Глава вторая. Дети Лимпэнг-Танга
Арколь хотел есть. Кроме этого, он был зол, смущен и растерян. Но все-таки больше всего он хотел есть. Мальчик знал, что если он как следует сосредоточится, забудет о невообразимом шуме, производимом горластыми продавцами, о допекающей его жаре, о всех своих тревогах и превратит свое желание в туго натянутую, звенящую струну – он получит этот горячий, истекающий сладким маслом пирожок. А потом еще один. И еще – сколько будет нужно. И никто ничего не заметит. Арколь прикрыл глаза, замер, и в этот момент почувствовал на своем плече чью-то руку. Он вздрогнул, оглянулся и увидел стоящего рядом шаммахита в невероятно белой – это в рыночной-то толчее! – джеллабе и небольшом белом же тюрбане; на золотисто-смуглом лице шаммахита сверкали синие глаза. Он успокаивающе сжал плечо Арколя и негромко промолвил:
– Мудрец говорит, что насыщение благородного мужа – в воздержании. Но я думаю, что ему или никогда не случалось по-настоящему проголодаться, или он страдал жестокими желудочными болями. Уважаемый, – и он кивнул продавцу сладостей – положите нам пяток пирожков с изюмом, пяток пончиков – тех, что на кунжутном масле, и пяток медовых булочек. Этого хватит, чтобы ты дотерпел пару часов до обеда?
Совершенно растерянный, Арколь молча кивнул, взял протянутый ему горячий сверток и, недолго думая, принялся уписывать за обе щеки. Шаммахит расплатился с продавцом и жестом предложил мальчику следовать за ним. Продолжая жевать, Арколь заспешил по пятам нежданного благодетеля, раздумывая о том, что тому от него может понадобиться и почему он, первый приютский пройдоха, не в силах даже подумать о том, чтобы попросту удрать.
Они миновали шумные торговые ряды и вышли на одну из тех улочек, что вытекают из площади, словно нитки из пестрого клубка. Шаммахит остановился перед входом в какую-то захудалую лавочку и обратился к своему жующему спутнику:
– Здешний хозяин, конечно, жулик и надувала, но сад свой обустроил замечательно. А кроме того, его жена бесподобно готовит розовую воду со льдом. Пока ты доедаешь пончики, я смогу удостовериться в качестве нужного мне товара, а потом мы посидим спокойно в тени и прохладе… и поговорим. Ты согласен?
– Угу. – Более осмысленных звуков набитый рот Арколя издать не смог.
– Тогда прошу следовать за мной и не слишком таращиться на почтенного хозяина.
Когда аш-Шудах уладил свои дела с лавочником (жутко кривоногим, скособоченным обладателем носа, похожего на клюв аиста), он присоединился к Арколю, сидевшему под тенью старого раскидистого дерева на покрывале с множеством расшитых подушек. Устроившись поудобнее, он отпил глоток ледяной воды из узкого стеклянного стакана и с облегчением вздохнул.
– Слава Вседержителю, мои сомнения не оправдались. А иначе все труды пошли бы под хвост моему любимому коту.
– Вы – шаммахит? – ни с того, ни с сего и без малейшего намека на почтительность поинтересовался Арколь.
– Тебя так волнуют вопросы происхождения? Что ж, это понятно… Да, я шаммахит.
– А тогда почему у вас глаза синие? – еще более невежливо осведомился мальчишка.
– Дерзость, порожденная страхом, простительна… – усмехнулся аш-Шудах и опустил на мгновение веки. Когда же он поднял их, то глаза его были угольно-черными – как у любого природного шаммахита. И как у Арколя.
– Вот это да… – изумленно вытаращился Арколь. А аш-Шудах снова закрыл глаза и снова открыл – на этот раз прозрачно-зеленые.
– Ничего особенного, – сказал он, возвращая глазам черный цвет, – таким образом я добиваюсь избирательности. Почувствовав тебя, я был поражен твоей стихийной силой и захотел увидеть ее более отчетливо. Отсюда и синий цвет – он позволяет лучше улавливать всевозможные магические эманации.
– Вы – маг? – уже гораздо более уважительно осведомился Арколь.
– На то была воля Вседержителя. А теперь позволь и мне задать тебе вопрос. Ты – эльф?
– Ага… и наследник престола Ирема впридачу. Где вы видели эльфов с черными глазами?
– Если честно, то никогда и нигде. Но и шаммахитов с острыми ушами тоже не встречал. Ты ведь полукровка, верно? По всей вероятности, сын эльфийки и шаммахита…
– Нy и что в этом такого? – буркнул Арколь.
– Да ничего особенного. Я, собственно, тоже полукровка. Мама была истинной дочерью Шаммаха…
– А отец? Эльфом, да?
– Нет, мой мальчик. Он был богом.
Вот так и получилось, что Арколь-остроухий, сбежавший из приюта Дочерей Добродетели – да вострепещет пред ними преисподняя, куда им давно пора провалиться! – попал в ученики к аш-Шудаху, величайшему из магов Шаммаха. Аш-Шудах нянчился с ним, как с собственным сыном. Он привел четырнадцатилетнего мальчишку в свой дом, вытряс из его головы остатки приютского убожества и страха, и поначалу позволял только есть досыта да дурачиться. И только когда Арколь перестал лазать по ночам на кухню, а также прятать куски пшеничных лепешек под подушки, маг приступил к его обучению, ставшем удовольствием как для учителя, так и для ученика. От матери-эльфийки Арколь унаследовал способность ощущать потоки природных сил и использовать их, а от отца-шаммахита – остроту реакции, точность удара и вспыльчивость. Аш-Шудаху пришлось изрядно поработать, прежде чем он привел весь этот хаос способностей и качеств в состояние относительной гармонии.
– Успокой свое сердце и прохлади глаза, сын мой. Это была не самая ценная вещь в моем доме. Попробуй еще раз, и очень прошу тебя – престань представлять себе на месте левитируемой вещи сестру… как ее там?
– Толстуха Маго.
– Вот именно. В противном случае ты так и будешь вертеть объект воздействия волчком и выстукивать им стены. Пойми, Арколь, эмоции могут понадобиться при усилении заклинания, но не при его первичном осуществлении. А теперь попробуй поставить вот эту розу во-он в ту вазу.
– Плохо, Арколь, никуда не годится. Если бы это был настоящий обессиливатель, ты давно уже лежал бы, уткнувшись носом в сапоги противника. Одной точности удара мало, это должен быть именно удар, а не касание.
– Учитель, ведь вы сами всегда мне говорили, что я должен сдерживать эмоции…
– Верно, сын мой. Но для чего, как ты думаешь?
– Наверное, для того, чтобы хоть одна ваза в доме уцелела.
– Хвала Вседержителю, сын мой, я в состоянии скупить все вазы Шаммаха и не обнищать. Сдерживай чувства, дабы стали они подобием натянутой тетивы, и тогда стрела твоей воли сокрушит любое препятствие. Ты ведь злопамятен, как эльф. Вспомни, например, как тебя пороли.
– Ха-а-ахх!!!… Ой… – вырвавшаяся из сузившихся глаз подростка черная молния разнесла в мелкие осколки стоящий на мраморном столике стеклянный шар… а заодно и сам столик.
– Я не хотел, Учитель.
– Ничего, мой мальчик. На этот раз получилось не так уж плохо. Ступай-ка ты в сад, поработай с абрикосами, с теми, недозревшими.
– А вы, Учитель?
– Я?! А я, пожалуй, займусь подсчетами, хватит ли моих скромных средств на все мраморные столики.
– Клянусь каменными клыками Краглы, Арколь, что ты себе позволяешь?! Ты уже не ребенок, чтобы так дурачиться! И кроме того, я еще не давал тебе разрешения самостоятельно пользоваться Залой Большого Пантакля! Ну чем тебе не угодили эти несчастные паломницы, что ты перенес весь странноприимный дом на место самого дрянного марутского борделя… кстати, а куда ты отправил сам бордель? Неужели?.. Негодник! На площадь перед Святилищем Десяти Добродетелей!.. О священные длани Вседержителя! Но зачем, сын мой?!
– Не сердитесь. Учитель, я не хотел вас огорчать. Просто я шел вчера мимо сбродного дома и увидел…
– Уж не толстуху ли Маго?!
– Ага, ее. И еще сестру Цинеллу, она так любила добавлять соль в воду для вымачивания розог. В кои-то веки выбрались бедняжки из своего захолустья, решили попутешествовать…
– А ты добавил им остроты ощущений, подсолил, так сказать. Только одно, Арколь: ты перенес дом утром или на ночь глядя?
– Помилуйте, Учитель, кто же идет в бордель утром?
– О небо… Ладно, иди уж… – аш-Шудах не мог сдержать смеха, – сделай ночью обратный перенос, да поаккуратнее!
Прошло восемь лет. Арколь вырос, превратившись из голодного приютского мальчишки в молодого талантливого мага. Все это время он провел под кровом аш-Шудаха: он много занимался, с искренним удовольствием помогал учителю в его теоретических разысканиях или небезопасных опытах, и таким же удовольствием развлекался в Маруте Скверном…
– Вот ты где, Арколь, – сказал аш-Шудах, входя в библиотеку, занимавшую добрую половину его дома, – отложи сей пыльный фолиант, сын мой. Поверь мне, его автор – редкостный зануда, поставивший перед собой грандиозную задачу: доказать осуществимость межвидового скрещивания без магического воздействия.
– Учитель, но ведь это бред какой-то…
– Вот и я ему то же самое говорил, ослу нильгайскому…
– Как говорили? Он же умер пятьсот лет назад! Вот уж не думал, что вы такой древний, неплохо выглядите для своих лет. А то, может, прикажете поддерживать вас под ручку?
– Я тебе поддержу… Оставь свои штудии и собирайся: мы едем в Миср, там скоро большой торг и я хочу сделать тебе подарок.
Миср, центр шаммахитской работорговли, был похож на просыпанную на побережье горсточку сахарного песка – крыши домов, купола храмов, полотняные палатки рынков – все было ослепительно белым. От Пойолы, где муспельские ублюдки разгружали, сортировали и оценивали свой живой товар, город отделял узкий пролив, именуемой проливом Слез – обычная морская вода была в нем настолько соленой (возможно, от пролитых здесь бесчисленных слез), что в ней невозможно было утонуть, она силком выталкивала тело на поверхность. И перевозимые на огромном пароме вчерашние вольные люди с тоской и укоризной смотрели на воду, отказавшую им в последней надежде на смерть в свободе…
Аш-Шудах и Арколь пробирались между рядами и палатками рабского рынка, наконец, маг остановился и сказал своему приемному сыну:
– Мы пришли. Это место краснобородого Коатля, а у него всегда самые красивые рабыни. Молчавший до этого времени, Арколь заметно смущаясь, ответил:
– Учитель, я… простите, я не хочу вас обидеть, но мне все это не нравится…
– Так оно и должно быть, сын мой. Мы не в силах изменить весь миропорядок… пока… но ты можешь распорядиться участью одной из них. Выбирай.
И они вступили под белый полотняный навес. На невысоком помосте сидели и стояли девушки, почти все красивые и испуганные. Арколь внимательно огляделся и сказал магу:
– Отец мой – да будет на все ваша воля – она стоит третьей справа.
Аш-Шудах глянул в указанном направлении и недоуменно воззрился на Арколя.
– Сын мой, чем ты смотришь? Ведь она похожа на облезлого бельчонка! Может, ты имел в виду ее соседку, ту, что сидит?
– Нет, учитель, именно ее… бельчонка.
– Но почему, Арколь? – допытывался аш-Шудах, – Думаю, ты давно догадался, что я привез тебя сюда затем, чтобы ты выбрал себе наложницу, красивую и послушную, и прекратил, наконец, тратить все свои деньги на марутских девиц.
В этот момент к ним подошел – вернее сказать, подкатился – краснобородый Коатль собственной персоной.
– Хвала небу за столь высокочтимых покупателей! Чем я могу вам услужить, о достойнейший?
– Послушай-ка, Коатль, – обратился к нему аш-Шудах, – что ты скажешь вон о той девчонке в голубеньком хитоне, а?
– Не могу не удивиться вашему выбору, о светлейший, прошу вас, подойдемте поближе, может, вы измените его. Рума, выйди вперед! Рума, я кому сказал! Ах ты дрянная девчонка!
– Не напрягайся так, достопочтенный Коатль, – насмешливо заметила облезлая и дрянная, – не то удар хватит. Пора бы тебе уже запомнить мое имя, равно как и то, что я не откликаюсь на наспех данные клички.
– А каково твое подлинное имя, дева? – улыбаясь, спросил аш-Шудах.
– Меня зовут Амариллис. – Задрав нос чуть не до потолка, ответила она.
– Вот видите, досточтимые, – искрение пожаловался Коатль. – ведь она меня эдак всю дорогу шпыняет. Да что это я говорю! Это она так, притворяется, а на самом деле – смирнее курочки, нежнее лани, словечка поперек не скажет! А волосы у нее растут очень быстро, оглянуться не успеете, как снова коса будет до пояса!
– Ну ты и врать горазд, Коатль, – с восхищением протянула Амариллис, – даже я так не смогу! И как тебе только не стыдно так бессовестно обманывать покупателей! Нет, я конечно, могу притвориться курочкой – и она скорчила преглупую рожу – но вот насчет волос ты перегнул…
На торговца было жалко смотреть – он напоминал индюка в момент любовного упоения: раздувшийся, натужно пыхтящий красный шар в пестрой шапочке.
Аш-Шудах внимательно – внимательнее, чем прежде – смотрел на девушку. Невысокая, сероглазая, на голове – волнистый беспорядок коротких волос, голубенький хитон обрисовывает легкую фигурку.
– Почему она, Арколь? – спросил он на одном из тайных наречий, вряд ли знакомом девушке.
– Она не такая, как все. Посмотрите, отец мой – да осенить вас длань Вседержителя! – как смотрит ее соседка: она ищет себе хозяина, ее глаза заискивают и боятся. А эта глядит так, будто не ее покупают, а она сама выбирает, с кем пойти. Она особенная, учитель, я это вижу…
– Сын мой, вы с ней подружитесь, но не больше. Вы слишком похожи…
– Учитель! Если вы не выкупите ее сейчас же, то я… я не знаю, что сделаю! И потом, ну чем вам так не угодили марутские девицы?! Лично меня они вполне устраивают!
Аш-Шудах засмеялся и похлопал Арколя по плечу.
– Так что же у тебя с волосами, дева?
* * *
– Нам пришлось их остричь, детка… и вряд ли они отрастут снова.
– Это не самое страшное, правда?.. – речь все еще с трудом давалась Амариллис, даже такое ничтожное усилие, как шевеление губами, отзывалось короткими, болезненными судорогами во всем теле, измученном жестокой болезнью.
– Тебе лучше помолчать, моя дорогая, – сестра Тилита осторожно убрала со вспотевшего лба девушки непослушную прядь светлых волос, – твое выздоровление только началось, и понадобятся все силы, которыми снарядила тебя природа, дабы оно успешно завершилось. Постарайся уснуть… – она укрыла Амариллис одеялом, благословила ее и неслышно отошла.
Прошло несколько недель. Силы возвращались к Амариллис, и обычная прогулка по обители перестала требовать от нее мучительных усилий; теперь она могла позволить себе удовольствие хоть чуточку помогать тем, кто вернул ее к жизни: подать прищепки сестре, развешивающей белье, почистить фасоль или потолочь пряности в поварне, заправить душистым маслом кадильницы в Храме Добродетелей… Иногда Амариллис выходила за широкие, вечно распахнутые ворота монастыря, усаживалась на почерневшую и окаменевшую от времени деревянную скамейку и смотрела туда, где совсем недавно была вся ее жизнь.
…Теперь там была вода. Нижний Город (не самую плохую часть Свияра, разрезанного пополам бесноватой Каджей) словно накрыли огромным зеркалом ртутно-серого цвета. Порой Амариллис казалось, что так было всегда – только застывшая водная гладь, расшитая блестками солнечных бликов; прошлая жизнь представлялась уютным предутренним сном: дом… отец, мама, старшие братья и глупый щенок Облай, высокие потолки и светлые стены… внизу – ювелирная мастерская, где обжигает ноздри запах нагретого металла, наверху – мамино царство натертых полов, накрахмаленных скатертей и свежеиспеченных булочек. Будто и не с ней это было: заглядывание под руку отцу, вьющему морозные узоры из серебряных проволочек, шумные драки и нежнейшие примирения с братьями, пререкания с мамой по поводу плохо выглаженного белья, глупая болтовня с подружками, первый вышитый воротник – отцу в подарок…
Даже на совесть построенные дамбы не выдержали двух подряд лавин с Безымянного хребта; жаркое весеннее солнце превратило снег в воду, и она смела весь Нижний Город, как чистоплотная хозяйка аккуратно сметает крошки с обеденного стола. Амариллис спаслась чудом; почти треть суток она провела в холодной воде, вцепившись в невесть откуда взявшийся стул со старым, пропахшим дрянным супом засаленным сиденьем. Она не помнила ничего – ни как попала в воду, ни где ее родные… память сохранила только бесконечный холод, боль в мучительно скрюченных пальцах, да тошный суповой запах. Как и других немногих выживших в наводнении, ее поставили на ноги Дочери Добродетели.
– Как я понимаю, хоть и небольшой, но выбор у меня все-таки есть – или остаться здесь и принять постриг, или найти работу и положить конец этому дармоедству.
– А как понимаю я, выбор этот ты уже сделала.
– Ага… но как я буду искать эту самую работу?! Я хоть и не графская дочь, но в батрачки идти как-то не хочется. Что я умею? Первым делом – вышивать, шью тоже не худо, в доме прибираться, не так хорошо, как мама, но все ж таки, готовить… нет, не люблю, жарко слишком и руки вечно в каком-нибудь жире. А больше всего я люблю танцевать. Вот так.
– Не так плохо, дитя мое, – выходившая девушку сестра Тилита отхлебнула глоточек травяного чая и откинулась на спинку стула. – Но с танцами придется подождать. Срок траура еще не истек.
– Если я буду носить траур по всем правилам, то моя портниха испортит себе зрение неизбывно черным цветом, а лавка, поставляющая траурные ткани, безбожно обогатится на моих заказах, – Амариллис резко встала, отошла к окошку и остановилась спиной к собеседнице. – Я знаю, что моей семье вряд ли понравится, если я стану изображать из себя похоронную лошадь: вся в черном, а остатки волос сойдут за белый плюмажик… Фрон и Трай терпеть не могут, когда я плачу… и папа с мамой всегда говорили, что я родилась им на радость. Разве могу я их разочаровать?! Вот она я, живая… а смерть пусть подавится… – плечи ее предательски задрожали, и она замолчала.
– Знаешь, на прошлой неделе у нас в странноприимном доме остановился один мой очень дальний родственник. Он советник магистрата Маноры, – снова заговорила через несколько минут сестра Тилита, – и скоро выдает замуж свою единственную дочушку. Поэтому ей срочно понадобилась своя, личная горничная, умеющая хорошо шить – чтобы побыстрее управиться с приданым, и согласная ехать вместе с хозяйкой в Арзахель – она идет за какого-то тамошнего барончика, там этого добра – как грязи в распутицу. Все расходы на гардероб и дорожные издержки он берет на себя; плата тоже неплохая – пять золотых в месяц. Если подобные условия тебя устраивают, он будет ждать завтра, сразу после первой утренней трапезы. Да погоди ты обниматься, может, он тебе и не глянется…
– Если он глянулся вам – а иначе вы бы мне ни словечком о нем не обмолвились – то уж не мне нос воротить! Спасибо вам, спасибо за все.
– Не за что, дитя мое. Признаться, я привязалась к тебе, может, даже больше, чем позволяет наше Правило Беспристрастия. Я буду молиться за тебя… ну, будет, будет тебе…
Советник магистрата Маноры оказался пожилым, благопристойным господином; с Амариллис он обращался вежливо, с расспросами о прошлой жизни не лез, с неприличными предложениями – тоже. Чего же еще? Его дочь, Литана – пышный, роскошный цветок, обласканный солнцем Юга – приняла новую горничную очень даже приветливо, а когда узнала о ее незаурядном даре вышивальщицы, так и вовсе отдала в ее руки весь свой гардероб, и почти каждый вечер угощала пирожными и чувствительными разговорами. Чего же еще? Манора, похожая на пестрого и крикливого попугая, сумела согреть сердце Амариллис в своих смуглых, прокаленных солнцем ладонях, безалаберные песни под бренчание гитар вытеснили из ее памяти утробные звуки булькающей под сиденьем стула воды, и море здесь было такое теплое, отрадно-зеленое… Чего же еще?
На третий день плавания по морю Покоя их корабль был с поразительной легкостью взят на абордаж муспельскими пиратами (возможно, легкость была обусловлена тем, что накануне ночью помощник капитана, соблазненный звонким золотом, вышвырнул все содержимое крюйс-камеры за борт). Амариллис вместе с вцепившейся в ее руку мертвой хваткой Литаной, потерявшей от вполне понятного страха всякую способность к рассуждению, отправилась в душное брюхо трюма.
Потом была Пойола – самое отвратительное место во всем Обитаемом мире, разве только за Краем Света, в Незнаемых Землях, найдется что-нибудь похлеще – несколько огромных бараков для живого товара, ждущего отправки в Нильгау или в Шаммах, кучи гниющего мусора, а в качестве украшения – пара заблеванных трактиров возле паромной пристани. Потом – предварительный торг в Мисре, где Амариллис купил краснобородый Коатль. Сказать по правде, это была незапланированная покупка, поскольку девушка даже наполовину не соответствовала его идеалу красивой рабыни (маленькая грудь, короткие волосы, насмешливый взгляд – безнадежное сочетание…); вот только купленная в жарком торге пышногрудая, длинноволосая и большеглазая Литана никак не желала отпускать руку своей горничной. Коатль очень быстро понял, что придется либо оторвать эту руку, либо купить уж еще одну девицу… в качестве довеска. Немного поразмыслив и кое-что сообразив («А в знак нашего безграничного почтения к достойнейшему покупателю мы бесплатно отдаем ему любимую служанку красавицы!»), торговец снова запустил руку в кошель. И каково же было его удивление, когда действительно достойнейший (а Коатль такие вещи просекал очень четко) покупатель остановил свой выбор именно на этой белке с облезлым хвостом.
– Ты знаешь, а ведь я даже не очень удивилась тому, что ты решил меня вызволить. Как будто только так и должно было произойти. Нет, я довольно честно настраивала себя на роль служанки-вышивальщицы при какой-нибудь толстой шаммахитке – и это было самым лучшим из рассматриваемых мною вариантов! О худших вспоминать не хочу. И все равно будто ждала чего-то… да бабулю вспоминала.
– Да уж, предки у тебя занятные. Будь добра, подкинь мне персик и ходи уже, сколько можно думать!
– Лови… и не торопи меня, не люблю.
Арколь и Амариллис сидели в одном из покоев дома аш-Шудаха и играли в махшит – игру, заключавшуюся в передвижении трехцветных агатовых фигурок по довольно сложному узору, нарисованному на деревянной доске, целью игроков было достижение той точки, из которой начинал виться узор. Амариллис научилась этой игре сравнительно недавно, но это не мешало ей раз за разом обыгрывать своего более опытного партнера. Прошло уже более трех месяцев с того дня, когда аш-Шудах, отсчитав не слишком большое количество золотых монет в бездонный кошель Коатля краснобородого, стал хозяином «облезлой белки».
Сразу же по прибытии в Ирем – а надо сказать, что во время этого путешествия Амариллис и Арколь болтали столько, что переплюнули всех манорских попугаев, вместе взятых: она впервые за много месяцев называла имена родителей и братьев, и взахлеб рассказывала о своем доме, он – впервые не стесняясь и почти без злости – описывал ей свое сиротское детство и, только что не лопаясь от важности, повествовал о своих успехах в магии («А Учитель и говорит мне: «Немедленно верни статую на место! она хоть и сомнительное, но все ж таки единственное украшение храмового фронтона!»); а потом они начинали спорить, до хрипоты и до взаимных оскорблений – и все из-за смиренных Дочерей Добродетели, тогда в беседу (вернее, в ругань) вступал аш-Шудах и переводил ее в более безопасное русло, кстати сказать, его предсказание сбылось – Арколь и Амариллис подружились… но и только – да, так вот по прибытии в Ирем маг дал девушке вольную и оставил в своем доме.
Амариллис снова пришлось привыкать к новому городу, вернее, к новой стране. Шаммахитский язык она освоила с магической помощью Арколя за пару недель, и говорила с милым северным акцентом, превращяя все гортанные звуки в твердые согласные и иногда проглатывая сдвоенные гласные. Опять же с помощью – но уже не магической – Арколя она освоилась в Иреме Многодивном; поглазела на все достопримечательности Харута Высокого и, несмотря на неодобрение аш-Шудаха, сделала несколько вылазок в Марут Скверный (эти два квартала столицы Шаммаха, разделенные неторопливой Лаолой, единоводной сестрой Лиала, вот уже несколько столетий подряд замечательно сосуществовали рядом друг с другом – вероятно, благодаря разводным мостам, неизменно размыкавшимся с наступлением темноты). Она загорела, посвежела, научилась с изяществом носить джеллабу и головную накидку, и почти перестала плакать по ночам.
– Арколь, я, пожалуй, спасу тебя от неминуемого поражения. Пожалуйста, пойди присмотри за приготовлением стотравного эликсира, не перегрелся бы, как в прошлый раз, – аш-Шудах выразительно посмотрел на ученика и тот, отвесив наипочтительнейший поклон, удалился.
– Угодно партию в махшит? – осведомилась Амариллис, ставя фигурки в первоначальный порядок.
– Угодно поговорить с тобой, дева. Не красней, о твоем ночном визите я не скажу более ни слова. Речь пойдет о твоей дальнейшей судьбе.
– Вот как, ни больше, ни меньше?
– Именно так. И за что только Вседержитель ниспослал тебя на мою голову.
– За грехи, наверное…
– Я столько не грешил. С Арколем было понятно сразу – он маг, маг по рождению и призванию. А что мне делать с тобою – ума не приложу. Замуж тебе еще рано, к магии нет ни малейших способностей.
– Зато я хорошо вышиваю, а танцую еще лучше.
– Что ж, давай проверим. Сегодня вечером нас ждут в школе танцев при храме Нимы. Не струсишь?
– Еще чего… – и Амариллис задрала подбородок вверх. На самом же деле она не на шутку испугалась. При храме Нимы Сладкогрудой, одной из наиболее почитаемых в Иреме второстепенных богинь, была знаменитая школа танцовщиц, попасть в которую было едва ли не сложнее, чем в сокровищницу властителей Шаммаха.