23
Барнет, Северный Лондон. 1946 год
Дэниел изо всех сил старался в субботу вести себя как можно лучше. Очень старался. Это был день Сатурна, и он не мог себе позволить упустить такую возможность.
Он наизусть выучил все эти дни. Луна – понедельник. Марс – вторник. Меркурий – среда. Юпитер – четверг. Венера – пятница. Солнце – воскресенье.
День Сатурна. В книге говорилось, что все действия необходимо произвести сегодня вечером. Он не мог рисковать; если его руки окажутся привязанными к кровати, придется ждать еще неделю; да и, кроме того, он сомневался, что ему еще неделю удастся прятать предметы, особенно учитывая, что кролик уже прогрызает себе путь из двух коробок.
Дэниел взялся помогать матери на кухне, но та сказала, чтобы он убирался, потому что ему необходимо каяться и, только если он несколько месяцев не будет читать ничего, кроме Библии, и постоянно молиться, может быть, у него появится надежда на спасение.
Ночь была как нельзя лучше. Ясная, хотя в небе висел ущербный месяц; очень важно, чтобы луна была убывающей, говорилось в книге; Шаббат будет еще лучше, еще могущественнее, но следующий такой день выпадет лишь через несколько недель, а он не может так долго прятать кролика.
Он стоял в своей ночной пижаме и сквозь щель в портьере смотрел на луну, глядя, как она висит над крышами домов в конце сада, чувствуя ее, как дуновение ветра на своем лице, восхищаясь ее холодным свечением, и пытался ощутить ту энергию, которую, как заверяла книга, она даст ему. Затем он, прищурившись, посмотрел на большие круглые часы. Он едва успеет: на циферблате было 11:10. Подчиняясь инструкциям книги, он растворил горсть соли в ванне с водой и искупался в ней; теперь, совершив обряд очищения, он был совершенно чист.
Его родители вот уже час как легли в постель. Ему отчаянно хотелось помочиться, но он сдерживался. Он бесшумно открыл дверь и уставился на их спальню, которая была по другую сторону узкой лестничной площадки, в поисках красноречивой полоски света под дверью, но ее не было. Темнота. Они спят.
Дэниел прикрыл дверь. Его трясло от нервного напряжения. Он аккуратно скатал простыню в длинный узкий фитиль и плотно подоткнул ее под дверь, чтобы с другой стороны не было видно ни лучика света, и еще бросил на нее свою пижаму. Время начинать. Надо сделать шаг вперед. Он решился. Несмотря на ужас при мысли, что его могут поймать.
Начал он с того, что из-под аккуратной стопки своих рубашек в шкафу вытащил свечу. Она была комковатой и неровной, потому что он сам сделал ее, во время отсутствия матери растапливая остатки воска, что оставались в жестянке на плите, и смешивая их с сапожной ваксой. Свеча не была безукоризненно черной, а скорее в серых пятнах, но это было лучшее, что ему удалось.
Он чиркнул спичку и, когда она загорелась и по комнате заплясали тени, с тревогой посмотрел на дверь. Затем он зажег свечу. Дэниел подождал, пока пламя занялось, уронил на блюдечко несколько капель воска и надежно приклеил к ним свечу. От нее шел странный запах, острый, словно от горящей краски, – он предполагал, что это, должно быть, политура, – но он надеялся, что родители не проснутся.
Из-под матраса мальчик достал большое квадратное полотнище черной материи, вырезанное из маскировочной шторы, которая так и осталась лежать в сундуке на чердаке, гнутую медную кочергу, которую нашел в развалинах после бомбежки, почистил и отполировал ее. К этим предметам добавилась солонка и чашка воды, взятая из кухни. Он набросил полотнище на маленький столик у окна и поставил на него свечу. Рядом с ней он аккуратно положил свой перочинный нож с большим лезвием, отточенным до бритвенной остроты, и кочергу, которая должна была играть роль церемониального меча.
Затем он взял кусок мела, похищенный из школы, плотно обвязал вокруг него двухфутовый шнур и с помощью чертежной кнопки закрепил другой конец шнура в центре стола. Держа шнур туго натянутым, он описал круг четырех футов в диаметре. Ему надо было быть девяти футов, но комната была невелика. Внутри круга он коряво вывел пентаграмму.
Взяв солонку, он щепотку за щепоткой посыпал солью по всей окружности, не оставляя никаких проемов. Закончив, он бросил несколько щепоток соли в чашку с водой, закрыл глаза и благословил свое начинание, прочитав задом наперед «Отче наш», после чего разбрызгал воду по полу, стенам и портьерам, не оставив без внимания ни одного кусочка комнаты.
Наконец Дэниел снял пижаму, голым вошел в центр круга, закрыл глаза и начал ритмично покачиваться, держа руки над головой и не обращая внимания на гусиную кожу, пупырышки которой выступили на теле. Он начал тихо повторять свое имя, считая в уме каждый раз.
Дэниел Джадд Дэниел Джадд Дэниел Джадд Дэниел Джадд Дэниел Джадд…
Как учила книга, он остановился на девяносто девятом повторении и открыл глаза. Пламя свечи слегка колыхалось сквознячком, тянувшим от окна. У него кружилась голова, и он плохо понимал, где находится, но чувствовал, как в нем растет сила. Он подошел к кровати и вытащил из-под нее черную книгу; для уверенности он еще раз прочел ее название, напечатанное странным шрифтом: «Великий Гримуар магических обрядов и церемоний».
Дэниел открыл книгу на заранее отмеченном месте и громким шепотом стал читать вслух:
Я проклинаю тебя единожды,
Я проклинаю тебя дважды,
И три раза, и четыре, и пять, и шесть;
Я проклинаю тебя семь раз
И затем опять семижды по семь раз.
Будь проклята! Будь проклята!
Моя сила проклинает тебя,
Моя сила зачаровывает тебя,
Ты вся во власти моего заклятия.
Будь проклята! Будь проклята!
Встав на стул, он снял со шкафа коробку и опустил ее на пол. Из нее он извлек чулок своей матери и ее фотографию. И то и другое он положил на черную ткань перед свечой. Обратившись к другому разделу книги, где он оставил бумажную закладку, Дэниел поднял свечу и, снова бормоча слова проклятия, дорожкой расплавленного воска со всем старанием воспроизвел символ перевернутого креста, изображенный на странице, – сначала на чулке, а затем на лбу фотографии матери.
Теперь, как того требовала книга, предстояло трижды позвонить в колокольчик. Но ему пришлось проигнорировать это указание: он лелеял надежду, что обряд сработает и без него. Вернувшись на стул, он опустил коробку из-под пирожных с дырочками, которые он провертел в крышке.
Дэниел осторожно, на пару дюймов, приподнял крышку и заглянул в коробку.
– Привет, мой маленький друг, – прошептал он. – Как ты? В порядке? Ну, ты молодец!
Два испуганных глаза блеснули ему в ответ. Его уже однажды укусили, но он не испытывал злобы к своему обидчику.
– Успокойся и ничего не бойся, я просто собираюсь тебя вытащить. Я люблю тебя, честное слово! – Он натянул на руку толстый шерстяной носок, снова приоткрыл крышку, сунул туда руку и крепко ухватил кролика.
Тот стал отчаянно дергаться и извиваться, и Дэниел едва не уронил его.
– Расслабься, приятель, мы же будем хорошими друзьями, ты и я, мы точно будем!
Не стоит убивать это создание! Оно должно оставаться в живых, подумал он, поглаживая по головке, чтобы успокоить его. Он поднес кролика к окну и теперь держал над чулком своей матери, разложенным на черном полотне. Дэниел снова шептал эти самые важные слова и, глядя на фотографию матери, собрался изо всех сил.
Будь проклята! Будь проклята!
Моя сила проклинает тебя,
Моя сила зачаровывает тебя,
Ты вся во власти моего заклятия.
Будь проклята! Будь проклята!
Затем, свободной рукой взяв свой член, он выдавил несколько капель мочи – сначала на чулок, а потом брызнув на фотографию. Кролик снова стал отчаянно биться. Дэниел взял его покрепче, держа в футе над фотографией, и прошептал:
– Все хорошо, ты молодец, все хорошо, успокойся, я крепко люблю тебя!
Затем он взял свой нож, приложил лезвие к горлу кролика и с силой провел им, стараясь не всаживать слишком глубоко и не порезать себе руку. Он решительно повернул лезвие и резко провел его вниз к сердцу животного.
Капли ярко-красной крови брызнули на чулок матери. Кролик дернулся, перестал сопротивляться, и капли крови превратились в тонкую ровную струйку, которой сопутствовали черные капли содержимого желудка.
Этой струйкой крови он описал круг на чулке матери, затем перевернутый крест на ее лбу и громким шепотом с нескрываемой ненавистью произнес проклятие. После чего вернулся в центр круга, закрыл глаза и сконцентрировался. Теперь он видел перед собой только изображение лица матери. Ее головы.
Несколько мгновений спустя он услышал звук, который сначала принял за завывание сирены воздушной тревоги, запомнившееся еще со времени войны: низкий глубокий стон, постепенно поднимавшийся до визгливого вопля. Он длился с минуту, может, больше, и у него пошли мурашки по всему телу. Затем раздался еще стон. И еще один. И сдавленный крик боли.
– Моя голова! Голова! Голова! – Голос его матери. – Оу-у-у! Оу-у-у! Оу-у-у! О господи, сделайте что-нибудь! О, пожалуйста, помогите мне, кто-нибудь, помогите мне, пожа-а-а-луйста! Помогите! Помогите! На помощь!
Крики усиливались. Они становились все надрывнее.
– О, пожалуйста, помогите мне… о господи! – И очередной вопль, полный такого ужаса, словно вырвался из самой глубокой ночной тьмы.
Потрясенный Дэниел стоял как вкопанный, широко открыв рот, не в силах поверить…