов таких Василий совершает не один и не два, по обстоятельствам. Кстати сказать, Василий ничего и никогда не пускает на самотёк. Его давно знают в этой гостинице и за определённую мзду он всегда может получить необходимые сведения: кто из барыг в каком номере остановился, так что можно невзначай как бы и ввалиться в чужие апартаменты – дескать, пардон, ошибся дверью, и тем самым напомнить о своей факирской персоне. На худой конец Василий нанимал одну из здешних проституток с тем, чтобы та проделала своего рода работу и притащила к нему в номер игрока, разумеется, не пустопорожнего. Но сегодня, кажется, этого не потребуется. Чутьё подсказывало.
Перед самым закрытием ресторана Василий демонстративно покупает пару бутылок коньяку, несколько шоколадок и, помахивая знакомым дамочкам ручкой, степенно удаляется к себе в номер. Там он наводит художественный беспорядок на столе, с тем расчетом, чтобы среди стаканов и надломленного шоколада была обронена и колода карт. После чего лишь остается ждать. Благо, номер – люкс, не возбраняется и в телик поглазеть, возлежа на постели в одежде, но без обуви.
Ждать пришлось недолго, дверь распахнулась и в комнату шумно ввалилась парочка – белокурая Тося (с ней Василий танцевал не в первую очередь) тянула за руку своего кавалера, плешивого мужичка, который сопротивлялся, но сразу заметно – лишь для приличия.
– Сперва я должна увидеть фокус, а всё остальное потом. Правильно, Вася?
– Дёрнем тогда уж, – сказал плешивый гость, ставя на стол бутылку шампанского.
– Он козёл, – шепнула Василию на ухо Тося. – Тащит в номер, а берёт одну шампунь.
– За что пьём? – Василий откупорил коньяк и внимательно поглядел на плешивого гостя, примечательной особенностью которого был маленький острый носик, напоминавший обглоданный сырой хрящик. – Я уж с чего начал, тем и продолжу, с вашего позволенья.
– За факира! – захлопала в ладоши Тося.
– Н-не-не, факир был пьян и фокус не удался.
– Сам обещал, сам обещал!
– Ну хорошо, это следующий будет тост, я пока не настроен. Выпьем за удачу. За любую удачу. Что в фокусах, что в торговле… Кстати, стоит за торговлю-то пить? – Василий поглядел на остроносенького. Плешивый мужичёк встрепенулся и потянулся к стакану.
– Да, – сказал важно и пошмыгал носом-хрящиком, – имеет смысл… я почти всю фуру раскидал, один рывок остался… Моя собственная. Кормилица.
– Какую фуру? – прикинулся Василий.
Остроносенький встал и в два прискока к окну.
– Вон она, голубушка, с белой полосой по фарватеру. Под фонарём, под фонарём, левее…
– Идите вы со своими фурами и фонарями, фокус хочу, – настаивала Тося.
– Будешь хорошо себя вести, будет тебе и фокус, – сказал Василий строго.
Потом показывал фокусы. В это время явилась ещё одна парочка. Это уже Дуся постаралась, она притащила потного толстячка с круглыми моргающими глазками. И демонстрация фокусов продолжилась азартнее прежнего. Ещё немного и мужички стали подзаводиться, кто-то предложил сыграть в треньку. Василий прикинулся валенком и долго не мог вникнуть в правила игры. Остроносенький даже занервничал:
– Ну ты и факир, гадство, такой простой игры не сечёшь.
Василий хотел осадить: «Но ты! Хрящ обглоданный!..» – но сдержался – расторможенность «клиента» имела свои преимущества, поэтому сказал лишь нарочито сладким голосом: «Давай в очко уж лучше играть, это мне хоть не первый день знакомо. Ну её, вашу треньку! Назовут же ещё. Ты в Россию приехал? В Россию. За рубликами? За рубликами. Своих тугриков не хватает, так? Ну и ботай по-нашенски.»
Короче, фитиль запалили. Стали играть по маленькой. Василий проигрывал, но раз от разу «постигал» премудрости игры и уже не вызывал нареканий своей бестолковостью. Затем вторая парочка исчезла, чего Василий предпочёл не заметить, увлечённый игрой. Тося заныла и потребовала опять фокусов, её не послушали и она, обиженная, удалилась, сказав, что будет ждать остроносенького в его номере. Остроносенький же взвинчивал ставки. Василий предупредил, что деньги у него заканчиваются, и он хочет прекратить игру. Остроносенький возразил:
– Что ж так, ни то ни сё. – И оценивающе, хищно даже как-то, глянул на банк, пытаясь определить величину выигрыша.
– Ну, хорошо. – Василий снял с шеи золотую цепочку, к ней прибавил ручные часы. – Только давай так. Если проиграю побрякушки, даёшь мне отыграться. Лады?
– Договорились, об чём речь.
– Смотри, без балды чтоб. Цепку жена подарила. Часы – отец.
– Понял, понял. Давай не канитель.
На том и порешили.
Василий проиграл. Остроносенький радостно поднялся и протянул руки к выигрышу. Василий его остановил.
– Ты что, забыл? Уговор дороже денег.
С кислой миной остроносенький сел, как если б ноги у него внезапно ослабли.
– Мне вообще-то много не надо. Но как хочешь. – Но глазки его под лобик просели.
Василий снял с пальца обручальное кольцо.
Дальше остроносенькому удача изменила. И, в конце концов, он решил прекратить игру. Он оказался должен полтора лимона. В наличии у него, однако, оказалось лишь четыреста тысяч. Сказал, отдаст завтра.
Когда гость ушёл, Василий сразу повалился в постель. На то, что проигравший отдаст-таки долг, он особо не надеялся. Не это, однако, вызывало досаду. Неприятный осадок оставило в нём то, как остроносенький потянулся забрать цепочку.
«Ишь ты, хмырина! Он многого, видишь ли, и не хотел». С этой мыслью Василий заснул.
На утро к нему в номер пришёл Вовик Бурундук, сел за стол, налил себе в стакан остаток коньяка, выпил, пошмыгал носом:
– Говорят, играешь.
– Да какая игра. Шваль – не игроки. Выхватить из под руки да ноги сделать. Никакой тебе интриги, ни удовольствия. А ты чего?
Вовик вытащил из кармана три пачки денег и опять спрятал.
– Разомнёмся?
Василий пошёл умыться. Затем сели. Играли до полудня с перерывом на обед, то есть, чтобы спуститься в ресторан за выпивкой и закуской. Посчитали, сколько на кону, и Василий, прикинув свои возможности, попросил прерваться. Он знал способности Вовика и решил не рисковать. Влезать в долги в его планы не входило.
– Надо позвонить. Если долг отдадут, продолжим. Не хочу зависать.
Идя мимо номера остроносенького, хотел заглянуть и напомнить о себе, но, помедлив, передумал.
Он не стал звонить из здания, а вышел на улицу к телефону-автомату. Позвонив, схватил тачку и поехал за деньгами.
Вернулся – в номере, кроме Вовика, вчерашние девочки. Сегодня с ними Василию любезничать не хотелось, он лишь сказал Тосе, чтоб передала остроносенькому, как страстно его жаждут лицезреть.
– А я его пасу?
– У тебя есть другая работа?
– Скучный ты сегодня.
– Какой есть.
Вовик тоже был нацелен на игру, поэтому гостьи вскоре удалились, сказав, что вечером заглянут опять.
В банке было двенадцать лимонов, когда Вовик стал играть в долг в надежде всё же сорвать куш. Но не сорвал. Оставшись должен пятнадцать, он ушёл, пообещав отдать долг через неделю. Василий ничего не имел против. Он был, во-первых, уверен, что Вовик отдаст, во-вторых, он был уверен, что если Бурундук не отдаст сам, за него придётся расплачиваться другим – тому же брату, скажем, или другим каким родичам (долг будет продан Конову, а тот знает, как поступать) … Вовик не остроносенький плешак, знаком с правилами, и он местный… Кстати, сам пришёл, за руку его не тянули.
Василий выпил грамм семьдесят коньяку, посчитал наличные, засунул их в потайной карман куртки и лёг в постель.
Он задремал и даже увидел лёгкий приятный сон, но пришли Тося с Дусей.
– Рекомендую – Дуся.
– Рекомендую – Тося.
Обе, делая лица глупыми (хотя куда уж глупее их мордашек), по очереди изобразили книксен. Василий мельком глянул на компаньонок: «Что за манера…», – однако не нашёл нужным выказать своего отношения вслух. «Чуют поживу, что ли?» – усмехнулся, спросил:
– Ну что, девоньки? Есть навар?
– Да ну, – Тося показала кончик языка. – Жилы одни. Никакого сервиса, сплошной хамёж. – Дуся подтверждающе вздохнула.
– Ну, причащайтесь пока, а я посплю, вы мне сон хипповый перебили, – и, отвернувшись к стене, некоторое время слышал, как проститутки пили и ели, пока не забылся. Проснулся от возникновения некоего добавочного шума. За окном смеркалось. За столом все те же Тося с Дусей, и ещё прибавился остроносенький плешак, виновато взглянувший на хозяина номера.
– Рассчитаться пришёл?
Должник замялся:
– Понимаешь, я напарнику деньги отдал, ещё вчера, а он уехал в Москву – родственников проведать.
– А не вернётся если?
– Как это? Ну-у… В крайнем случае, продам оставшийся товар и…
– Смотри. Любишь кататься, люби и саночки возить.
– Не, ну ей-ей…
– А чего пришёл-то?
Остроносенький опять замялся.
– На халяву, что ль, дёрнуть?
– Подумал… это…
– Отыграться, что ль? – Василий искренне удивился.
– Н-н-ну, – и лёгкий румянец выступил на узких скулах и продолговатой плеши остроносенького.
– Во даёт! – Василий подмигнул девчонкам, которые, стараясь не помешать разговору, тихо пережёвывали. «Вот ещё бурёнки-то,» – Василий встал и, не одевая брюк, отправился умываться. Вернулся, натянул брюки, подошёл к столу и, потерев ладонью подбородок, разлил в четыре стакана оставшийся в бутылке коньяк. Остроносенький, выпив, сразу встрепенулся, сел посвободнее, локти на стол выставил.
Вообще-то играть с этим плешивым Василий уже не рассчитывал, да и не хотел, запал исчез, он только хотел отоспаться перед тем как отправиться домой. И применять к плешаку санкции также не собирался – ну что с него спрашивать, с неграмотного. Однако теперь взыграло любопытство.
– Так что, девчата, удовлетворим просьбу гражданина бывшей братской республики?
– Не зна-аю, – сказала Тося, засовывая в рот очередной кусок съестного.
– Мо-ожно, – сказала Дуся, вытирая пальчики о салфетку.
Дуся и Тося работают на пару. Может, их иначе зовут, но приклеились эти клички.
– Тогда начнём.
Поначалу игра шла с переменным успехом и девчата, заскучав, ушли. Василий дал им денег с тем, чтобы они через часок принесли выпить и поесть. Затем фарт пошёл Остроносенькому. Он то потел, то краснел, наконец, когда отыграл долг, слегка побледнел и заметно напрягся, точно его осенило вдохновение.
– Ну что, баста? – Василий спокойно разглядывал соперника и думал, что из-за него ему пришлось выпивать и, значит, возвращение домой придётся отложить на день. «Ну да ладно, позвонить бы только надо». Раньше, пропадая по неделе-другой, он не давал о себе знать, и всё сходило. И лишь когда подросла дочка и стала спрашивать, где папа, Нина потребовала непременно сообщать о своём местопребывании.
– Так ты чего? Всё – по нулям. Никаких обязательств ни у кого. Врежем щас по стакану и айда кто куды.
Денег рассчитаться с Панычем ему хватало.
– А может… – Остроносенький продавил ком в горле. – Продолжим, может?
Василий поперхнулся. «Тэ-эк, – подумал, – и этот туда же… Ну, плешак!» Он ещё не злился, лишь изумлялся, хотя неприязнь или, скорее, презрение начинало наполнять его чем-то тухловато-удушливым.
– Смотри, парень, бог шельму метит. Везение штука переменчивая. Не промахнись.
– М-м-м, ничо. Рискнём.
Начали. Вернулись Тося с Дусей, принесли заказанное питьё.
Василий на первых порах опять дал Остроносенькому слегка зарыться – это ж прия-ятно, когда на кон добавляет соперник, а не ты. У гостя даже возникла лёгкая трясучка в пальцах. Он покусывал губы, прищурясь, и всё думал и думал о чём-то, морща голое своё чело. Возможно, мысленно покупал ещё одну фуру. «Думай, не думай – умней не станешь,» – подытожил свои наблюдения Василий. Затем, как и давеча, фортуна остроносенькому изменила. Теперь пришла очередь ему добавлять. Василий знал, что противник думает о том, что покамест он еще не догнал по «взносам» соперника, через некоторое время (розовые пятна уже поползли по узким скулам) – если и больше его денег на кону, то не намного; ещё через некоторое время – нет, не может быть, что не сорву банк, надо только собраться… В конце концов, эти мысли оставили игрока. Теперь нужно было как-то решиться и заставить себя кончить играть.
– Всё. Хватит. – Некоторое время остроносенький сидит, откинувшись на спинку стула, и тупо смотрит перед собой, будто свыкаясь с новым положением вещей.
– Хватит, так хватит. Когда прикажете получить?
Остроносенький подвигал подбородком из стороны в сторону, вытер тыльной стороной ладони под ещё больше заострившимся носом, взглянул на притихших Тосю с Дусей, затем перевёл взгляд – и в нём мелькнул оттенок дерзости – на Василия.
– Вечером. – Но перед этим словом он пошевелил губами и Василий подумал, что остроносенький скажет «никогда», и это почему-то больше ему понравилось бы, нежели «вечером».
– Вечером, значит, вечером. До вечера. – Он встал из-за стола и, шёлкнув каблуками, слегка склонил голову. Остроносенький медленно поднялся и медленно же, потупясь, двинулся к двери.
– До вечера. Не забудь.
Едва дверь закрылась, девочки будто проснулись, стали что-то прибирать на столе, потом Тося спросила:
– Отдаст, как думаешь?
– Не твоего ума дело! – отрезал Василий. – Быстренько пьём по стопарику, и чтоб до вечера я вас не наблюдал. («Хотя, похоже, ночь на дворе… или что там?» – он запутался.)
Оставшись один, Василий вспомнил, что надо позвонить домой. Однако навалилась лень, и он решил прежде с полчасика полежать. Приняв ещё сто грамм, он лег, не раздеваясь, и заснул. Приснился ему остроносенький с его, Василия, цепочкой на шее, часами на запястье и обручальным кольцом в зубах. Причём, кольцо было размером с колесо детского велосипеда.
Постучали в дверь, и он проснулся. На пороге стояли Тося с Дусей и за ними, сразу видно, пьяный в драбадан, остроносенький.
– Ну а ты чего скажешь? – жёстко спросил его Василий.
– На счёт? – Остроносенький вызывающе осклабился.
– Не советую хамить.
– Мальчики, мальчики, – затараторили Тося с Дусей, – всё бы вам царапаться, шалунам, мы пришли выпить и повеселиться.
– Заткнись! – У Василия обе дамочки отчего-то слились в одну с явной склонностью к раздвоению.
– Ой, как грубо, Вася. Ты же у нас паинька.
– Так чего не бэ-мэ-каешь? – Василий приблизился и ткнул Остроносенького в грудь пальцем. Тот пошатнулся и сел на стул. – Деньги принёс? На дворе, если не ошибаюсь, вечер.
– Ка-акие деньги?! – изобразил возмущение остроносенький и стал подниматься со стула. Не дожидаясь, пока он выпрямится, Василий врезал ему с правой руки и попал в лоб, отчего кулак сразу онемел. Остроносенький повалился на спину и остался лежать с закрытыми глазами и приоткрытым ртом, из углов которого потекла слюна. Василий подошёл к столу и, тяжело опустившись на стул, с ненавистью чётко произнёс:
– Не можешь – не балуй. И вообще, смылся бы с глаз, искать не стал бы. – И к девицам: – Давай сюда питьё. – Те нерешительно приблизились к столу и, поставив две бутылки с водкой и положив кульки, боком присели на стулья. Василий содрал пробку с бутылки и налив в три стакана по половине, пожелал: – Будем счастливы.
Все трое выпили.
Остроносенький зашевелился, пробормотал:
– Это тебе даром не пройдёт. Скот.
– Предлагаю сделку, кореш. Ты убираешься без вони, а я прощаю тебе долг.
Остроносенький укрепился на ногах и взялся ладонью за опухающий лоб и заплывший глаз.
– Ты меня покалечил, гнида. Я с тобой рассчитаюсь. Ты ещё меня не знаешь. – И спотыкаясь, он двинулся к столу. Не дав ему приблизиться, Василий быстро встал и ударил уже с левой руки – на этот раз было удобнее так. Удар пришёлся около носа. Остроносенький попятился и, уперевшись в стену, сполз на пол.
– Увели бы вы его отсюда, девки, пусть рулит в свою суверенную, всем было бы спокойнее.
Дуся с Тосей вскочили, подхватили подымающегося с пола Остроносенького под руки и вывели из номера. Четверть часа спустя они вернулись, молча сели за стол, Василий налил в их стаканы.
– Предупреждаю: я устал, заниматься с вами не буду. Хотите спать, ложитесь. Я лягу на диван.
Ещё посидели, после чего Дуся с Тосей, приуныв, оставили номер, сказав, что заглянут завтра.
– Ага, как же, – пробурчал Василий и закрыл за ними дверь на ключ.
Утром позвонил домой Панычу и, услышав его голос, бросил трубку.
Панычев дом из престижных, квартира на третьем – весь этаж. Надавив и не отпуская кнопку звонка, Василий оглядывает интерьер, и в глаза ему бросается нечто лишнее в интерьере, а именно – штырь, вбитый правее Панычевой двери. «Хм».
Дверь открыла жена Паныча (друг друга они с Василием знали, так как она заезжала иногда в магазин на своём серебряном мерине), сердито сказала:
– Палец, что ли, приклеился?
– Ага, – Василий отпустил кнопку.
– Чего надо? – Из-за неё выглядывала девочка лет пяти-шести.
– Хозяина, вестимо.
– Он вас не желает лицезреть.
– Так и велено передать?
– Так и велено.
Василий достал приготовленную пачку денег и бросил через её плечо в коридор.
– Должок возвращаю.
– Всё?
– Да вроде. Хотя… – он поманил женщину пальцем. – Глянь-ко, этот штырь для чего тут, не знаешь?
Женщина посмотрела на крюк, вздёрнула брови, поморгала и закрыла дверь.
– Ну наконец-то, истомился весь, мочи нет – опохмелиться хочу.
Василий окинул взглядом одетого на выход и расхаживающего по коврам в башмаках брата, поскрёб ногтями небритую щёку и покосился на бар в серванте, наполненный бутылками с разнообразными этикетками.
– Давай, что ж…
– Не, для начала пивка примем, – Славик нетерпеливо махнул в сторону окна. – Через дорогу, в чипке. Там… это… та, что тёмненькая – моя, вторая мочалка – как хошь. Посидим, помычим, настроение сегодня такое… м-м, невзрачное.
– А Лизавета где?
– Э-э… где-то.
В чипке – шикарном, врочем, кафе – им, однако, «помычать» не удалось: за столиком с их «мочалками» уже ворковали «качки», как обозвал их при входе Славик. На пути к стойке он громко попросил знакомого бармена угостить жаждущих «холодненьким», что задело самолюбие «качков», которым, по-видимому, было сообщено, что пора-пора им очистить помещение… Один из них, не желая, очевидно, уступать инициативу, запальчиво рявкнул:
– Нельзя ли заткнуть хлебало, а?! – На что Славик не удостоил его ответом, лишь справился у бармена:
– Что за рвань?
После чего не замедлила последовать разборка. Василий принял на себя второго качка. Сцепившись, они влетели в подсобку, где нападавший выхватил нож и несколько раз дотянулся-таки, надрезал на груди и предплечье Василия кожу. Озлясь, Василий пустил в ход подвернувшиеся ящики с пивом и поверг противника в глубокое забвение. Затем было разбирательство в соседнем отделении милиции, откуда Василий, попрощавшись с братом и свидетелями («мочалками») поехал домой. Славик просил остаться, но, поцарапанный и смазанный йодом, Василий утратил интерес к развлечениям. Он вдруг чётко осознал, что ему хочется домой, и хочется и пора. «Пора, мой друг, пора…» На вокзале, куда он завернул «поправить мозги», он взял запечатанный пластмассовый стаканчик водки и присел за столик тут же рядом у киоска. Напротив восседал неопределенного возраста мужик с наколками на кистях рук и перебирал в пальцах игральные карты. Подмигнул:
– Не закусываешь, что ли? – и подвинул Василию по столику хвост воблы. – Пожуй.
– Не, на пиво потянет, на холодненькое, а я уже сыт. Мне, наоборот, надо взбодриться.
– Упал? Поцарапался, вижу.
– Угу, арматуры повсюду навтыкали, не пройти – не проползти.
Мужик, не разжимая губ, коротко хохотнул утробой и, пепельными пошевелив бровями, предложил:
– Перебросимся?
Василий отрицательно мотнул головой, снял со стаканчика плёночную крышку и, потянув носом воздух, залпом выпил, скомкал стаканчик и понюхал костяшки кулака.
– Ну так чё? – Мужик постучал рёбрами карт по ладони.
– На что? – Василий отбросил скомканный стаканчик. Мужик начинал ему надоедать.
– А на что хошь. Хошь – на корову, хошь – на рога от неё.
– Интересное предложение. Во сколько та корова оценивается?
– Н-ну… в тысчёнку для разгону, не слабо?
– Сдавай.
Василий не обнаружил в кармане своих карт: видать, выронил в давешней разборке.
Когда на кону собралось тысяч двести, мужик неуклюже передёрнул, но, не сморгнув, сказал твёрдо.
– Плати. Мне пора.
Василий продолжительно и тяжело поглядел в его тусклые глаза:
– Ты полегче бы на поворотах, кореш. Тоже мне мастер. Надеюсь, понятно, о чём я толкую?
Его заела именно неприкрытость мухляжа, нагловатость.
– А меня тут все знают. – Мужик, как пёс, приподнял над зубами сморщенную губу.
– Ну и что?
– Свистну – пожалеешь.
– Ну, свистни. Может, мои знакомцы быстрей объявятся.
– Зажал, да?
– На похмел не хватает? Так ты лучше попроси. Дам.
– Ну гляди, паря, – мужик стал озираться. Василий поднялся и отошёл по платформе метров на тридцать. «Надо бы слинять,» – подумал, но остался на месте. Ещё за игрой его одолела брезгливость, и он едва удержался от желания дотянуться и свернуть мужику нос. Однако решив, что на сегодня неприятностей довольно, лишь выругался мысленно: «Хорёк вонючий!» Теперь он цепко следил и за мужиком и за происходящим людским движением вокруг.
Свистнула электричка и тут же стремительно вынеслась из-за лесного массива и, сбавляя ход, скрежеща тормозами, стала приближаться к платформе. Мужик вылез из-за стола и вразвалочку пошёл к месту остановки головного вагона. И то, что он не оглянулся даже на «должника» своего, кому только что угрожал, заело Василия ещё пуще. Не успев сообразить, что предпринять, он поспешил следом и вскочил за мужиком в тамбур. Двери с шипением задвинулись. Мужик, видимо, узрел в стекло противоположных дверей вошедшего за ним соперника-игрока, и стал поворачиваться. Воспользовавшись этой нарочитой медлительностью (Плюю, мол, на тебя и презираю!), Василий схватил его за ворот и что было силы толкнул лицом вперёд. Пробив лбом стекло, мужик на секунду обмяк, но затем высвободился и на этот раз развернулся рывком. Василий был готов, ударил искромсанное в кровь лицо, у мужика подогнулись колени, и он опрокинулся. Василий перевёл дыхание и собрался войти в вагон, но, машинально зафиксировав напряжённые лица пассажиров, передумал. «Рвём когти.» Он не услышал (возможно, за лязгом колёс), как мужик поднялся на ноги, лишь ощутил его руки на своей шее, сдёрнул их и ударил затылком…
***
Дома никого. Записка на столе: «Мы уехали. А ты подумай…» Что же тут думать и чем – мозги набекрень, мысли в раскоряку. Василий сел у телефона, потом поставил его на колени, потом опять на тумбочку, потом опять на колени. Набрал номер.
– Марыся? (Вообще-то она Мария, Маруся, просто так ему нравится звать её.) – Салют.
– Ой, Васёк! Где ж ты пропадал-то?
– Приходи – расскажу.
– Ты знаешь, я не одна…
– Да-а?
– Ты не понял. У меня подруга, ты её знаешь, Ира.
– Приходите вместе.
Марыся работала медсестрой, муж её надолго в отсидке, и она перебивается с тремя детьми, старшей – семнадцать, младшим мальчишкам – шесть и три. Бывало, Василий отлёживался у неё по несколько суток после бурных развлечений или игр, раз-другой баловала его медсестричка и наркотой. Он в долгу не оставался: будучи в выигрыше, помогал деньгами. Ира… да-да, кажется, высокая такая, рыжая… Впрочем, нынче и пёстренькой могла уже стать. Подождём – увидим.
Пришли. Василий сразу подумал: хорошо бы сразу с обеими, но побуждений своих не обнаружил, поскольку Марыся сразу ревниво предупредила подругу – шутливо как бы:
– Глазки выцарапаю, если что.
Сели, шампанское откупорили, покурили, музыку послушали, поболтали ни о чём (в основном женщины меж собой, точно не наговорились до этого), затем водочки выпили, хотя Марысе и нужно было на дежурство к семи. Стал Василий мало-помалу разговорчивым.
– Главно, интересно получилось. Когда милиция подскочила, у меня в руках горлышко от бутылки… А эту бутылку я у него выхватил и ему же по башке. Но им говорю: так и так, мол, поднял с пола, чтоб пьяный товарищ этот не поранился. Пассажиры хай подняли, кто во что горазд ботают, машинисты – тем не до этого, им график нужно соблюдать. Ладно. Следователь – между прочим, вполне симпатичная дамочка – позже, на допросе, спрашивает меня (а я уже оклемался в холодной, пришёл в себя): «Ну ты чего темнишь-то? Я тебе по-честному толкую: мне нужно хорошее дело раскрутить, чтобы из старлеев в капитаны, а то у меня сплошь бытовухи. Давай, чего ты теряешь? У этого твоего крестника восемь судимостей, будет девятая, какая тебе разница.» А я стою на своём. Знать ничего не знаю. Драться не дрался. Бутылку с пола поднял, хотел в сторону отбросить… А что порезан и когда – не помню. Поскользнулся, ударился, память отшибло. Ладно, говорит, тогда я по-другому сделаю: я твоего крестника прижму. Он до тебя бабу свою дома отдубасил, ему всё равно решка светит, а на тебя он зол, как я разумею… так что из пострадавших запросто можешь стать того-с… Ну ладно, перевели меня в предварилку. Захожу в камеру – тяжело-о на душе: когда-то отсюда выберусь – не известно. И суд когда – тоже мне не известно. А там чад коромыслом, игра вовсю идёт. Короче, не скучают ханурики. Не знаю, как бы я там прижился. Хорошо, знакомый один подвернулся. Эй, кричит, ты тут как очутился? Садись, приглашает, ешь, пей. Я ему: ты же знаешь, я в долг ничего не беру. Ладно, говорит, тогда угощаю. Ну, вообщем, чего особо распространяться… За эти четыре недельки до суда успел я насмотреться всякого. Играют в карты, например, один другого на три буквы. Та-ак! Ты куда меня послал?.. Там свои законы, вмешиваются авторитеты, решают: если через два часа не выплатишь штраф – петухом станешь. Ну а те, кто схамили, даже и не дёргались. Прошло два часа (а откуда они возьмут эти лимоны?), их под невинные ручки и в позу… Да чёрт с ними, сами дурни. Но я не об этом. На суде вижу брата Славку (а я ему от следователя позвонил, от этой крали в погончиках, он и крутился всё это время, я на него надеялся, а всё ж мурашки по коже) … Штраф, мелочь сущую присудили. Выхожу, спрашиваю: сколько я тебе должен? Славик отвечает: мне – ничего, Конову…
Василий поймал себя за язык: «Тю-тю-тю, а этого им знать не обязательно.»
– Ну и чего дальше? – Марысе не терпится услышать продолжение. Ира тоже глядит пристально. Пристально и с тоской.
«Чего это она?»
Ещё водочки выпили, за картишки взялись, женщинам развлечение, Василию пальцы размять.
– Вот гляди, – к Ирине обращается, – сейчас у тебя будет двадцать девять, у Марыси – тридцать, у меня – тридцать три.
Сдаёт – так и есть.
– Как же ты делаешь это?
– О, моя ненаглядная, тут, знаешь ли, как раньше говаривали, – династия. Под настроение расскажу.
Марысе не нравится возникающий интим между Василием и подругой, она поглядывает на часики, выразительным тоном замечает:
– Вася, мне на работу скоро.
– Ну. И чего?
– Пойдём, может быть, – и кивает в сторону комнаты.
– Сейчас, сейчас… – Василий заканчивает фокус и наблюдает за выражением глаз Ирины. У неё красивые черты лица, однако отечность портит впечатление, видимо последнее время она много за воротник закладывает.
– А тебе, Ир, не пора домой? – спрашивает Марыся.
– А куда я пойду? Ты же видишь, звоню-звоню, никто трубку не берёт. Приду, а меня – цап-царап. Да ты не беспокойся зря…
Василий наконец идёт за Марысей в комнату, Ира остаётся на кухне. Она сидит, подперев ладонями припухшие щёки, неподвижно вперив в пространство затуманившийся взгляд, пока Марыся с Василием не возвращаются. Марыся весела, она уже готова уйти, и всё же её, по всей видимости, беспокоит, что подруга останется. Пытливо приглядывается она к Василию и решает, что опасений особых нет: он осовел и, похоже, пресыщен.
Когда Марыся уходит, Василий спрашивает Иру:
– Какие проблемы-то?
– Маруся не доложила разве?
– Да так, вкратце.
– Выпьем?
Она стала рассказывать, сперва о том, как попала в торговлю, как делала карьеру, как было ей тяжело, тем более не всегда удавалось уехать домой с последней электричкой.
– Спала на мешках, представляешь. Ну, мой Мишуля, конечно, объевшись груш, воображал незнамо что… А я поздно замуж вышла, в двадцать пять, и мужиков не знала до него. Сыну сейчас всего семь. А недавно… – Она помассировала веки кончиками пальцев. – Мишка мой присел. Драка была общей, он, как рассказывают, скорее разнимал, чем бил… А тут на дне рождения у знакомых этот судья как раз напротив за столом оказался… не знаю, почему так получилось. Он когда меня узнал, напрягся, стал по сторонам глазами стрелять, чтоб только не на меня, а потом: «Я ничего не мог… Убийство есть убийство,» – только и сказал. А ты, как думаешь, смог бы он, будь у меня деньги?
Василий плеснул в стаканы, выпил, не дожидаясь её. («Надо бы узнать, во сколько я Конову обошёлся.») Она же, взяв стакан в ладони, продолжала:
– А сейчас вот сижу сама… ни жива – ни мертва. Соседи передают, приезжали за мной… не застали.
– Растрата, что ль?
– Навроде этого. Там есть такая статья… ну да бог с ней. Привезла им справки, что мужик в заточении, так сказать, на руках сын, мать-старуха. Не знаю…
– Н-да, – Василий потёр левый висок. – Пойду прилягу. – Уже в дверях кухни обернулся.
– Ничего, ступай, – сказала она. – Всю постель не занимай, однако ж.
– Было б сказано.
Часом позже в спальне.
– С женой-то дружно живёшь?
– Хм, словечко-то подыскала… «дружно». Я от слов таких отвык чтой-то. Дружно – не дружно, нормально живём. А что?
– Да так.
– Или я тебе не показался?
– Почему? Всё замечательно.
Василий забрасывает руки за голову и несколько минут молчит, так что Ире кажется – задремал. Неожиданно говорит:
– Ты знаешь, я перед ней всегда почему-то робел. Уж какой я был оторва, каких только грехов за мной не числится, а вот так… Даже в лагере пионерском – вместе были – шалил напропалую, а с ней язык немеет.
Раньше, ещё до свадьбы, условие поставила: поженимся, только если дашь слово не прикасаться больше к картам. Хорошо, сказал, ладно. Стала после этого вынимать из кармана карты у меня, я их всегда при себе имел, шёлковые, на спичку можно наматывать. А после, когда она родила, и деньги потребовались, и я стал с игры зелёненькие приносить, прекратила свои экспроприации. Тем более что сейчас на работу устроиться никак не может по специальности, дома сидит с дочкой. Иной раз скажет – скушно, но ничего, пока вот так. Не по электричкам же, извиняюсь, шастать, всякой ерундой торговать, тем более что там уже и без того друг с дружкой дерутся – столько их развелось, офень разных.
– А что поделаешь, есть всем хочется.
– Ну да. А вообще, скажу тебе, жена у меня хорошая. Ноги вот у меня болят. Лягу иной раз, они дёргаться начинают. Нинка свои ноги на мои положит, вроде боль и отпускает. А все, наверное, из-за той поножовщины. Вышло-то как-то по-дурацки. Ни за что – ни про что. На дружка моего компашка одна навалилась. И компашка-то вздорная, им бы только цепляться к кому, даже к самим себе, если больше не к кому. Вот и к дружку. Я одному головой врезал, он и отвалил, стоит у дерева, раскачивается из стороны в сторону. А потом – я и не заметил сразу – как у него в руке нож оказался, р-раз мне в голову, едва успел увернуться. Тогда он справа-налево, да в живот метит. Я к стенке отскочил, и колени поочерёдно поднимаю, живот защищаю. Обе ноги мне и проткнул. И по животу тоже попало, вскользь, правда… О чём это я? Ах да. Кстати, Нинка моя вне дома спать не может, а я, наоборот, дома плохо засыпаю. Чувствую вину какую-то перед ней, что ли. В чужом месте нормально, ни перед кем вроде не виноват, и сплю себе. Раньше она вообще на меня не ворчала, лишь бы домой приходил. Помойся, буркнет, переоденься, побрейся, поешь… Сейчас иначе. Да я сам виноват. Зачем то потащил её в ресторан, а там что, знакомые девки подваливают запросто и открытым текстом базарят… Я чуть позже к ним подошёл, говорю: вы поаккуратнее не умеете? Я чай, с женой отдыхаю. Да ну, не верят, с родной? Да. И расписан? Да. Так что вот так. Теперь чуть что: опять по бабам таскался! Промямлишь: никого у меня нет, и никто мне, кроме тебя, не нужен. А я что ж, не нарочно. Само собой получается. Играем, к примеру, девки крутятся рядышком. И предложишь: «Выпьем?» С кона денег возьмёшь и на стойку бросишь. С кона оно и лучше даже, никому не жаль, все пьют и вроде бы не на свои, ещё не выиграны. А потом сорвёшь куш и: «Айда отдохнём, что ли!»
– Интересно, – глуховатым голосом раздумчиво говорит Ира, – мой-то муженёк так-то же вот жалится кому-нибудь?
– Тебя что-то задевает?
– Да нет.
Василий помолчал, пытаясь определить для себя: то ли она говорит, что чувствует или подыгрывает; отмахнулся, его всё ещё тянуло на разговор.
– Считают, я в отца удался. Младший – тот в мать. Старший – не известно в кого… А я, значит, в отца. Со старшим, ещё отец жив был, я знаться перестал. Из-за Нинки, из-за матери тоже – ну словом, причин хватило. Он и так какой-то фраер, фантазёр, а тут ещё жена ему попалась – своеобразная, надо заметить, барышня. Я из армии вернулся, и Тонька его чуть ли не в тот же день наплела на Нинку в три короба – да с неё мужики не слазили, да то да сё… Если б я не знал своей Нинки, может быть, где-то и закралось бы сомненьице… а так только и спросил: «Тоньк, зачем тебе это нужно?» И пока жили в одной квартире, чего только не приключалось. Однажды я даже порезал Николая. Прихожу после работы, слышу голоса в дальней комнате: чего-то старший долдонит злым голосом, а Тонька его поддакивает. Зашагиваю через порог и вижу такую сцену: Нинка пощёчину лепит старшему. Что да как, как да что?! Схватил за грудки: ещё раз приблизишься к ней – убью! И нож ему к шее. А Тоньке его в это время, видишь ли, не страшно, её чужое горе не впечатляет, она ещё не знает моих шуток, падла, потому, знай себе, подзуживает. Тогда я Кольку отпихнул и цап её саму за холку, и брату говорю: проси прощения у Нинки, не то сейчас горло твоей стервозе перехвачу. Тут Тонька и осознала, да как заблажит: «Коля, Коленька, попроси, попроси, за ради Христа, у этого изверга!.. Пусть подавится!» Испугалась, наконец. Потом ещё всякое бывало. Квартиры когда меняли. Мать вроде со старшим хотела жить, да пришла вечером, а ей не отпирают. Сыр-бор, канитель… Разбираться стали – говорят, открыта была дверь, ничего мы не запирали… А на другой день та же история. Мать стоит под дверью, голоса ихние слышит в квартире, а никто ни на звонок, ни на стук не откликается… Или вот, к примеру, звонит братишка мой из Москвы матери и такую лажу гонит: я, мол, из Голливуда звоню, мне тут главную роль у какого-то знаменитого режиссёра предложили, так что не ждите месяца три… Кина, что ль, американского перекушал. Хотя в прошлый раз из Австралии названивал, оказалось – от соседа. Да ну его!.. Я ещё отцу говорил: знать Николая не знаю и за брата отныне не признаю. И главное, всем всюду хвалится: я матери квартиру купил, я матери то, это… А квартиру-то я купил на выигранные деньги. Мало того, что врёт, так ещё и… ну не знаю, как это всё и обозвать. Мать страховку за отца получила… Да, я не сказал, отец с крана упал, второй раз, причём, в первый раз выжил, во второй нет. Каретка там у них какая-то перевернулась и он бряк – лицом на асфальт… Так вот, Николай матери: ты отдай мне деньги, я их на книжку положу. Понятно, Тонька его подбивает. Мать отвечает: а что, у меня они будут разве менее сохранными? Я также могу на книжку положить. Обиделся. Чего ещё было подобного, и вспоминать не хочу.
Да, так вот сам-то я и верно в отца удался. А был он картёжник ещё тот – профи. Лупцевал меня по-чёрному, очень ему не хотелось, чтоб я по его стёжке топал, да что… Когда понял, что бестолку, сам привёл в компанию и сам же первый урок преподал. Лучше у меня учись, чем у кого-то. Я, по крайней мере, без корысти.
«Чего я ей мозги конифолю, у неё свои трудности,» – Василий повернулся к партнёрше спиной, но, немного погодя:
– По дочке скучаю. Выйдет из своей комнаты: ты почему, папа, не спишь? Сплю, голубок, сплю. Ну, спли, папа, спли, – и погладит меня по щеке маленькой ладошкой, будто бархоткой. Когда не вижу её, страшно скучаю. Иногда забурюсь дней на несколько, никак выйти не могу из синдрома – вдруг перед глазами её личико… Опять же в раздражении накричишь если, а то и шлёпнешь, потом ходишь как не свой…
***
Телефонный звонок. Половина первого.
– Славик говорит.
– А-а. Я думал, Семён.
– Так я по его просьбе. Слушай, он хочет, чтоб ты поиграл на него.
– Когда?
– Да щас. Мы уже машину за тобой выслали. Минут через двадцать будет.
– Ну ладно. Только, понимаешь, я уже сплю на ходу.
– Вась, ты продержись до нас, мы тебя взбодрим.
– Лады.
В час прибыла машина, около двух приехали на место. По дороге водитель, молодой щербатый парень, сообщил:
– Слыхал, Паныча повесили.
– Как? Я с ним сегодня общался.
«Или вчера?.. Или когда?..»
– Теперь не пообщаешься, – щербатый был весел и здорово нетрезв, но машину вёл виртуозно. – Вбили штырь у двери квартиры и на этом штыре вздёрнули.
– За что?
– Значит, было за что. Из соседней области приехали за должком, а он заартачился. Ну они в пару минут всё и обстряпали. Жена с дочерью выходят – что-то папочка запропастился – а он, бедолага, уже спущёнкой торгует, тапочки с ног свалились.
– А что Семён?
– Ну об этом ты у него спроси… – щербатый водила хмыкнув, прибавил: – Семён, как всегда, молодец. Не успели гастролеры за кольцо выехать, а их уже поджидают. Дело, правда, сделано, поэтому Семён сказал: платите, тогда разойдёмся. Тем ничего не оставалось. Двести семьдесят тысчонок зеленью скинули и урыли. Семён, как всегда, щедр – ребята не в обиде. Сто двадцать отстегнул. Плохо ли? Супружниц надо на курорт свозить? Надо. Он это понимает не хуже профсоюза. За это его и любим.
В квартире игра шла за двумя столами. Василий постоял за одним, понаблюдал за игроками, перешёл к другому. Потом вышел на кухню. Семён сидел на подоконнике. Лицо – то ли свет такой – с сероватым отливом, больше обычного кажется продолговатым и беспощадно-жёстким. Взгляд его, скользнув по лицу вошедшего, надолго упирается в башмаки Василия, так что тот успел подумать о своих грязных носках. Тут же, правда, смягчается.
– Выпьешь? Чего будешь?
– А что у тебя есть?
– Коньяк.
– Ну а чего тогда спрашиваешь.
– Может, за водочкой послать?
– Не надо. – Василий выпил полстакана, сказал: – Сейчас покурю и пойду.
– Укольчик не хочешь?
– Нет.
– Тогда на-ко возьми таблеточки. Индийские. До утра сна ни в одном глазу.
Семён вышел из кухни, зашёл Вячеслав.
– Привет, братиша, – и понизив голос: – О Паныче уже слыхал? – И выглянув из кухни в коридор, приблизился почти к самому уху Василия. – Напрасно он те два магазинчика укрыть хотел. Жадность фраера, так сказать…
– Ты думаешь…
– Я ни о чём не думаю. Потому что никто ничего не знает. Официально. Ты как, в форме?
Вернулся Конов, протянул пачку долларов.
– Девять штук здесь, хватит?
– Посмотрим по игре. Четыре раза снимаю, и хватит, так?
– Тебе виднее.
– Больше если – заподозрят.
– Ты профессионал, тебе и решать. Но я хочу надрать эту публику. Слишком много о себе мнят.
Их взгляды встречаются и Василий ощущает, как из крошечных зрачков Семёна выстреливает в его зрачки что-то колющее.
С такими тузами Василию играть уже доводилось, двое присутствующих были ему известны. Понял: здесь идёт не просто игра, идёт очередная прикидка, кто есть кто и кому владеть большим авторитетом.
Он, пожалуй, сыграет с незнакомыми, и направился к другому столу. На ходу снял свитер, чтобы рукава не мешали и тем более не вызывали подозрений, и остался в тенниске.
Пока сдавали другие, сбросил три тысячи. Игроки были азартны, но не опытны. Стал работать под них. Выкладывал карту на стол перед каждым. Видели б они, как сдаёт он в другое время и при других обстоятельствах. Когда сходятся профи, то по расстоянию полёта карты на стол можно судить о квалификации. А тут особо и прикидываться не нужно. Тасовать позволяют сколько хочешь, за это время можно три колоды зарядить. Каждому нужно сдать так, чтобы продолжил игру, то есть дать столько очков, чтобы игрок мог рассчитывать на выигрыш. Но себе – на очко больше…
Он чуть было не позабыл заглянуть в свои карты. С такой забывчивостью четырёх конов не взять. Поймать не поймают, потому что вот он перед ними, на их глазах тасует колоду, но бросить игру могут.
Когда за окнами забрезжил рассвет, Василию причиталось сорок семь тысяч. Хватит.
Домой вёз тот же парень, он всё также был пьян и весел. Протянул пачку купюр:
– Шеф сказал тебе отдать.
– Не надо.
– Но он приказал, как же ж я могу…
– Ты дал, я не взял. Так и скажешь.
Поднимаясь к себе на этаж, он едва переставлял ноги.
– Будильник не забыть завести.
И усмехнулся: «Зачем?»
Во сне он видел смеющегося человека, и этот его смех неким образом превратился в кашель. Проснулся, а это сосед молотком в стену дубасит.
Тяжело поднялся, прошлёпал в туалет, потом присел на пуфик у телефона, взялся набирать номер, но бросил. Из-за стекла серванта на него смотрела с фотокарточки дочь.
«Поехать разве?.. Интересно, чем сейчас занимаются?..»
Василий закрыл глаза. И увидал улочку, поросшую травой, головы подсолнухов, перевесившихся через плетень…
Вдруг очень живо вспомнилось ему, как послали его за телёнком. Тот был не большой, телок этот, но и не маленький, с мокрым носом и удивлёнными глазищами. «Му?» – сказал и махнул хвостом. А Василий растерялся, не имевший никакой абсолютно практики в обращении с животными. «Пойдём, – сказал, – велели тебе домой.» – «Му,» – возразил телёнок и отвернулся. «Вот те раз,» – подумал Василий и взял телёнка за хвост… Это было настоящим испытанием для него. И настоящим родео для случайных зевак. Он-таки пригнал животное во двор, но на кого он стал похож сам? Грязный, в репьях, взмыленный… и очень собой довольный.
А ещё он помогал собирать свёклу. И хотел показать, что не лыком шит и даст сто очков вперёд каждому, да не вышло: пока торопливо выдёргивал из земли эту самую свёклу, согнувшись и сосредоточась только на задании самому себе, ему казалось, что давно обставил и тёщу и бабку, которой в обед сто лет, и уж, конечно, Нинку, однако, когда голову поднял и смахнул с бровей пот, то оказалось, что не только не опередил, но отстал на добрых двадцать шагов. Потом с бабкой вдвоём они сидели у сарая и резали ботву, и у него уже давно занемела спина, и только усилием воли он заставлял себя терпеть в надежде, что эта старуха всё-таки первая не выдержит. «Иди, сынок, отдохни, – сказано было ему, наконец, – я-то привычная костяшка…» И стыдно вроде, да в самом деле невмочь. А впрочем, в деревне ему понравилось именно с первого раза. Может, потому ещё, что сам поглянулся…
Затрещал телефон, заставив вздрогнуть и прервав его отлёт в прошлое. Хотел даже в первый момент выдернуть штепсель из розетки. А может, Нинка? С почты звонит…
– Василий, привет. Узнал?..
И хотя голос был точно через подушку, он узнал Конова.
– Минутку. Чайник с плиты сниму.
Зачем-то пошёл на кухню, хотя никакого чайника он на плиту не ставил. Постоял, потёр пальцами небритый подбородок и вернулся к телефону…
– Ты почему деньги не взял?
– Считаю, долг платежом красен.
– Во как. Красиво выражаешься.
– Со мной это бывает, с утра пораньше.
– Ну что ж, хорошо. Будем считать, что квиты. Но ты на меня рассчитывай и в другой раз, понял?
– Спасибо.
– В нашем деле друг без друга никуда. Главное в нашей дружбе – язычком не молоть.
– Это уж как водится.
– С понятливым человеком и поговорить приятно.
– Ты извини, в дверь звонят.
– А я, собственно, закончил. Будь здоров. И… не забудь нашего разговора.
В дверях стояли двое:
– Разрешите войти?
***
– Ну, вот мы и вновь встретились, – женщина-следователь внимательно разглядывает сидящего перед ней.
– А чем обязан-то? – Василий также разглядывает свою симпатичную визави.
– Да вот, решила задать несколько вопросов.
– Я вроде на все ваши вопросы ещё анадысь ответил.
– Е-если бы. Вопрос первый: где вы были этой ночью?
– Не помню. Честное слово. Был в дугаря. Что называется.
– Эту песенку мы уже слышали. Тогда вопрос второй: это ваше? – И она вынимает из ящика стола колоду карт. Василий разглядывает колоду. Сомнений у него нет: это его.
– Итак?
Итак, ему предлагают решить, где же он находился в то время, когда Паныча подвешивали на штырь на его же собственной лестничной площадке.
– Я… могу позвонить?
Трубку берёт Лизавета, голос у неё сухой, отчуждённый, так что Василий сразу представил её по-щучьи выпяченные губы.
– Славик? Да он же уехал, ещё три дня назад… В Крым, разве он не говорил тебе? Странно. Вместе с Коновым и уехал. Подыскивают фазенду для отпуска. А у тебя чего такой голос-то? Ты давай завязывай. Видишь, и с памятью у тебя не всё в порядке…
– Итак, вы вспомнили, где обронили эту колоду карт? И, кстати, эту железяку, этот штырь над дверью… вы его сами заколачивали или кто-то из ваших подельщиков?
«Подожди, подожди, как же так!.. – бьётся жилка на виске у Василия. – Надо всё по… продумать всё надо…» Но кто-то ехидный сбивает: дескать, думай – не думай, умней не станешь…