Глава 3
Любовь приходит без лица
Дом Лао-цзы (дом Ошо) когда-то принадлежал Махарадже. Ошо выбрал это помещение из-за огромного миндального дерева, стоящего у самых его стен. Дерево, подобно хамелеону, постоянно меняло свой цвет от красного, оранжевого и желтого до зеленого. Такие перемены происходили с ним довольно часто, но при этом я ни разу не видела, чтобы с него осыпалась вся листва. Дерево менялось постепенно: когда один лист опадал, на его месте тут же появлялся новый, сверкающий на солнце зеленый листок. Под кроной дерева располагался альпийский сад с небольшим водопадом. Сад был разбит одним сумасшедшим итальянцем, которого с тех пор никто не видел.
Через несколько лет это место преобразилось благодаря магическому прикосновению Ошо. Простой сад превратился в цветущие джунгли с бамбуковыми рощами, прудами, в которых плавают лебеди, и водопадом, стекающим по белой мраморной стене. Вечерами водопад подсвечивается приятным голубым светом, а небольшие ванны, в которые стекает вода, светятся золотым. В парке можно встретить гигантский камень, привезенный из опустевшей шахты в Раджастане, а башня над ним и сияющее солнце контрастируют с черными гранитовыми стенами библиотеки. В парке есть мост в японском стиле и даже небольшая река, а также розовый сад, пышно цветущий летом. Вечерами цветы подсвечиваются, как бы заглядывая в комнату, в которой когда-то ужинал Ошо. Переливающиеся цвета создают впечатление веселого сюрреализма.
По этим райским кущам тянется научно-фантастическое чудо, застекленный коридор с кондиционером. Его построили специально, чтобы Ошо мог гулять по саду, не изнывая от жары и влажности индийского климата. Это еще один элемент мистики в этом и так странном саду, где разгуливают белые и синие павлины, куртуазно вытанцовывающие друг перед другом, где есть лебеди, золотые фазаны, какаду и райские птицы. Всех этих животных саньясины доставляли с разных концов света, пронося их в аэропорту как ручную кладь. Представляете, прилетает турист в Бомбей и заявляет на таможне: «Ну да, я всегда путешествую с моими домашними лебедями!»
Сад полон индийских птиц, которые прилетают полюбоваться своим отражением в окнах столовой Ошо, не подозревая, что с другой стороны за ними наблюдает Будда. Столовая Ошо маленькая и простая. Обычно он садился лицом к стеклянной стене и наслаждался прекрасным видом.
Первыми по утрам просыпаются кукушки, затем примерно через полчаса пробуждается остальной оркестр и громко о себе заявляет. Но лучше всего просыпаться от записанного на пленку крика петуха, который разносится по всей общине из громкоговорителя у ворот каждый час!
«Это чтобы напомнить каждому, что он все еще спит», – говорил Ошо.
Ошо проявлял огромное уважение к каждому живому существу и каждое необычайно любил. Как-то он рассказывал о деревьях, которые срубают, чтобы построить дом. «Деревья живые, а дом – мертвый, – говорил он. – Вы должны, прежде всего, заботиться о дереве, а дом строить вокруг него».
Большую часть его дома занимает библиотека. Мраморные коридоры уставлены стеклянными стеллажами с книгами. Помню, как однажды я шла по коридору и сумкой задела стеклянную дверцу стеллажа. К счастью, ничего не разбилось. До сих пор, когда я прохожу мимо этого места, я стараюсь быть осторожной.
Начав стирать одежду Ошо, я была в шоке. Я ждала, когда же ощущение шока пройдет, но оно не отступало. Я ощущала такую огромную энергию в комнате, что постоянно твердила себе: «Что бы ты ни делала, не закрывай глаза». У меня было такое чувство, что если я закрою глаза, то унесусь в иной мир!
Все белье я стирала вручную и затем развешивала на веревке, на крыше. Обычно я разбрызгивала вокруг себя воду, словно ребенок, плескающийся на морском берегу, и в итоге промокала с головы до пят. Много раз я падала прямо на скользкий мрамор, но, как пьяная, не ушибалась, а вставала, целая и невредимая. Я порой настолько увлекалась работой, что мне казалось, будто сам Ошо стоит рядом со мной. Однажды это поглотило меня так сильно, что я упала на колени и прижалась головой к столу. Клянусь, он был рядом со мной!
Но времена изменились, и по возвращении из Америки у нас появилась стиральная машина. Теперь мне редко приходилось мочить руки. А когда что-то нужно было постирать вручную, я надевала резиновые перчатки. Количество грязного белья каждый раз чудесным образом менялось в зависимости от того, сколько времени мне полагалось провести за работой. Я всегда недоумевала, разве можно стирать одежду одного человека целый день? Оказывается, можно. Моя мать, услышав, что я остаюсь в Индии, и узнав, что я работаю прачкой, написала мне, что никак не может понять, зачем «нужно было столько учиться и познавать себя, чтобы в итоге стирать кому-то белье. Твой отец говорит, что ты должна немедленно вернуться домой. Ты не можешь работать прачкой!»
Но я стирала одежду Ошо не только в Индии, я путешествовала с ним по всему миру, продолжая стирать его белье. Из чистейшей ванной в Пуне я была вынуждена перебраться в подвал в замке в Нью-Джерси, а затем в трейлер в Орегоне. Потом прачечной стал небольшой коттедж в Северной Индии, где мы стирали талым снегом, который собирали в специальные ведра. Оттуда я переехала в полуподвальное помещение в отеле в Катманду, где работала в окружении примерно пятидесяти непальцев, затем в ванную комнату на Крите, потом я стирала на уругвайской кухне, а после этого – в переделанной под ванную спальне в португальском лесу. И в итоге вновь оказалась там, откуда начинала, – в Пуне.
Комната, в которой стирают белье, стала для меня своего рода убежищем и одновременно лоном, из которого я вышла. Она находилась прямо напротив комнаты Ошо – таким образом, это была часть дома, в которой никто никогда не бывал. Я работала в полном одиночестве. Единственным человеком, которого я могла увидеть за целый день, была Вивек.
Иногда люди спрашивают меня, не было ли мне скучно столько лет заниматься одним и тем же. Но мне никогда не было скучно. Моя жизнь была настолько простой, что мне было не о чем особенно думать. Конечно, у меня в голове крутились мысли, но они были похожи на высохшие кости, на которых уже давно нет мяса. С тех пор, как я познакомилась с Ошо, моя жизнь изменилась совершенно. Я была настолько счастлива, что стирка белья стала для меня своего рода благодарностью Ошо. Самое смешное, что чем с большей любовью и тщательностью я стирала и гладила его одежду, тем счастливее я себя чувствовала – такой волшебный энергетический круг.
Ошо никогда не жаловался на мою работу и никогда не отсылал вещи обратно. Хотя во время моего первого сезона дождей я посылала ему полотенца с запахом плесени. Нужно хоть раз побывать в Индии во время муссонов, чтобы знать, что происходит с мокрыми полотенцами. Они пропитываются запахом, который можно уловить только после того, как вы использовали полотенце. Но я об этом ничего не знала. Когда Вивек сообщила мне, что полотенца пахнут плесенью, я была искренне удивлена. Но когда она сказала, что полотенца так пахнут уже целую неделю, я запаниковала. «Почему Ошо мне сразу не сказал?» – спросила я. Оказывается, он решил подождать несколько дней, чтобы дать мне возможность самой это понять и чтобы ему не нужно было жаловаться.
Бывали моменты, когда я останавливалась и просто сидела, переполненная чувством любви. Я не думала о ком-то конкретном и даже не пыталась вспомнить чье-либо лицо. Это было странное чувство – просто любовь. Раньше она охватывала меня, только если рядом был человек, который вызывал во мне это чувство. Но даже тогда она не была такой сильной, как в эти моменты. Она опьяняла, но мое опьянение было утонченным, едва уловимым. Тогда я написала стихотворение:
Memory can’t recall your face,
So love comes, faceless.
Unfamiliar is the part of me
That loves you.
She has no name,
And she comes and goes
And when gone,
I wipe my tear-stained face
So that it remains a secret.{ Я не в силах вспомнить твой лик.
У любви, что пришла, нет лица.
Я не знаю ту часть меня,
Что так сильно и трепетно любит.
У любви, что пришла, нет имен.
То нахлынет она, то отступит.
Слезы льются, когда не пленен
Той любовью, что душу разбудит.}
На что Ошо воскликнул:
– Любовь – это величайшая тайна на свете. Ее можно испытывать, но ее нельзя познать. Ею можно жить, но нельзя понять. Она выше понимания, она превосходит любые наши домыслы о том, что же есть любовь. Умом ее не охватишь. Она всегда ускользает. Ее нельзя запомнить. Ведь память – не что иное, как дневник ума. Память – это следы, оставленные в уме. У любви нет тела, она бестелесна и потому не оставляет следов.
Он объяснил, что, когда любовь переживается как молитва, когда у любви нет какой-то определенной формы, это означает пробуждение нашего сверхсознания. Именно поэтому та любовь, которую я время от времени испытывала, была мне незнакома. На тот момент я понятия не имела, что такое сверхсознание. Многое из того, что говорил Ошо, становилось для меня очевидным лишь со временем, когда я получала свой собственный опыт.
«Существуют три уровня сознания: подсознание, сознание и сверхсознание».
«По мере того, как твоя любовь растет, ты начинаешь многое осознавать, то, чего раньше просто не знала. Любовь помогает раскрыть внутри высшие измерения. Отсюда и странные, необычные переживания. Любовь входит в мир молитвы. Это очень важно, потому что сразу за молитвой следует божественное начало. Молитва – это последняя ступень лестницы любви, это звонок в дверь нирваны, в дверь, за которой начинается свобода».
Для меня слова Ошо о таких явлениях, как уровни сознания или просветление, звучали как чистая магия. Я была настолько вдохновлена и взволнована, что иногда мне хотелось кричать. Однажды я рассказала об этом Ошо. «Кричать? – Ошо выглядел озадаченным. – В то время, как я говорю?»
Работать рядом с Ошо было огромным благословением! И не важно, надо ли было шить для него одежду, или заботиться о том, чтобы кондиционер в его застекленном коридоре работал исправно, или же чинить сантехнику всю ночь напролет, чтобы утром Ошо мог принять ледяной душ, или выполнять какие-нибудь мелкие поручения. Благословение исходило из осознанности человека и любви. Это трудно понять тем, кто работает за деньги, кого работа не наполняет, не приносит счастья. Их день разделен на две части: время, принадлежащее начальнику или компании, и «свободное» время. В ашраме весь мой день был свободным. То, как я проводила время, зависело исключительно от моего вдохновения. Когда я делала что-нибудь для Ошо, я чувствовала мощный прилив энергии и радости, потому что его осознанность зажигала свет и моего сознания. А все, что делается осознанно, доставляет огромное удовольствие.
Меня всегда трогало то, как люди работают рядом с Ошо, хотя я понимала, почему они делают это с такой радостью. Если кому-то приходилось работать всю ночь, то не возникало и тени сомнения в том, что это нужно. Было одно удовольствие смотреть на то, как люди работали. Наградой же было чувство радости и воодушевления. Когда вы находитесь рядом с тем, кто помогает вам чувствовать себя хорошо, вам хочется хоть как-то отблагодарить этого человека, что-то для него сделать.
Было так просто любить Ошо, потому что его любовь безусловна. Он ни о чем нас не просил и ничего от нас не требовал. Я поняла на собственном опыте, что в его глазах, что бы я ни делала, все будет правильно. Я могла действовать неосознанно, совершать ошибки, но тогда мне приходилось от этого страдать. Ошо это знал, и его сострадание ко мне становилось лишь глубже. Он только просил нас медитировать и извлекать из своих ошибок пользу и опыт.
По моим наблюдениям, Ошо постоянно пребывал в состоянии блаженства. Я ни разу не видела, чтобы он был в плохом настроении. Ничто никогда не выводило его из себя, не нарушало его расслабленности и центрированности. У него не было желаний или амбиций. Он практически ни в чем и ни в ком не нуждался. Из-за этого у меня ни разу не возникло чувство, что меня используют. Он никогда не говорил мне, что и как делать. Самое большее, он мог лишь предложить мне что-то, если я его о чем-то спрашивала. Но тогда я сама решала, принимать его предложение или нет. Иногда я, кстати, не принимала и поступала по-своему, но он никогда меня не критиковал. Он принимал мой путь – на самом деле трудный путь! – но в итоге всегда оказывался прав. Мне становилось все яснее и яснее, что единственной целью его пребывания в этом мире было желание помочь нам расти, становиться осознаннее и исследовать свою индивидуальность.
Как я уже сказала, раньше я думала, что я – это мой ум. Я знала в себе лишь мысли, постоянно крутящиеся в голове. Теперь я начала понимать, что даже мои эмоции – на самом деле не мои, что эмоциональные реакции исходят из обусловленности, из моей личности. У мастера нет эго, у него нет личности. Он реализует свою истинную суть, и в процессе этой реализации эго исчезает. Эго и личность складываются под давлением общества, в котором мы живем, и зависят от людей, которые произвели на нас большое впечатление, когда мы были детьми. Наблюдая за собой, я видела, что часто мои реакции на ситуации исходят из моей «христианской» части, хотя я не воспитывалась в христианском духе. По крайней мере, я не ходила в церковь и не читала Библию. Я сильно удивилась, обнаружив внутри себя часть, придерживающуюся христианских устоев. Наверное, христианством пропитано все европейское пространство, оно буквально витает в воздухе, которым мы дышим. Но что это за религия? Все, что от нее осталось, – это мораль и устаревшие идеи об устройстве мира. И такие люди, как я, впитывают их, сами того не подозревая. Легко заметить, что люди из разных стран ведут себя по-разному. Видя, что мы все – люди, состоящие из плоти и крови, я понимала, что обусловленность не является моей неотъемлемой частью. Медитация помогает мне ее исследовать, а также познавать свою истинную суть, потому что во время медитации я становлюсь неизменным молчаливым присутствием.
Долгое время в своей комнате я практиковала латихан. Это медитативная техника, в которой медитирующий стоит в тишине и «открывается» существованию. Энергия течет через человека и принимает самые разнообразные формы. Это может быть танец, пение, плачь, смех – с вами может случиться все что угодно, но вы осознаете, что не провоцируете это, оно приходит к вам само.
Я поистине наслаждалась тем, что со мной происходило. Я растворялась в пространстве, и это приводило меня в полный восторг. Каждый день я медитировала в одном и том же месте (полагаю, что чувствовала себя, как человек, который ждет вечерней выпивки, потому что каждый раз я предвкушала, что будет со мной сегодня во время латихана, а если я не делала технику, то чувствовала, что чего-то не хватает).
Так продолжалось несколько недель до тех пор, пока я не заболела. У меня не было симптомов какой-то конкретной болезни, но я испытывала слабость и легко могла расплакаться. Я подумала, что, может быть, я позволяла пространству «владеть» собой слишком часто, и это довело меня до болезни. Однажды я плакала, и меня увидела Вивек. Она спросила, что со мной происходит. «Мне кажется, что я заболела из-за того, что слишком часто делаю латихан», – с трудом выговорила я. Она рассказала об этом Ошо, и тот пригласил меня на даршан и попросил, чтобы я захватила с собой свой латихан.
Я пришла на даршан, Ошо кивком головы пригласил меня сесть на колени рядом с его креслом и затем попросил начать делать латихан. Я закрыла глаза, и то чувство, которое обычно посещало меня во время практики, вновь наполнило меня, но сейчас оно было не таким явным. Мне казалось, что кто-то очень-очень высокий стоит сзади меня. Этот кто-то наполнял меня и двигался через меня. Было ощущение, что я тоже становлюсь больше, как будто заполняю собой весь зал. Через несколько минут Ошо позвал меня и сказал, что все в порядке. После этого даршана мое желание практиковать латихан именно в той комнате и позволять кому-то или чему-то мною «владеть» исчезло и никогда больше не возвращалось. А ту комнату впоследствии переделали в зубоврачебный кабинет для Ошо. Только через семь лет в силу определенных обстоятельств я вновь пришла на это место и вновь позволила пространству собой «овладеть».
Вивек была помощницей Ошо уже почти семь лет. Ее отношения с Ошо начались очень-очень давно, в какой-то из прошлых жизней, о чем Ошо сам говорил нам на дискурсах. Вивек тоже помнила свои предыдущие воплощения. Она была мистической женщиной-ребенком. Родившись под знаком Рыб, управителем которого является Нептун, она обладала всеми характерными качествами этого знака и планеты. У нее были бездонные синие глаза. Она всегда была рядом с Ошо, изо дня в день. Поэтому, когда она объявила о том, что собирается в Англию на пару недель, и спросила, не хочу ли я ее подменить…
Я бегала кругами по комнате, чувствуя тошноту, пытаясь хоть как-то оставаться в моменте. Я твердила себе: «Ничего страшного, все хорошо. Просто сохраняй спокойствие».
Разве я была достаточно чистой, чтобы войти в комнату Ошо? В те дни, когда совершались даршаны, я обычно проводила целый день в ванне, практически сдирая с себя кожу.
Первое, что я сделала для Ошо, – принесла ему чашку чая. Чашку холодного чая! Я заварила чай и принесла его еще до того, как Ошо был готов к чаепитию. В тот момент он все еще принимал душ. Я села на холодный мраморный пол и уставилась на поднос с чаем, не зная, что делать. Если я уйду, чтобы заварить новый чай, Ошо может выйти из ванной и подумать, где же его чай; так что я ждала и ждала. В комнате Ошо было очень холодно. В последние годы комфортной для Ошо температурой было всего плюс двенадцать. Каждый раз, когда Ошо проходил мимо меня или входил в зал, я чувствовала слабый аромат камфары или мяты. Так пахло и в его комнате.
Ошо вошел неслышно, и для меня было полной неожиданностью, что он уже здесь. Он сел в кресло, негромко хмыкнул от удовольствия и поздоровался. В этот момент я совсем забыла про то, что чай остыл, и протянула ему чашку. Он выпил его, как будто это был самый лучший чай на всем белом свете, не сказав мне ни слова. Только позже он заметил, что, может быть, я могла бы приносить ему чай после того, как он выйдет из ванной.
Я была потрясена его скромностью и простотой. Он ведь вполне мог сказать: «Фу! Холодный чай. Принеси мне другой». Любой другой на его месте так и поступил бы. Но он сделал это так, что я не почувствовала и тени смущения. На самом деле, я сразу даже не поняла, что произошло. Я осознала это только на следующий день.
«Возлюбленный Мастер, как человек дзен пьет чай?»
Ошо:
«Для человека дзен священно все, даже выпить чашку чая. Все его поступки окружены ореолом святости».
Ошо получал сутру или вопросы для обсуждения на дискурсе утром, где-то без пятнадцати восемь. Дискурс начинался в восемь. Я читала ему вопросы. Он выбирал некоторые из них и подбирал несколько подходящих шуток. Чтение вопросов или сутр иногда так сильно меня трогало, что я начинала плакать. Помню, однажды слезы текли потоком, и я не могла говорить. Я сидела у его ног и смотрела на него, а он просто ждал, когда мы сможем продолжить. Он специально отвернулся от меня. Не видя его глаз, я смогла собраться. К тому времени я уже осознала, что я – это не мое тело, не мой ум. Но с эмоциями дело обстояло значительно хуже. Когда на глаза наворачивались слезы, я могла чувствовать себя отстраненно, но при этом не могла ничего с собою поделать. Очень часто происходящее трогало меня до глубины души. В такие моменты мне было очень трудно сдерживать эмоции. Как-то Ошо сказал, что я совершенна в своем плаче.
Несколько раз Маниша, женщина, которая во время дискурсов зачитывала сутры и вопросы, заболевала, а потом еще и Вимал, замещавший ее, тоже заболел. И хотя было непонятно, кем их можно заменить (Ошо любил, чтобы сутры и вопросы читали по-английски), Ошо сказал: «Не Четана и не Вивек – они все время плачут».
Зная, как близки были Ошо и Вивек в течение многих лет, было удивительно, что ее отъезд никак не сказался на Ошо. Он был таким же, как всегда, будто ничего не случилось. Никогда еще я не видела человека, состояние которого никогда не менялось, что бы ни происходило вокруг. Он всегда излучал спокойствие и уверенность. Перепады настроения – это не про него. Он был похож на неизменную реку бытия.
Я видела, что Ошо так сильно влиял не только на меня, но и на многих других. Когда человек что-то делал в присутствии Ошо, самосознание человека становилось таким огромным, что было трудно даже ходить. А Ошо всегда оставался спокойным, грациозным и постоянно присутствующим. Для человека он был зеркалом. Даже такое простое действие, как открыть дверь, неожиданно вызывало большие трудности. Нужно было правильно рассчитать время, чтобы случайно не задеть Ошо, нужно было понять, какой рукой ее открывать, правой или левой, кланяться ему или нет, когда он проходит через дверь. В то же время все это не доставляло особого беспокойства, потому что Ошо был настолько расслаблен, что вы в своих глазах выглядели хорошо, если вам удавалось взглянуть на себя осознанно. Когда я только начала совершать осознанные действия, я чувствовала себя слегка неловко. Если же я действовала механически, по привычке, мои движения были гораздо более ровными. Подавать Ошо стакан воды и осознавать при этом свои действия было для меня удивительным подарком судьбы. Многим может показаться, что в этом нет ничего особенного, но осознанность оказалась для меня величайшим из даров, которые я когда-либо получала.
Однажды позвонила Вивек и сказала, что возвращается. Лакшми примчалась в столовую, где Ошо в этот момент обедал, и с волнением сообщила, что Вивек уже на пути в Индию. В это время Ошо разговаривал со мной. Он повернулся, поблагодарил Лакшми и продолжил говорить о том, о чем говорил до этого, не теряя нити разговора. Я была ошеломлена – он и глазом не моргнул, ни тени какой-либо эмоции. Он был живым воплощением своих слов о любви без привязанности и о пребывании в моменте.
Многое ли может увидеть Мастер, глядя на нас? Проверял ли он наши ауры? Читал ли он наши мысли? Хотел ли он уметь читать наши мысли? Думаю, что нет. Но он определенно видел то, чего не видела я.
Однажды утром я пришла на дискурс вместе с Ошо. Я зашла за ним ровно в восемь, затем мы проследовали по коридору в зал Чжуан-цзы. Во время беседы я сидела и слушала, как он говорит. Прошел час. Но я знала, что в этот день моя медитации была действительно глубокой. Мне показалось, что прошло всего две минуты. Я чувствовала, что со мной произошло что-то необычное. Возвращаясь с дискурса, я шла по коридору впереди Ошо.
Когда я открыла дверь, Ошо подошел ко мне и спросил: «Четана, где ты сегодня была?» Я подумала: «Ого! Он забыл, что я зашла за ним перед дискурсом. Наверняка, витает где-то в облаках». Проходя мимо меня в комнату, он улыбнулся. Услышав его смех, я тоже рассмеялась. Я вспомнила, где была.
Присутствуя на дискурсах рядом с Ошо, я ощущала его магнетизм, его невероятную харизму: в его глазах горел огонь, а движения были полны грации дикого кота.
В те дни в Пуне он был очень занят. Он читал около сотни книг в неделю, работал со своей секретаршей Лакшми, и, кроме ежедневных утренних дискурсов, в семь часов вечера он проводил даршаны. Ошо никогда не болел. Тогда в Пуне он рассказывал нам об Иисусе, о суфизме, о дзен, о Лао-цзы, о Чжуан-цзы, о дао, о йоге, об индийском мистицизме, хадиссизме и о Будде. Он объяснял нам каждую сутру Будды. Однажды, комментируя Алмазную сутру, он сказал:
«Алмазная сутра многим из вас покажется нелепой и абсурдной. Она иррациональна, но не антирациональна. Ее смысл выходит за пределы обычного понимания, именно поэтому его трудно выразить словами» («Алмазная сутра»).
Ошо рассказывал о сутрах Будды в течение пяти лет. Они перемежались беседами на тему суфизма и вопросами учеников. Был еще момент, когда он не выходил из своей комнаты в течение нескольких недель, потому что в Пуне случилась вспышка ветрянки, и встречаться с людьми было рискованно. Последнюю сутру Будды Ошо прочитал в день Будды, в майское полнолуние. Ошо сказал: «Будда родился, просветлел и умер в один и тот же день и по великой случайности этот день – сегодня». То, как Ошо рассчитывал время, всегда оставалось и остается полнейшей загадкой.
В течение двух лет я очень редко выходила из дома. Стирка и утренние дискурсы наполняли меня так, что мне больше ничего не было нужно. Иногда Ошо приглашал меня на даршан, потому что теперь он все меньше и меньше говорил, и энергия даршанов постепенно становилась все более интенсивной. Во время даршанов Ошо обычно работал с тем, у кого возникали какие-то проблемы. Обычно он сидел и внимательно слушал человека, который делился своей трудностью, – так, как будто этот человек был в данный момент единственным в мире. Когда человек умолкал, Ошо начинал говорить и говорил довольно долго. После того, как вы выслушали несколько тысяч человек, вы понимаете, что проблем не существует, или, скорее, их всего несколько, и они повторяются из раза в раз. Все наши горести от ума. Удивительно, сколько лет человек может выслушивать одно и то же снова и снова? Состраданию и терпению Ошо, казалось, не было предела.
Последний даршан, на котором Ошо говорил со мной, произвел на меня самое сильное впечатление. Прошло уже много лет, а я все еще помню то чувство, которое меня охватило тогда. Я чувствовала себя чистой изнутри и полной энергии.
В то время я переживала нелегкие времена и написала Ошо об огромной драме своей жизни. Помню, что закончила письмо так: «Хочется кричать: „Помогите!“» И получила ответ: «Приходи на даршан».
Я села перед ним. Он посмотрел на меня и спросил: «В чем дело?» Я взглянула ему в глаза, и все мои проблемы улетучились мгновенно. «Все в порядке», – улыбнулась я и дотронулась до его стоп. Он тоже улыбнулся и сказал: «Вот и хорошо».
С того дня, начиная чувствовать себя некомфортно, я останавливалась и спрашивала себя: «Что на самом деле происходит? В чем дело?» Ничего не происходит в Этот Момент, вообще ничего.
Конечно, иногда я забывала останавливаться и заглядывать в себя. Привычка ума и его способность создавать проблемы слишком сильная. Для меня всегда было загадкой, почему много раз мы что-то понимаем, до чего-то доходим, а потом напрочь об этом забываем. Иногда я ощущала себя свободной, как будда, а через мгновение снова оказывалась рабыней мыслей.
Прошло почти два года. Я вообще потеряла интерес к мужчинам. То было самое счастливое и спокойное время в моей жизни. Никаких проблем. Я была счастлива в одиночестве. Иногда, подходя к своей комнате, я испытывала волнение, как будто кто-то ждал меня за дверью. И тогда я спрашивала себя: «В чем дело? У меня что, захватывающий роман, который я собираюсь продолжать?» Но нет, мне было очень хорошо в одиночестве. Я чувствовала себя абсолютно счастливой.
Однажды, сидя на дискурсе, я с удивлением услышала, как Ошо упомянул меня, объясняя разницу в путях искателей:
«Прежде всего, вам необходимо решить, нравится ли вам одиночество. Например, Четана… Вивек часто спрашивает меня: „Четана всегда одна и при этом выглядит очень счастливой. В чем ее секрет?“ Вивек не может понять, что другой человек может жить абсолютно один. Четана целыми днями стирает мою одежду. Стирка стала для нее своего рода медитацией. Она почти не выходит из дому, даже в столовую не ходит, а берет еду с собой… как будто другие люди ей совершенно не интересны.
Если вы можете наслаждаться одиночеством, то ваш путь – медитация. Но если рядом с людьми вы испытываете радость и подъем энергии, если, общаясь с людьми, вы чувствуете себя более живым и наполненным, то ваш путь – любовь.
Задача Мастера лишь помочь человеку отыскать свой путь, понять, к какому типу искателей этот человек принадлежит» («Дхаммапада»).
Через несколько недель после этого дискурса в Пуне вспыхнула эпидемия ветрянки, и для Ошо стало рискованно выходить к народу.
Впервые за много лет мое постоянное общение с Ошо прекратилось, и мне его очень не хватало. Я слушала запись дискурса, на котором мне было ясно сказано, что мой путь – это путь медитации и одиночества. Я хотела проверить, так ли это. Я хотела понять, действительно ли в одиночестве я чувствую себя более центрированной. И вот, выходя из ворот ашрама, я столкнулась с мужчиной, про которого поговаривали, что он ужасный бабник. Увидев меня, он спросил: «Эй, может, встретимся сегодня?» И я ответила «да».
Его звали Татхагат. Мне казалось, что он похож на настоящего воина: мускулистый, со шрамом на лице, с длинными черными волосами до пояса. Я «влюбилась», и мои эмоции хлынули бурным потоком. Ревность, гнев – ну, сами знаете. Я уже давно не испытывала ничего подобного и думала, что со всем этим покончено навсегда. Но нет, я вновь окунулась в мир страстей и переживаний.
Я слышала, как Ошо много раз повторял: «Живите в мире, но не становитесь мирскими людьми, научитесь не зависеть от мира». Теперь у меня была возможность понять на собственном опыте, что это значит. Последние два года я на самом деле жила как монахиня. Я была абсолютно счастлива, но в то же время моя жизнь была слишком безопасной, слишком легкой. Теперь я хотела вновь вернуться к старым переживаниям, но на этот раз я уже умела наблюдать за собой.