Александр I, Мария Павловна, Елизавета Алексеевна: Переписка из трех углов (1804–1826). Дневник [Марии Павловны] 1805–1808 годов. Переписка императора Александра I с сестрой, наследной герцогиней Саксен-Веймар-Эйзенах; письма к Марии Павловне...

1804 год

24 сентября 1804 года.

Любезный Александр, в то время, как я пишу Вам это письмо, я испытываю еще счастье при мысли, что нахожусь подле Вас, на своей родине и в том же доме, что и Вы[169]. Мне хочется оставить Вам на память сувенир; пусть этот бюст[170] напоминает вам черты Сестрицы, которая любит Вас более, чем сама в состоянии это выразить. Любезный Братец, только потребность лицезреть Вас еще раз заставила меня послать Вам этот бездушный образ. Я не могла отказать себе в этом удовольствии. Но когда Вы получите данное письмо, какой же несчастной я буду себя чувствовать вдали от Вас! Мысль об этом выводит меня из себя, я не могу ее вынести. Позвольте же мне никогда не стать для Вас чужой, это было бы для меня слишком непереносимо, но я слишком надеюсь на Ваше сердце, чтобы всерьез поверить, что подобное может когда-либо случиться. Любезный Александр, я поручаю Вашему покровительству Принца[171], будьте по возможности, хотя бы ради меня, добры к нему, я же буду видеть в этом еще одно проявление Вашего доброго отношения ко мне. Я также вверяю себя Вашему попечению, любезный и добрый мой Друг, и верьте, что это – до конца дней моих.

Ваша верная и преданная Сестрица

Мари.

26 [сентября 1804 года].

Любезный Александр, от всей души благодарю Вас за Ваше столь драгоценное для меня письмо. Не могу передать всего того впечатления, которое оно на меня произвело. Да, мой любезный и обожаемый Братец, Ваш столь внезапный отъезд привел меня в отчаяние, и я едва смогла справиться со своим горем. Мой любезный и очень любимый Братец, Ваше присутствие всегда было счастьем для меня; оно было для меня поддержкой, и я старалась быть Вам поддержкой во всем, а теперь одна мысль о том, что я не скоро увижу Вас вновь, для меня ужасна. Потом я поняла, что Вы уехали, чтобы не причинять мне дополнительную боль нашим прощанием. Из Ваших писем Маменьке[173] я поняла и то, что Вы это обещали Ей. Благодарю Вас от всего сердца за Ваше доброе намерение. Никогда в жизни мне тоже не забыть этого окна, Вашего волнения и шума отъезжающей кареты, который разбил мне сердце, унося с собой все мои сожаления. Вашу драгоценную перчатку я не оставляла ни на мгновение. И сейчас, когда я Вам пишу, я держу ее подле себя и прижимаю к сердцу, видя в ней залог Вашего возвращения, я не оставляю надежды увидеть Вас вновь. Более я не в силах сказать Вам ничего, любезный Друг, примите в дар эту сумку для бумаг, которая исправно мне служила. Целую Вас тысячу и тысячу раз; не забывайте Вашу верную

Мари.

26 сентября [1804 года].

Нарва.

Любезный Александр! Чем более удаляюсь я от Вас, тем более ощущает мое сердце ПОТРЕБНОСТЬ общаться с вами, мой возлюбленный Брат: окажите же мне величайшую милость – не отвечайте на это письмо, но только не запрещайте мне Вам впредь писать. Мне так радостно сознавать, что мысли мои могут быть заняты Вами, что я могу Вас вспоминать, было бы страшной жестокостью во всем этом мне отказывать. Сегодня я не могла сделать и шага, не испытывая при этом огромной сердечной боли. Отъезд Маменьки был для меня был столь удручающим, что я даже сама не понимаю, как могла вынести этот страшный миг[175]. Ах, любезный Александр! Вы, который увидит Ее уже завтра, сообщите же мне, как чувствует Она себя и действительно ли Она в добром здравии. Мне сообщили по прибытии сюда, что Она неожиданно почувствовала себя плохо, и я не буду спокойна, пока не увижу письма, написанного Ее рукою. Любезный Александр, Ваше письмо так дорого мне, что я его перечитываю по сотни раз в день. Пиво, которое Вы мне презентовали, и сыр, что я нашла в карете, доставили мне за обедом чрезвычайное удовольствие. Любезный и добрый мой Друг, возможно ли, что Вы сами подумали обо всех этих мелочах, столь моему сердцу важных, поскольку исходят они от Вас. Особое чувство, выразившееся у Вас на лице в тот момент, когда Вы передавали мне пиво, словно передалось мне, я почувствовала так же, как и Вы, мой Александр, – разрешите же мне так Вас называть – я почувствовала, что это может быть в последний раз. Как выразить Вам, что ощущала я, держа Вас в своих объятиях? Как мне хотелось бы, Братец, ощутить это счастье как можно быстрее вновь, но только чтобы на сей раз то была встреча, а не расставание. Как я завидую всем тем людям, которые Вас окружают, тем, кто видит Вас, может приблизиться к Вам, тем, кто Вам служит. Я каждый день молюсь Богу, чтобы он даровал мне однажды возможность доказать всю мою привязанность к Вам. Верьте этой молитве, любезный мой Брат, она исходит из самой глубины сердца…

Я не могу удержаться, любезный Братец, чтобы не послать Вам что-нибудь с дороги. Вот хрустальный сливочник, подарок Мишеля[176], которым я уже много лет пользуюсь каждое утро и вечер. Соблаговолите принять его. Это сделает меня очень счастливой. Пользуйтесь им, мой Александр, как пользовалась им я, мне сладостна будет мысль об этом. Любезный мой Друг, как же я благодарна Вам за все те пожелания, которые вы мне адресуете, и за ту дружбу, которой проникнуто каждое слово Вашего письма! Да вознаградит Вас Господь за Вашу доброту ко мне; я же, любезный Александр, еще и еще раз повторяю, что просто не в силах выразить всю ту признательность, которую к Вам испытываю. Ничего не буду говорить Вам о своем путешествии, какая разница, благополучно ли оно протекает или нет, если ради него мне пришлось пережить такие большие утраты. Час, в который вчера мы с Вами расстались, был сегодня, Братец, пережит мною вновь. Не имея ни часов, ни других способов узнать время, я признала роковую минуту, в которую Вы меня покинули, по тому щемящему чувству, кое в этот момент испытала. Принц его ощутил так же, как и я; мы были вместе в карете. Но мне казалось, что я снова у окна, казалось, я снова слышу шум отъезжающей кареты, о Боже! я не в силах продолжать.

Прощайте, мой Александр, целую Вас от всей души и умоляю никогда не забывать Вашу верную

Мари.

Принц так желал и так просил меня поблагодарить Вас еще раз за все Ваши к нему милости, что мне поневоле еще раз пришлось взяться за перо.

27 сентября / 9 октября 1804 года.

Любезная Мари, добрая моя Сестрица, невозможно описать, что происходит сейчас в моей душе. Именно сегодня я почувствовал, до какой степени Вы мне дороги. – Будьте счастливы – да благословит Вас Всевышний, Вы этого достойны. Вспоминайте иногда о Братце, который любит Вас от всего сердца, никогда не забуду я тот страшный миг, когда мне пришлось оторваться от окна, как сладостно было бы мне остаться там еще на несколько мгновений, прижать Вас еще раз к своему сердцу. Но Маменька потребовала, чтобы я не прощался с Вами. Я должен был повиноваться и скажу даже, что мы это хорошо сделали, но я не могу выразить Вам, чего мне все это стоило и насколько сердце мое было разбито. Лишь в нескольких строках этого письма могу сказать я Вам последнее прости, с которым мне так тяжело смириться. Любезный и добрый мой Друг, сохраните мне Вашу дружбу, она очень для меня важна. Прощайте, любезная Мари, любезная Сестрица; еще раз: будьте счастливы, как Вы того заслуживаете, и не забывайте Брата и Друга, который любит Вас от всего сердца.

______

Тысяча пожеланий Принцу, лучшим моим утешением является для меня мысль о том, что он сумеет сделать Вас счастливой[178].

Гатчина, 27 сентября / 9 октября [1804 года].

Я отвечаю на оба Ваших письма, любезнейший мой Друг, моя добрая любезная Мари, и на какие два письма! Ах, любезный мой Друг, та дружба, которой Вы меня одариваете, приносит неописуемую радость моему сердцу; она – единственное мое утешение в настоящий момент: любезный и добрейший Друг мой, как жаль, что сам я не в состоянии выразить всю ту дружбу, какую сердце мое испытывает к Вам! Как отблагодарить Вас по достоинству за всю Вашу нежность, проявления коей я чувствую на себе? Любезная Сестрица, Ваши подарки для меня священны. Этот сливочник и эта драгоценная сумка для бумаг, – то и другое будет служить мне вечно.

Маменька соблаговолила также угостить меня маленьким кусочком миндального печенья, которое Вы ей послали. С каким удовольствием я съел его. Вы спрашиваете, любезный мой Друг, как чувствует себя Маменька. Хвала Всевышнему, я нашел Ее в том добром здравии, какое только позволяет ей Ее состояние. Ах, любезная моя Мари, какая пустота царит сейчас в Гатчине; не могу Вам передать, что я почувствовал, когда мы все собирались у Маменьки, а моей Мари не было среди нас. Обед протекал так, как он протекал и при Вас, и не было мгновения, которое бы о Вас не напоминало, мой любезный Друг. – Так значит, сердце Ваше меня поняло, любезный Друг, когда передавал я Вам фиал с пивом. Никогда в жизни этот миг не сотрется у меня из памяти. Еще раз, моя добрая Мари, простите меня, что я покинул Вас таким ужасным образом, меня самого это заставило страдать даже больше, чем Вас: но что я мог сделать? Маменька потребовала этого от меня перед обедом как жертву, которую я должен был принести ради Вашего здоровья. Мои же намерения были совершенно иными. Я хотел доставить себе последнее удовольствие прижать Вас к своему сердцу, и как же невыносимо тяжело мне было от этого отказаться. Ах, если бы я мог превратиться в собственную свою перчатку, которой Вы с Вашей добротой придаете такое значение[180]. Ваш портрет постоянно находится подле меня, и мне очень хочется сделать Вам подарок, а почему бы не сделать его, раз уж Вы столь добры ко мне? Это всего лишь колокольчик, но из всех предметов, которые меня окружают, он служил мне дольше всего. Вот уже более десяти лет, как он не покидает мой стол. Он не очень красив, но мое намерение заменит и саму красоту. Прощайте, любезный и добрый мой Друг, любезная моя Мари.

Вспоминайте иногда о Брате, любовь которого к Вам не поддается никакому выражению.

____

Извинитесь за меня, любезный мой Друг, перед Принцем, что сам я ему не пишу, но, слово чести, в этом месяце я словно голову потерял[181].

Вид бедной Като разбил мне сердце[182].

Дерпт, среда, вечер.
28 сентября 1804 года.

Любезный и очень мною любимый Братец, я получила Ваше письмо, которое Вы были так добры написать мне из Гатчины. Как важно было увидеть мне строки, написанные Вашей рукой, и как не терпелось услышать, если можно так сказать, звук Вашего голоса, потому что когда я читаю Ваши письма, то мне кажется, что это Вы сами беседуете со мною. Мне так необходимы были, любезный Александр, те слова утешения и дружбы, с которыми Вы обратились ко мне, и которые есть большая услада для моего сердца. По крайней мере, мне кажется, что, как бы далеко ни находилась я от Вас, я живу и, возможно, буду и в дальнейшем жить также и в Вашей памяти; я твердо на это надеюсь, но мне сладостно видеть тому подтверждение также и в ваших письмах. Не могу в полной мере выразить Вам благодарность за драгоценный колокольчик, подаренный Вами; он дорог мне, тысячу раз более дорог, чем я могу это выразить. Когда я его рассматривала, то мне казалось, что я вижу на нем отпечатки Ваших пальцев, и это свидетельство долгой службы, которую он у Вас исполнял, для меня бесценно. Благодарю еще раз от всего своего сердца за это трогательное свидетельство Вашей привязанности. Но как же я далека от Вас, Александр, и как же я все более и более от Вас удаляюсь. Если бы я могла выразить Вам всю пустоту своего сердца, Вы пожалели бы обо мне, любезный Братец! Aх! Не оставляйте меня Вашей дружбой, Вашей драгоценной дружбой, она так мне нужна, без нее я буду чувствовать себя столь несчастной, что сохранить ее мне Вы должны хотя бы из чувства человеколюбия. В первый день моего отъезда через несколько часов после того, как я рассталась с Маменькой, я встретила на дороге скакавших мне навстречу верхом конногвардейцев. Я велела остановить карету и спросила у офицера, который был их командиром, в какую сторону они направляются; он ответил, что в Петербург. Я спросила у него, увидит ли он Вас, он сказал, что увидит, и тогда я попросила его сделать милость передать Вам от меня тысячу самых добрых пожеланий. Конечно, этот человек был мне незнаком, но одна мысль о том, что, возможно, он, любезный Братец, будет иметь счастье видеть Вас, находиться где-нибудь вблизи Вас, заставила меня дать ему это поручение. В предыдущем письме я забыла сообщить Вам об этом. Впечатление, которое произвела на Вас Катрин, совпадает с тем впечатлением, которое производят на меня все Ее письма[184]. Ее горе удручило меня до такой степени, что я не могу найти себе места. Только Вы один, мой лучший Друг, можете отвлечь Ее и утешить, и мне вряд ли надобно Вам об этом напоминать. Передайте тысячу и тысячу добрых пожеланий моей любезной Невестке, я надеюсь, что сумею ответить на Ее любезное письмо, равно как и на письмо Амели, посланное Ею из Риги[185]. Целую их обeих от всего сердца и вверяю себя их дружбе. Что касается Вас, мой Александр, мой Братец, мой лучший и любезнейший Друг; что сказать мне Вам! Aх! Вы знаете не хуже меня, что мне надобно. Не забывайте меня, любите меня всегда, и Вы позволите мне испытать сладкие минуты посреди одолевающей меня горечи. Еще раз сердечно благодарю Вас за колокольчик, с которым я никогда более не расстанусь, куда бы ни привел меня мой путь. Не забудьте же подарить мне свой портрет, дорогой Александр. Прощайте, целую Вас от всего сердца и объявляю Вам, что прошедшие три дня уже на три дня сократили ожидание того момента, когда я смогу сделать это не на бумаге.

Ваша верная Сестрица и Друг

Мари.

_____

Принц припадает к Вашим стопам.

Рига,
2 октября 1804 года.

По возвращении из церкви и последующего визита, который мне надобно было нанести Дядюшке и Тетушке[187], я берусь за перо, чтобы написать Вам, мой Александр, мой лучший Друг. Заметьте, что три дня кряду я воздерживалась и не писала Вам, но на четвертый я больше уже не в состоянии продолжать обуздывать свои желания; при этом я утешаю себя тем, что Вы, любезный Друг, и без того читаете множество ненужных писем, мои же письма займут всего лишь небольшую часть времени, им отводимого! Однако, умоляю Вас, отвечайте мне лишь тогда, когда Вы можете это делать легко и без всякого стеснения, мне же только оставьте удовольствие самой беседовать с Вами. Я здесь со вчерашнего утра, въезд мой был очень торжественным, меня осыпали почестями и бесконечно тронули знаками нежного ко мне внимания; всё, что Вы мне рассказывали о Риге, я нахожу совершенно справедливым[188]. Здесь чувствуешь себя непринужденно и без претензий, и я, совершенно изнемогавшая от смущения в Дерпте при виде профессоров и их наук[189], чувствую себя, наконец, в своей тарелке, словно пребываю в этих краях уже целую вечность. Вчера вечером я была на немецком спектакле и затем ужинала у Тетушки. Вопреки прежним моим намерениям, я вынуждена остаться здесь еще и на сегодняшний день, пойти в церковь и затем на бал. Этим утром в церкви воспоминание о том, что случилось со мной восемь дней назад, все мои потери, мои сожаления вернулись ко мне; судите о моем состоянии, о том тягостном принуждении, с которым меня заставили смириться, о чувствах, которые меня одолевают[190]. Вы видите, однако, мой Александр, что я поступала лишь следуя Вашим советам и теперь делаю всё, чего от меня хотят. Ничего не скажу Вам о моем страдании: оно есть и пребудет всегда тем же. Единственное утешение я нахожу в надежде, но и она слишком далека. Мой добрый и любезный Брат, оставайтесь в отношении меня таким, каким Вы были всегда, и помните то страшное воскресенье, воспоминание о котором разрывает мне сердце[191].

Мари.

5 Oктября [1804 года].

Какое удовольствие доставило мне Ваше письмо, любезная Мари, от всего сердца благодарю Вас за него и за письмо из Дерпта. Но, Бога ради, заклинаю Вас, любезный и добрый мой Друг, избегайте впредь выражений, подобных тем, что Вы употребили в этих письмах, приносящих мне столько радости; выражения же эти каждый раз доставляют мне огорчение; словно Вы сомневаетесь в моей к Вам привязанности. Любезная моя Мари, у Вас, верьте, нет друга, который был бы к Вам более искренно привязан и любил бы Вас более, чем я. – Воспоминание об этом жестоком воскресенье, о котором Вы пишете, не изгладится из моей памяти: до сих пор я не могу еще свыкнуться с мыслью о Вашем отсутствии. Мне очень приятно слышать, что Вы остались довольны приемом, оказанным Вам в Риге. Вы знаете, что я по-особому люблю этот город, и мне становится радостно при мысли, что он понравился и Вам. – О том, что происходит здесь, скажу только, что все идет своим чередом, но могу Вас уверить, что Вас вспоминают очень часто. Прощайте, мой любезный Друг, любезная моя Мари, любите немного Брата, который предан Вам душой и телом и которому Ваша дружба ценнее, чем он может выразить то словами.

_________

Тысяча добрых пожеланий от меня Принцу.

Кюстрин[194]. Пятница,

21 октября 1804 года.

Любезный и добрый мой Братец, лучший Друг мой, как рассказать Вам о том наслаждении, которое я испытываю от получения Ваших писем? Сначала Господин Алопеус[195], которого я здесь встретила, передал мне Ваше письмо, любезный Александр; это вызвало у меня такую радость, которую я не в состоянии Вам описать, в особенности когда я увидела Ваш почерк и адреса на конверте, написанные по-русски, умоляю, пишите на этом столь драгоценном для меня языке так часто, как только вы можете. Прошу Вас, мой Александр, не сердитесь на меня за то, что письма мои порой кажутся совершенно беспорядочными, это происходит оттого, что сама я нахожусь в полнейшем беспорядке, и мне очень жаль, если они Вас огорчили! И потом, конечно же, Братец, я верю, я твердо убеждена, что нет у меня лучшего Друга на земле, чем Вы, я очень рассчитываю на эту дружбу, в ней основа моего счастья, мое самое сладостное утешение. Это чувство совершенно взаимно, любезный Александр, и я молю только Провидение предоставить мне случай доказать это на деле. Любезный мой Александр, как же Вы добры, что не забываете меня и думаете обо мне. О! Ради всех Святых, поступайте так всегда, и пусть моё отсутствие не ослабит этих чувств, столь для меня драгоценных! Я так счастлива была получить это письмо, которое, признаюсь Вам, совсем не ожидала; но, любезный, любезный мой Друг, мне не хочется, чтобы эти письма Вас отвлекали или утомляли. Это мне принадлежит преимущественное право писать Вам, оставьте же мне это утешение, оно так мне необходимо. Вы знаете, любезный Друг, что я встретила Герцога[196] в Шнейдемюле[197] 18-го числа этого месяца. Я думала, по правде говоря, увидеть его лишь во Франкфурте, но его удивительная естественная подвижность заставила его прибыть тремя днями ранее, чем мы ожидали. Он выслал нам навстречу одного курьера и две эстафеты, которые все прибыли в один и тот же день. И все это для того, чтобы узнать, где мы находимся. Было много уговоров отправиться в Берлин, но я на них не поддалась[198] и все время отвечала, что Вы и Маменька полагали, что я туда не поеду, а что без Вашего ведома я сделать этого не смогу. И что к тому же мне кажется более приличным ехать прямо к моей новой Семье, нежели останавливаться у других. Герцог выказал мне неподдельную дружбу, и я нашла его совершенно иным, чем себе представляла. Вчера, любезный Друг, мы посетили кузницу, и я приобрела там для Вас желудочные пилюли[199]. Это пули для ружейной стрельбы третьего, шестого и двенадцатого калибров, а также кастрюль для приготовления омлета, которую я при сем посылаю: все это из силезского железа. Простите, мой Александр, что при посылке Вам курительных трубок из Кенигсберга я ничего не написала, зрение мое было и продолжает оставаться таким слабым, что я даже буквы вижу с трудом. Здесь в Кюстрине я встретила посланца Короля[200] Графа Дёнгоффа[201], который сказал, что видел Вас в Мемеле[202], мне уже не раз выпадала удача встречать по дороге командиров полков и офицеров, которые видели Вас в Мемеле. Это каждый раз доставляет мне радость и есть верное средство вызвать мою симпатию, когда говорят о Вас. Я посетила здесь комнату, в которой содержался в заточении Фридрих II, и ту, в которой он присутствовал при мученической смерти фон Катте[203]. Это совсем рядом с комнатой, где расположилась я. Герцог завтра отправляется в Берлин, возможно, чтобы принести свои извинения за то, что я туда не заезжаю вовсе. Я вынуждена была написать Королю и Королеве[204] и изложить им известные Вам причины, каковы они на самом деле. Господин Алопеус сказал мне, что во Франкфурте я встречу Герцога Брауншвейгского-Эльсского, деда моего мужа[205]. В остальном, любезный Друг, я чувствую себя хорошо, за исключением глаз, которые очень слабы, и я не знаю, сумеете ли Вы как следует прочитать то, что я Вам написала. Принц просит меня поклониться Вам от своего имени. Про себя же, мой Друг, я Вам не скажу ничего, сердце мое не изменилось, оно остается прежним, иного и представить себе невозможно. Я вопрошаю будущее и стараюсь искать в нем себе утешение. Прощайте, мой любезный Друг, мой Александр, имя, которым я так люблю Вас называть, целую Вас от всего сердца. Умоляю, любите по-прежнему и никогда не забывайте Вашу верную Сестрицу

Мари.

____

Кланяйтесь от меня моей дорогой Невестке.

Гатчина,
21 октября / 2 ноября 1804 года.

Не зная, могу ли уже адресовать Вам письма в Веймар, я ожидала, любезная моя Сестрица, того момента, когда окажусь здесь, дабы поблагодарить Вас за бесценное письмо, которое Граф Салтыков[207] передал мне от Вас. Однако, прибыв сюда, я почувствовала себя Вашей должницей вдвойне, поскольку узнала, что Вы прислали для меня из Кенигсберга новое сочинение Шиллера[208]; сама я его еще не получила, но Ваша Сестрица[209] оповестила меня о том, и я не могу в полной мере выразить Вам, любезный мой Друг, насколько этот знак внимания с Вашей стороны для меня чувствителен. Я узнала, что Вам тяжело дались дурные дороги Пруссии, и сочувствую Вам от всего сердца, потому что по опыту знаю, что они из себя представляют в это время года[210].

Я не побоялась бы Вас утомить описанием подробностей нашего пребывания здесь, поскольку совершенно уверена, что Вы все это воспринимаете очень близко к сердцу, но уверена, что отчет обо всех подробностях доходит до Вас с двух сторон, от Матушки и от Сестрицы, возможно даже, еще и с третьей стороны, от Принцессы Луи[211], а потому рассказывать Вам в четвертый раз было бы уже явно излишним. В обычном здесь распорядке дня все остается по-прежнему. Но ваше отсутствие так сильно изменило наши привычки, что мне никак с этим не свыкнуться. Я же страдаю от того в особенности, поскольку порядок за столом и на спектаклях полностью изменен самым неприятным для меня образом.

Прощайте, любезная Сестрица, если моя болтовня уже успела Вам наскучить, то единственным тому извинением служит моя уверенность, что все, исходящее отсюда, Вам небезынтересно, и я предвижу, что это будет впредь нередким предлогом для меня не отказывать себе в удовольствии писать Вам несколько более подробные письма. Амели передает Вам тысячу самых горячих своих пожеланий, поклонитесь также от моего имени Вашему Мужу, поблагодарив его за письмо, переданное мне Графом Салтыковым.

Прощайте, любезная Сестрица, обнимаю Вас и люблю от всего сердца.

Элизабет.

Петербург,

25 октября / 4 ноября 1804 года.

Вы позволили, любезная Сестрица, послать Вам прядь моих волос, соблаговолите же получить этот браслет в придачу к тому удовольствию, которое я испытываю, даря его Вам. Льщу себя надеждой, что Вы иногда будете его носить, потому что тогда я буду уверена, что, надевая его, Вы будете по крайней мере вспоминать обо мне. Это письмо дойдет до Вас нескоро, потому что оно будет отправлено в Гатчину ждать нарочного, о котором пока еще ничего не известно, но который, насколько я знаю, должен будет Вам привезти столько чудных вещей, для Вас особенно ценных вниманием тех, от кого они исходят, что с моей стороны представляется немалой дерзостью присоединять к ним и мой скромный дар. Но Вы должны видеть в этом один лишь умысел Сестрицы, нежнейше к Вам привязанной.

Элизабет.

Веймар.
1 ноября 1804 года.

Любезный Друг! Я прибыла сюда в прошедшую пятницу[214], – и излишне Вам говорить, насколько переполнено было мое сердце, когда я приближалась к месту, где Судьбой мне назначено провести свою жизнь и которое вновь заставило меня вспомнить о том расстоянии, которое нас разделяет. И вот я в более чем в 1700-х верстах от Вас, любезный Друг. И тем не менее я постоянно подле Вас, мой Друг, я вижу Вас и слышу Вас ежеминутно; я люблю этот обман чувств, он сладок для меня. Было бы несправедливо с моей стороны не признать всего того интереса, который здесь стараются выказать к моей особе; ко мне относятся с такой дружбой и сердечностью, на которые я и не смела надеяться. Да, мой лучший Друг, я счастлива, истинно счастлива с этой точки зрения, внутренне мне нечего больше желать. Мой Муж все прежний, и в этом отношении мне также желать более нечего! Единственной моей печалью остаются мои воспоминания, но именно они мне и дороги, естественная сердечная склонность влечет меня к моей Отчизне, к моей Семье, к Вам, мой Друг, дружбу которого ничто на этом свете заменить не может. Любезный Александр, как я счастлива тем, что Вы меня не забываете: помните, мой Друг, что Ваша Сестрица любит Вас более жизни, и ничто не может сравниться с ее преданностью и дружбой, к Вам испытываемой. Любезный, любезный мой Александр, как рада я тому, что могу беседовать с Вами! Местность здесь удивительно красивая, я Вам ее нарисую, она Вам понравится[215]. Замок очарователен, я отлично в нем устроилась[216]. В Веймаре я познакомилась с очень интересными людьми. Повторяю, лучше быть принятой, чем принята я здесь, иметь лучшее обхождение просто невозможно, и я обязана Вам об этом сказать, и говорю об этом с радостью. Тысячу раз благодарю Вас, любезный Александр, за Вашу доброту, позволившую Нойману[217] отправиться сюда вместе со мной. Надеюсь, что он доволен своим путешествием, мы же были совершенно довольны им. Я позволю себе, Александр, послать Вам диковинку! Это часы в форме вазы; возможно, они не очень красивы, но здесь это модная новинка. Прощайте, мой лучший Друг, надеюсь, что Константин уже вернулся в Петербург[218]. Поцелуйте его от меня. И не забывайте меня оба, любезные мои Братцы, прощайте, мой Александр, люблю Вас невыразимо и остаюсь до конца дней своих

Вашей преданной Сестрицей и Другом

Мари.

Веймар. Четверг,
10 ноября по старому стилю, 1804 год.

Дорогой Александр! Господин Кюбри[220], прибывший сюда вчера, отправляется в Петербург, и я не могу отпустить его, не передав нескольких строк для Вас, Братец, чтобы напомнить Вам хотя бы на мгновение о себе. Не могу Вам выразить, мой Александр, какое счастье я испытываю от сознания того, что Вы меня не забываете. Это для меня самое большое счастье и радость. Маменька соблаговолила мне сообщить, что Вам передали мой бюст[221]. Понравился ли он Вам? Ей он совершенно не понравился. Но мне обидно, что Вам передала его не Графиня[222], ведь я уже заранее радовалась при мысли о том, что его доставит та, попечениям которой я его доверила, словно это я сама Вам его передаю, и это было бы Вам значительно более приятно. Мне здесь очень хорошо, любезный Друг, и я продолжаю чувствовать себя очень хорошо; мне было бы трудно быть недовольной, потому что я вижу повсюду, и в особенности в семье Принца, лестную для меня предупредительность и готовность относиться ко мне хорошо. А Вы, любезный Братец, как живется Вам? Маменька писала мне, что Вы выглядели очень хорошо последний раз, когда были в Гатчине, и мне было очень радостно об этом услышать. Знайте же наверное, что стоит Вам оказаться подле Маменьки, Сестрицы и Константина, как я тоже окажусь рядом с Вами; o! конечно же, я пребываю среди Вас, потому что сердце мое постоянно наполнено Вами. Прощайте, мой добрый и любезный Друг, я не осмеливаюсь задерживать этих господ более. Принц выражает Вам свое почтение, а я обнимаю Вас так же горячо, как и люблю, от всего сердца и всей души, прося Вас всегда любить,

Вашу, неизменно преданную Вам, Сестрицу и Друга

Мари.

___________

Целую свою любезную Невестку и Амели.

Петербург,
16 /28 ноября 1804 года.

Только что, любезная Сестрица, прибыл новый нарочный, и, узнав от Маменьки, что она собирается отправить следующего гонца после прибытия этого, я спешу поблагодарить Вас за Ваше бесценное письмо, любезная моя Сестрица, за полученную от Вас шкатулку, за бархат для Амели и бобровую шапку, которые все ещё находятся на таможне. Мне очень приятны, любезная Сестрица, все эти знаки Вашего внимания, не оставляйте меня Вашей дружбой и будьте целиком и полностью уверены в моей. Полагаю, что только сейчас Вам, наконец, удалось отдохнуть. А Вам это совершенно необходимо, поскольку первые мгновения Вашего прибытия в края, которые столь далеки от Вашего дома, причинили Вам наверняка больше волнений, чем само путешествие. Не так ли, любезная Сестрица? Сужу об этом во всяком случае по собственному опыту. Этот нарочный привезет Вам довольно старое мое письмо с браслетом из моих волос, который Вы позволили мне Вам подарить; вот уже 4 недели, как пакет этот лежал у Маменьки в ожидании отправления гонца, который до сих пор так и не уехал. Я сама пишу Кузену[224], а потому не прошу Вас ничего ему передавать; но очень прошу, любезная Сестрица, поклониться от меня Госпоже фон Хенкель[225] и Господину фон Вольцогену[226], если они еще не позабыли о моем существовании. Не могу мысленно представить Вас в Веймаре, поскольку совершенно ничего там не знаю, но, несмотря на это, не могу удержаться, чтобы не вообразить Вас в окружении Ученых, которые ранее Вас так смущали[227]. Следующий раз, когда будете мне писать, расскажите мне, сделайте милость, какое впечатление они на Вас произвели.

Прощайте, моя любезная и добрая Сестрица, люблю Вас и нежно целую.

Элизабет.

22 ноября [1804 г.]

Добрый мой Друг! Нойман прибыл, и Вы можете представить, с какой радостью он был принят здесь. Не могу Вам передать, какое удовольствие доставляют мне Ваши очаровательные письма, в особенности то, которое Вы написали уже из Веймара. Кажется, Вы довольны и удовлетворены тем, что здесь нашли: если уж судьба так решила, что мы должны находиться на отдалении друг от друга, то лучшим утешением мне служит уверенность в том, что Вы счастливы и благополучны там, где Вы находитесь. Поверьте, любезная Мари, что никто не принимает в Вас более искреннего участия, чем тот, которого Вы называете Вашим Александром и который и есть Ваш Александр сердцем и душой. – Графиня Ливен вручила мне Ваш бюст и драгоценную для меня записку, которая его сопровождала, не могу Вам передать, насколько и то и другое меня обрадовало. Я поместил его в Диванной комнате[229] напротив камина, подле которого, как Вы знаете, очень люблю греться, так что, работая, я постоянно вижу Вас. Ваш портрет у меня на столе, а в другое время дня я вижу Ваш бюст. Тысячу благодарностей, любезный Друг, за прелестные трубки; пилюли и кастрюль меня очень насмешили: но уверяю, что все, что исходит от Вас, мне равно дорого и вовсе не должно быть роскошным, чтобы доставить мне удовольствие. Часы в форме вазы мне пригодятся, нужно только к ним приноровиться. – Не сердитесь на меня, милый мой Друг, что я не ответил Вам на два Ваших предпоследних письма. Я получил их в то время, когда был весь загружен делами. Но я рассчитываю на Вашу снисходительность и дружбу, которые мне столь дороги. Это письмо будет доставлено Вам нарочным, и мне радостно думать, что оно придет к Вам раньше, чем обычно. Как бы мне хотелось увидеть Вас в приватной обстановке, посреди Вашего семейства и порадоваться Вашему согласию. Да сохранит Вам его навеки Благое Провидение, это – одно из самых горячих пожеланий моего сердца. – Не могу рассказать Вам ничего особого о здешней жизни, все идет своим чередом. В понедельник нас ожидает общественное бедствие, как его называет мой Брат, это большой бал, устраиваемый Маменькой по поводу Праздника Като[230]. Не могу передать, как при каждом случае нам Вас не достает, нет ничего, что не напоминало бы о Вас, я уверен, что этот бал заставит вновь сжиматься мое сердце. По крайней мере, будьте счастливы, таков мой постоянный припев, и тогда боль от разлуки смягчится. Прощайте, моя любезная Мари, любезный и истинный Друг мой, вспоминайте иногда Брата, который любит Вас от сердца, и сохраняйте дружбу к нему, которая так ему нужна.

Александр.

Любезная Сестрица, посылаю с этим письмом веер, примите этот подарок в воспоминание о Брате, который любит Вас от всего сердца.

Санкт-Петербург,

10 декабря 1804 года.

Нарочный отправляется сейчас в Берлин, и я пользуюсь этой оказией, мой любезный Друг, дабы написать Вам несколько строк и поблагодарить тысячу раз за Ваши письма <нрзб.>, мне трудно передать, какое каждый раз они доставляют мне удовольствие и как дорога мне дружба, которую Вы мне выказываете. Сохраняйте мне ее, любезная Мари, и будьте уверены, что никто не любит Вас с большей нежностью, чем тот, кого Вы называете Вашим Александром.

Из писем, которые вы адресуете Маменьке, я узнаю с большой радостью, что Вы очень приятно проводите время. Будьте всегда счастливы, любезный Друг, в этом заключено непреложное желание Брата, который будет любить Вас от всего сердца до последнего своего вздоха. Прощайте, любезная и добрая моя Мари, вспоминайте хотя бы немного обо мне.

–

Като заболела, но это не должно иметь никаких последствий, и я надеюсь, что через несколько дней она полностью поправится.

Веймар. Понедельник,

12/24 декабря 1804 года.

Мой добрый и любезный Друг! Могла ли я праздновать Ваш День[233], не взявшись за перо, дабы написать Вам, поздравить и попытаться безуспешно выразить все то, что я к Вам испытываю; моя дружба к Вам, любезный Александр, Вам хорошо известна, Вы знаете, как давно она длится, и можете понять, что разлука не только не уменьшает ее, но, напротив, ежедневно увеличивает. Я укрылась от визитов, которые этим утром мне приходилось принимать беспрестанно, чтобы хоть несколько минут побеседовать с Вами и пролить немало слез о том, что не имею счастья находиться подле Вас, мой лучший Друг. Если бы Вы знали, как дорого мне до сих пор обходится необходимость пребывания вдали от Вас, мой Александр, Вы бы наверняка пожалели обо мне; признаюсь, что это заставило меня пережить страшные моменты, особенно в последние дни. По крайней мере, я надеюсь, что Вы, любезный Друг, вспоминали обо мне; я же, разумеется, не расставалась с Вами мысленно ни на миг. Не буду говорить Вам о тех пожеланиях, которые я Вам шлю, меж столь близкими друзьями они излишни, все мои уверения были бы слишком слабы, Вы знаете мое сердце, любезный Александр, и одного этого достаточно. В данный момент я нахожусь в весьма затруднительном положении: следуя своему душевному расположению, я должна была бы оставаться наедине с самой собой: но я не могу ему следовать, поскольку Герцог и все остальные проявляют неимоверное усердие, спеша отпраздновать Ваш День. Уже вчера я присутствовала на санной прогулке и на балу, а сегодня будет дан еще один бал в Вашу честь и славу. Разумеется, все эти проявления мне дороги и ценны, но признаюсь, что мне больно появляться в этот момент посреди большого скопища людей, где все дышит весельем, в то время как я подавлена печалью. Но, в конце концов, Александр, это же ради Вас, и мне надо преодолеть себя! Как мне благодарить Вас, мой любезный и добрый Друг, за письма, которые Вы мне написали и которые мне вручил курьер. Интерес, который Вы проявляете к моей судьбе, и удовлетворение, которое чувствуете, зная, что я счастлива, для меня уже великое благо. Все, о чем Вы мне говорите в этом письме, мне также дорого: и мне тоже хотелось бы Вам показать наше семейство, Александр, надеюсь, что Вы будете им довольны. Мир и спокойствие царят в нем, а со стороны я встречаю лишь предупредительность и хорошее обращение. Я ломаю себе голову, пытаясь понять, что могло привлечь ко мне столько благожелательности и хорошего отношения со стороны здешних людей; я ничего еще не сделала такого, чтобы заслужить все это; и даже если бы я и сделала для этого самую малость, интерес, который ко мне здесь проявляют, намного превосходит все, что я могла бы сделать. Действительно, говорю Вам без всякого преувеличения, я не могу нарадоваться всему, что встречается на моем пути, и в первую очередь родителям Принца[234]. Я пишу Вам об этом, Александр, потому что полагаю, что Вам, возможно, будет интересно быть в курсе всего того, что касается меня. Вы помните, любезный Друг, что Вы с Маменькой желали, чтобы мы вели здесь раздельное хозяйство. Как только я приехала сюда, я попыталась принять все возможные для этого меры, и, несмотря на то что мы живем под одной крышей, наш бюджет решительно отделен от Герцогского[235]. Малое время, что мы находимся здесь, не позволило нам еще разделить прислугу, но мы сделаем это совсем скоро. Веймар город старый, и блеска ему не хватает[236]. Дома в нем в нем все разной высоты, и большинство улиц очень узки и извилисты. Но замок Вам непременно пришелся бы по душе, Александр, здесь есть вещи абсолютно в Вашем вкусе, а мне нравится обнаруживать здесь то, что отвечает Вашему вкусу. Например, у меня есть маленькая гостиная, обшитая кедровым деревом, запах которого постоянно мне напоминает запах паркета в Вашем рабочем кабинете в Зимнем Дворце. Матушка сообщит Вам, что бюст Ваш стоит на самом видном месте в одной из самых любимых моих комнат[237]. Какой же он недостойный, этот бюст; каждый раз, как я показываю его кому-то, требуются пояснения, чтобы никто не подумал, что Вы и в жизни такой же безобразный. Напоминаю Вам, мой Друг, о Вашем обещании подарить мне свой портрет, не заставляйте же меня ждать его долее. Вы не можете себе представить, мой Александр, ту боль, что я испытываю от его отсутствия. Возвращаясь к Веймару, скажу, что общество здесь более многочисленное, чем я ожидала, в особенности приезжает сюда множество иностранцев. Ученые мужи смутили меня менее, чем я того ожидала[238], и когда разговариваешь с ними, они соблаговоляют спуститься со своих высот, дабы встать на один уровень с простыми смертными. Вокруг Веймара есть очаровательные места, да и парк восхитителен, мне бы очень хотелось Вам его показать[239]. – Я бы раньше ответила на Ваше письмо, мой добрейший Друг, если бы мои глаза не стали вновь причинять мне мученье, они воспалились и мне надобно было подождать, пока воспаление пройдет; будьте так добры и не отвечайте мне на это письмо, помните о нашем договоре, который мы по обоюдному согласию заключили перед моим отъездом, что Вы будете писать мне лишь тогда, когда Вам это будет совершенно удобно и не стеснительно. Без этого, признаюсь, мне придется сделать над собой усилие и лишить себя удовольствия писать Вам, и это мне будет очень тяжело, но все же я это сделаю, чтобы не причинять Вам неприятности. Я Вам чрезвычайно благодарна за веер, который доставляет мне громадную радость с того самого момента, как я его получила, я только им и пользуюсь, так что мы более не расстаемся. Благодарю Вас также за то, что Вы поместили мой бюст в такое выигрышное место. Лучшего расположения найти ему было бы невозможно, потому что Вы, любезный Друг, таким образом постоянно глядите на него. Молю Вас, представьте, что это я сама на Вас гляжу, когда Вы греетесь подле того камина, который сыграл такую злую шутку с Графом Толстым, поглотив все, что ему дорого. Маменька рассказывала мне о каталоге картин его собственного изготовления, который здесь сгорел после обеда в Эрмитаже[240]. Признаюсь, что это заставило меня смеяться, поскольку я представила себе все это воочию. Я очень тронута тем, что Вы храните память обо мне во всех памятных местах наших былых деяний. На балу у Маменьки мы, возможно, появились бы вместе, Александр. Сообщите мне, прошу Вас, добились ли вы успеха, танцуете ли Вы охотно ныне, или все обстоит так же, как это было при мне[241]. Константин пишет мне замечательные письма, он все тот же. Возвращение Анны Степановны[242] вдохновило его; но я не закончу своего письма, если буду рассказывать обо всем, что он мне о том поведал. Меня радует его возвращение в Петербург и то, что мне более не нужно искать его мысленно где-нибудь подле польской границы. Что делает Илья![243] Приветствует ли моя Сестрица его с тем же тщанием, с каким его приветствовала я, видя сидящим на козлах, и обращается ли она с ним с той же милой ласковостью, с которой он некогда обращался со мной? Мои сани пребывают здесь в лучшей сохранности, и для меня каждый раз праздник, когда я в них сажусь. Те, кто меня увидят здесь, найдут меня потолстевшей. Бог ведает, правда ли это, но когда мне это говорят, я думаю о Вас, и мне это приятно. Прощайте, мой любезный, очень любезный мой Друг; не изменяйте своего отношения ко мне и любите меня всегда, ибо среди всех, кто Вас окружает, нет никого, кто был бы более предан Вам душой и сердцем, чем я. Целую Вас сотню и сотню раз и прошу Вас не забывать

Вашу верную Сестрицу и Друга

Мари.

1805 год

Санкт-Петербург,

15 января 1805 года.

Я отвечаю сразу на оба Ваших милых письма, моя добрая, любезная Мари. Они были доставлены мне почти одновременно и оба доставили живейшее удовольствие. Как благодарно Вам мое сердце, мой любезный Друг, за всю ту дружбу, которую Вы мне выказываете, и насколько я был тронут всем, что Вы пишете мне о моем Дне. О, я очень вспоминал Вас в этот день, любезная Сестрица, хотя правильнее было бы сказать, что не проходит и дня, чтобы я живейшим образом Вас не вспоминал. Мысль о том, что Вы счастливы, есть самое сладостное утешение для моего сердца, утешение в утрате, стоившей мне так дорого и с которой время меня никогда не заставит свыкнуться. Как бы мне хотелось увидеть Вас посреди вашего семейства и провести с Вами хоть несколько мгновений. Но, увы, как можно об этом даже мечтать, если я, словно каторжник, прикован к месту своей повинности! Вы скажете мне, что картина, которую я рисую, неудачна и странна, коль скоро речь идет о троне; но думаю, что от этого она не становится менее верной. Впрочем, пора оставить эту не слишком занимательную тему, которая мне уже успела набить оскомину. Я лучше отвечу на вопросы, которые Вы мне задаете. Вы уже знаете, что бал у Маменьки, о котором Вы мне пишете, не состоялся из-за недомогания Катрин, она, замечу в скобках, совершенно здорова. Что касается меня, то я нисколько о том не жалею. Вы помните, что я никогда не любил балы, и моя склонность к танцам с тех пор нисколько не возросла. Как Вы добры, что вспомнили об Илье. Он чувствует себя прекрасно, став отцом маленькой девочки, которую мы во время крестин держали над купелью вместе с Като. Вашими молитвами, любезный Друг, Церемония 6 января[245] полностью состоялась. Погода стояла прекрасная, и праздник очень хорошо удался, и все было очень красиво. Тысячу раз благодарю, любезный мой Друг, за инструмент, который Вы мне послали, сейчас занимаются переводом на французский язык его описания. – Не сердитесь на меня, любезная Мари, за то, что я до сих пор не прислал Вам свой портрет, но дело в том, что у нас совершенно нет художников, а мне не хотелось бы посылать Вам дребедень, подобную всем тем портретам, которые были с меня писаны[246]: был момент, когда мне хотелось, чтобы мой портрет написала одна французская дама[247], которая находилась здесь и практиковалась в этом виде искусства. Но я отказался от намерения после того, как увидел, как мало оно ей удается. Она написала портрет моей жены, который отвратителен[248]. Надеюсь послать Вам в скором времени мой бюст, выполненный Гишаром, но все с тем же условием: если он получится[249]. – Мне нечего Вам сказать о здешней жизни, ничто не изменилось с тех пор, как Вы уехали. К тому же Вы знаете, как я ненавижу изменения. – А потому можете быть уверены, что будете любимы Вашим Александром так же, как были любимы прежде, то есть от всего сердца. Прощайте, любезный мой Друг, любезная моя Мари, вспоминайте иногда Брата и Друга, который любит Вас от всей души.

Александр.

Петербург,

24 января / 6 февраля 1805 года.

Я не хочу оставаться единственной, кто еще не поздравил Вас, любезная Сестрица, с Днем рождения, если бы Вы были с нами, я бы весьма нежно Вас расцеловала, позвольте мне сделать это мысленно и будьте уверены, что я желаю Вам всего того, чего Вы сами для себя более всего желаете, себе же я желаю увидеть Вас здесь вновь в конце этого года. – Я не поблагодарила еще Вас за милое письмо, которое получила от Вас через вернувшегося курьера, поскольку все те подробности, о которых Вы пишете и которые касаются того, что Вы видели и делаете, меня очень позабавили и заинтересовали; мне хотелось бы ответить Вам тем же, однако до сих пор зимние месяцы у нас проходят довольно монотонно, и кроме театральных представлений в Эрмитаже[251] Двор не устраивает никаких увеселений. Я не отношу к их числу ярмарки и кружки выходного дня[252], которых, слава Богу, у нас предостаточно. Конец Масленицы будет, возможно, более веселым. Маменька собирается перед ее окончанием дать еще несколько Балов.

Прощайте, любезная Сестрица, страх задержать отправление нарочного заставляет меня сократить по возможности это письмо и прервать нашу болтовню, но не воспрепятствует поцеловать Вас от всего сердца и просить Вас не оставлять меня Вашей дружбой.

Элизабет.

25 января [1805 года].

Нарочный, с которым я отправлю это письмо, передаст его Вам, любезная Мари, в Ваш Праздник[254]. Как горько мне, дорогой Друг, что все эти пожелания, которые мое сердце без устали посылает Вам, я могу выразить лишь на бумаге. Будьте всегда столь же счастливой и довольной, сколь сильно я хочу Вас таковой видеть; Вы этого более чем заслуживаете. Вспоминайте иногда о Брате, который искренно к Вам привязан. Я заранее сочувствую тому, мой любезный Друг, сколько комплиментов и поздравлений Вам придется выдержать, и заранее боюсь, как бы Вы не начали от них лопаться, разве что эта благородная предрасположенность исчезает, как только покидаешь Cara patria[255]. Могу поручиться, что здесь, напротив, она сохраняет всю свою силу. В этот раз я пишу Вам очень коротко, любезный мой Друг, ибо у меня очень мало времени. К этому письму я прилагаю пару рыбок или же животных амфибий, как Вам будет угодно, которые прошу принять как память о Брате, нежно к Вам привязанном. Прощайте, добрый мой Друг, не оставляйте меня Вашей дружбой, и верьте в ту дружбу, которую я сохраню к Вам навеки.

______________

Кланяйтесь от меня Принцу.

Санкт-Петербург,

31 марта 1805 года.

Надеюсь, добрый мой Друг, что Вы довольны моим послушанием и что молчание мое было достаточно долгим. Но в этот раз я даже не могу поставить его себе в заслугу, поскольку лишь увеличение дел, которые мне было необходимо выполнить, а вовсе не желание заслужить Ваше одобрение, не давало мне так долго возможности Вам писать. Нарочный отправляется в Берлин, а мне совершенно необходимо хотя бы в нескольких строках письма побеседовать немного с Вами, моя добрая любезная Мари. Какое удовольствие доставили мне Ваши последние письма и в особенности та дружба, которую Вы мне в них выказываете. Сохраняйте ее всегда, любезная Сестрица, моя же дружба к Вам угаснет только вместе с моей жизнью. – Итак, мой добрый Друг, у Вас уже имеется маленький животик, ах, как Вам, должно быть, он идет, не знаю, что бы я отдал, чтобы увидеть Вас в этом положении, медленно передвигающейся с откинутой назад спиной, положа руки на очаровательнейшую из подушек. Представляю, какую радость Вам это доставляет. В то же время я не могу не думать о том, что дата нашей встречи тем самым отодвигается. Признаюсь, что мысль об этом причиняет мне боль. Но я не эгоист и не позволю себе сравнить эту боль с радостью, которую Вы почувствуете, родив ребенка, я же в Вашей радости приму самое искреннее участие. Да благословит Всевышний Вас и Ваше Дитя, это пожелание Брата, который любит Вас от всего сердца. Мне мало есть что поведать Вам о нашей жизни здесь, добрый мой Друг. Вся семья пребывает в добром здравии, как вы наверняка знаете, а Като толста более, чем обыкновенно, щечки ее мое наслаждение, и Вы можете легко себе представить, что они нередко подвергаются oперации, производящей определенный звук, который из них извлекается великолепно. Что касается моего прибавления в весе, то не бойтесь, любезный Друг, ничего излишнего у меня нет, и даже моя предрасположенность толстеть полностью прошла с тех пор, как снова начались военные учения. – А Вы, любезная Мари, чем занимаетесь Вы? если я и могу в чем-то упрекнуть Ваши письма, то только в том, что Вы недостаточно рассказываете мне о себе; довольны ли Вы, хорошо ли себя чувствуете в этом знаменитом городе, по праву прозванном, как говорит мой Братец, немецкими Афинами?[257] Все мое желание, чтобы Вы были счастливы, тогда мысль о разлуке с Вами будет мне не так тяжела. – Наша нынешняя зима была скучноватой, но скоро уже наступает Пасха, и я отчаянно боюсь, как бы нам в этой связи не угрожало несколько балов, которые отнюдь не в моем, как Вы знаете, вкусе и которые некто очень хорошо прозвал общественным бедствием[258]. Прощайте, добрый мой Друг, любезная Мари, вспоминайте иногда Брата, который любит Вас от всего сердца, и любите его хоть немного сами.

Александр.

_______

Тысячу благодарностей, любезный Друг, за пресс-папье, которое вы мне послали, и за милую надпись на нем. Я сначала было подумал, что это макет надгробного камня на мою могилу.

1805 год, Веймар, понедельник.

17/29 aпреля.

Любезный и очень любимый мой Братец! Я имела счастье получить Ваше письмо от 31-го марта, переданное мне нарочным, и то, что я при этом испытала, невозможно передать простым словом удовольствие. Я рада, что Вы в добром здравии несмотря на то, что все слухи о Вашем прибавлении в весе оказались ложными, поскольку Вы мне говорите, что даже предрасположенность толстеть у Вас прошла: признаюсь даже, что я не сожалею об этой Вашей способности, которая была в высшей степени для Вас благотворной, мне кажется, что, когда худеешь, чувствуешь себя легче. Я также очень рада тому, любезный мой Друг, что письма мои к Вам, как представляется, не вовсе Вам неприятны: а для меня это такое счастье беседовать с Вами, возлюбленный мой Братец, и если я говорю о своей нежности к Вам, то только потому, что следую велениям сердца, которое знает Вас достаточно, любезный Александр, чтобы быть исполненным самой большой и искренней дружбой к Вам, мoй лучший Друг. Сделайте милость, любезный Александр, не слишком церемоньтесь со мной и впредь: Ваши письма никогда не доставят мне удовольствия, если я почувствую, что Вы пишете их в ущерб Вашему отдыху и спокойствию: я отлично знаю, сколь мало Вы принадлежите cебе, и потому, любезный Друг, пусть Ваше дружеское расположение ко мне не станет новым для Вас затруднением; взамен, любезный мой Друг, я прошу Вас и даже требую, чтобы Вы по крайней мере один раз в день обо мне вспоминали, уверенность, что Вы это делаете, мне необходима, для меня уже совершенно ужасно и то, что я не вижу Вас, судите, что было бы, если бы Вы обо мне и вовсе забыли: не потому, Братец, что мне в душу закралась подобная мысль, о! нет, нет, я верю, что Вы скучаете обо мне, но, по крайней мере, Александр, позвольте мне Вам сказать, как необходимы мне Вы и Ваше ко мне внимание и каким благом является для меня каждая отведенная мне Вами минута. Любезный Друг, я не могла удержаться от смеха, читая то, что Вы пишете обо мне. Вы ошибаетесь только в одном, представляя меня медленно шествующей с откинутой назад спиной. Вовсе нет, я хожу так же быстро, как и раньше, но не отрицаю того, что сама себя не узнаю, так моя внешность изменилась в преддверии того, что мне суждено исполнить. Благодарю Вас, любезный мой Братец, за тот интерес, который Вы ко всему этому проявляете, мне это несказанно приятно; и я чувствую себя превосходно и завтра отправляюсь в Лейпциг[260]. Как жалко, что Вы не женщина, с какой бы радостью я делала бы здесь для Вас покупочки, подбирая для Вас украшения. Признаюсь, любезный Друг, что мне самой тяжело было оставить надежду увидеть Вас вновь в этом году, надежда это так сладостно сроднилась со мною, и я полагала мое возвращение делом настолько решенным, что вначале, не почувствовав всю цену дара, ниспосланного мне Небесами, пришла от него в отчаяние. Теперь же я утешаю себя тем, что вернусь к Вам уже не одна, и поверьте, Александр, что одна мысль об этом приводит меня в восторг. Да ниспошлет мне Господь силы осуществить замысел, столь любезный моему сердцу, и да сделает Он так, чтобы я имела счастье увидеть Вас и обнять Вас вновь как можно быстрее[261]. Вы пишете мне о монотонности Вашего обычного образа жизни; я же этому, любезный Друг, весьма рада, и это – из чистого чувства эгоизма: пока Вы сохраняете свои привычки, я могу всегда, несмотря на свое удаление, знать, чем Вы заняты в течение дня. Я хорошо узнаю Вас, испытывающего ужас перед танцами: и все же я совершенно уверена, что один бал после Пасхи у Вас уже был; но Вам, бедный мой Старичок, удовольствия от легких пируэтов уже не испытать. Небеса даруют нам здесь дни, совершенно сходные между собой, так что при восходе и заходе солнца кажется, что это один и тот же день, бесконечно продолжающийся: к моему несчастью, весна здесь неприглядная, можете ли Вы себе представить, Братец, что до сих пор все еще не полностью покрыто зеленью; мне доставляет удовольствие хвалить петербургский климат, который, несмотря на свою изменчивость, способствует скорому наступлению весны, позволяя расти траве. Немецкие Афины, любезный Братец, есть самый старый, самый грязный, самый уродливый город в мире. Вместе с тем Господа его основатели допустили огромную оплошность, поместив его словно в дыре; потомки их утверждают, что это из-за воды[262]. Это правда, что с водой здесь немало сложностей, но когда я подымаю глаза и вижу холмы, возвышенности, доминирующие над городом, я не могу удержаться от мысли о том, что на самом деле Господа эти мало понимали в местоположении. Все, что окружает Веймар, симпатично, здесь есть очаровательные возвышенности, откуда открываются великолепные виды. В целом Саксония производит вид счастливого края; все говорит здесь о благополучии, и сама она похожа на человека, пребывающего в добром здравии. Бьюсь об заклад, что лишь с этим краем могут сравниться своим здоровым видом щечки Катрин. Что касается моей жалкой персоны, новости о которой Вы желаете знать, любезный мой Братец, то в этом знаменитом граде я живу тихо, издалека восхищаясь Эрудитами, Учеными, Людьми образованными; я слушаю их с большим удовольствием, но всегда с закрытым ртом, поскольку наряду с даром красноречия, которым одарили меня Небеса и которое могло бы привлечь их внимание, Им Небеса сообщили чудный дар вызывать у меня мурашки, так что мое восхищение перед ними остается исключительно безмолвным. К тому же эти Господа нередко весьма докучливы. Вот и все, любезный мой Друг, что я могу сказать об этой обители Искусств и Наук. Я уже писала Константину, что если он когда-нибудь сюда приедет, то станет здесь непременно Алкивиадом[263]. Прощайте, мой глубоко почитаемый, глубоко любимый, любезнейший мой Братец, целую Вас сто тысяч раз от всего сердца. Не забывайте меня и верьте, что и в гробу я буду оставаться Вашей верной и преданной Сестрицей

Мари.

_____________

Мой Муж кланяется Вам.

Петербург,

25 апреля / 7 мая 1805 года.

Я не могу позволить уехать Господину фон Ламздорфу[265], не напомнив Вам о себе, любезная Сестрица. Уже давно лишала я себя этого удовольствия исключительно из соображений деликатности, Вы столь обязательны в своей переписке, что я боюсь, как бы, особенно в настоящий момент, письма, которые не являются для Вас первостепенными, не принесли Вам излишнего беспокойства, и потому умоляю Вас поверить мне, что если я Вам ныне и пишу, то вовсе не для того, чтобы получить ответ, но для собственного своего удовлетворения. При этом я остаюсь достаточно осведомленной обо всем, что касается Вас и что происходит с Вами, любезная моя Сестрица, я узнала, что Вы плохо себя чувствовали по причине, которая заставляет нас терпеливо переносить все беды, я знаю также об опасности выкидыша, которой Вы подверглись. Но Вы счастливо ее избежали, и надеюсь, что это сделает Вас более осмотрительной в будущем. – Не пишу Вам о том, что происходит у нас, Вы наверняка об этом столь же хорошо осведомлены, как если бы Вы сами были здесь; надеюсь, что весна у Вас была более красивой, чем у нас, такой плохой весны, как в этом году, я здесь еще не видела, это беспокоит Маменьку, желание которой отправиться в Павловски в преддверии месяца мая вам хорошо известно[266], но, говоря между нами, мне кажется, что Вашей Сестрице было бы на руку, если бы отъезд отложился на несколько дней. Во время Пасхальной недели Маменька давала бал, чтобы позволить Лакелюшам наверстать упущенное[267]; однако я забываю, что когда это письмо до Вас дойдет, Вы к тому времени уже позабудете обо всем том, о чем наверняка Ваша Сестрица сообщила Вам в самых больших подробностях.

Прощайте, дорогая Сестрица, передайте, прошу, мои поклоны Вашему Мужу и сохраняйте в отношении меня те чувства, в неизменности которых во всех обстоятельствах Вы имели милость меня уверять, они остаются для меня очень дороги.

Элизабет.

Санкт-Петербург,

31 мая [1805 год].

Моя добрая, любезная моя Сестрица. Поскольку Господин Новосильцев[269] едет через Берлин, я не хочу отпустить его, не передав несколько строк для Вас, любезный мой Друг. Уже давно я Вам ничего не писал и сейчас уже чувствую настоящую потребность это сделать. Вы видите, любезная Мари, что я исправно исполняю Вашу волю и пишу Вам лишь тогда, когда выдается свободный момент, но я Вас уверяю, что это не заставляет меня реже вспоминать о Вас и что во всех обстоятельствах мне Вас очень не хватает. Мне надобно поблагодарить Вас за два письма, которые доставили мне большое удовольствие, как это всегда и случается с Вашими письмами. Не знаю, что бы я отдал, чтобы увидеть Вас хотя бы на мгновениe, особенно с Вашим дражайшим маленьким (впрочем, вероятно, уже очень большим) животиком, который чудо как Вам идет, как то утверждают все, кто Вас видел. Принц Фердинанд[270] Вами очарован и находит вас очень похорошевшей; наконец, добрый мой Друг, не могу Вам передать, как мне хочется порой Вас поцеловать, и как горько думать, что возможность этого откладывается так надолго. Вы взяли на себя труд дать мне совет вспоминать о Вас ежедневно хотя бы на мгновение. Заверяю Вас, речь идет о множестве мгновений. Ежедневно моя милая Мария предстает перед моим умственным взором. О здешних делах ничего особенного сказать Вам не могу. Вы знаете уже, что Маменька в деревне[271], последнее совершенно не устраивает Като, которая ненавидит покидать любезный ей Петербург. Константин в армии, в остальном же все идет привычным чередом, и нынешний день мало отличается от вчерашнего, включая и мой мост, трепещущий в ожидании того, чтобы его перешли как обычно[272]. Что касается Петербурга, то я надеюсь, что вы найдете его преобразившимся. Вместо противного гласиса Адмиралтейства я велел насадить очень красивую аллею[273], деревья которой поистине великолепны, и это становится очень привлекательно, уверяю вас. Как бы я хотел, чтобы Вы прошлись по ней, выставив свой животик вперед: как и полагается, Вы бы оперлись на мою руку, и Петербургу бы явилось зрелище отеческой нежности, как это называет Катрин. – Прощайте, мой любезный Друг, я уже достаточно намолол Вам всякого вздора. Вспоминайте иногда о Брате, любящем Вас от всего сердца, для которого Ваша дружба столь необходима, целую тысячу раз Ваши хорошенькие беленькие ручки. Черкните мне, растолстели ли и они тоже, а если Вы захотите доставить мне удовольствие, то запечатлейте от моего имени на каждой из них поцелуй. Прощайте, любезная, добрая моя Мари, не забывайте меня совершенно. Весь Ваш до гроба

Aлександр.

Каменный Остров.

1 июля 1805 года.

Нарочный, который привезет Вам это письмо, мой любезный Друг, должен прибыть к Вашему Дню[275]. Примите, любезная Мари, мои самые нежные поздравления и пожелания счастья, которые я не устаю Вам посылать. Как мне жаль, что я не могу всё это высказать Вам собственными устами, но сколько же всего напомнит мне этот день.

Будьте счастливы, это единственное, что может примирить меня с сознанием того, насколько далеко Вы от нас находитесь. Я должен благодарить Вас, мой добрый Друг, за Ваше любезное письмо и за очаровательную трубку, которую Вы мне послали, самую красивую из всех, которые я когда-либо видел. – У нас ничего нового до сих пор не произошло, а Вы знаете, что это единственное, чего я желаю; я ненавижу изменения, однако политический горизонт неприятно омрачается. Вы видите, что я начинаю говорить как человек государственный. – Вы уже знаете, любезный Друг, что, может статься, к Вам прибудет Тетушка[276]. Она с трудом поправляется от воспаления легких, которое запустила, и ей теперь предписано путешествие. Вчера в Павловски я видел Ваше изображение, которое, не обладая разительным сходством, напоминает тем не менее некоторые Ваши черты, особенное удовольствие мне доставила роза, которая весьма заметна, и почему же мне не дано лицезреть все это в натуре?[277] Прощайте, добрый мой Друг, моя любезная Мари, не оставляйте меня своей дружбой и вспоминайте иногда о Брате, который любит Вас от всего сердца. Мои поклоны Принцу.

Aлександр.

Каменный Остров[279]

10/22 июля 1805 года.

Я собиралась поблагодарить Вас со следующей почтой за Ваше милое письмо от 16/25 июня, любезная моя Сестрица, но узнав, что в Веймар отправляется курьер, предпочла отправить Вам письмо с ним, чтобы он одновременно передал Вам и мои поздравления с Вашим Праздником, я радуюсь, что Вас можно поздравить и с другим Праздником 22-го числа[280]. Вы, любезная Сестрица, обладаете прекрасной памятью, которая позволяет Вам помнить самые незначительные моменты Вашей жизни; сколько же воспоминаний подарят Вам этот и предыдущие дни, вы вспомните, разумеется, и о нас и будете в мыслях вместе с нами в Петергофе. Я очень благодарю Вас, любезная Сестрица, за подробное описание вашего пребывания в Вильгельмстале[281] и Вашей встречи с Прусскими Величествами, у меня сохранились очень яркие воспоминания об окрестностях Эйзенаха, которые, по моему мнению, великолепны, хотя и весьма патриархальны[282]. Это Ваше определение, которое, как Вы, разумеется, помните, Вы нередко применяли к Вашему Братцу. Очень жаль, что в такое симпатичное место, как Вильгельмсталь, Вы попали в такую плохую погоду. Вы жалуетесь на холод, мы от него также очень страдали в начале лета, но с недавнего времени вознаграждены за него наступлением довольно сильной жары, я в особенности почувствовала ее сегодня, отправившись в Павловски в той знаменитой коляске, в которой в прошлом году, один раз или дважды, приезжал Ваш Брат, но к счастью, посреди дороги пошел дождь.

Вы слишком добры, любезная Сестрица, что беспокоитесь о моих головных болях; хотя Маменька Вам о них и писала, тем не менее в целом они становятся менее частыми, и к тому же в остальном я чувствую себя так хорошо, что могла бы ощутить себя и вовсе неуязвимой, если бы об этом поменьше было разговоров. – Амели очень будет сожалеть о том, что упустила случай Вам написать, поскольку во время моей прогулки по П[авловску] она вышла из коляски. Домой она вернется поздно, письма же должны уйти уже сегодня вечером. Она была очень тронута Вашим к ней вниманием, передавайте мои поклоны Принцу и сохраняйте по-прежнему, любезная Сестрица, свою дружбу ко мне, она мне очень дорога.

Элизабет.

Таврический дворец[284],

15 августа [1805 года].

Я пользуюсь отъездом фельдъегеря, добрый и любезный мой Друг, дабы адресовать Вам эти строки и поблагодарить тысячу раз за оба Ваших столь милых письма. Вы не можете сомневаться в искренности моих Вам пожеланий счастливого разрешения от бремени, они исходят от сердца, очень к вам привязанного. Я завидую судьбе фельдъегеря, он увидит Вас еще с Вашей округленностью, которая, как говорят, более чем внушительна. Мои предположения не совпадают с известиями, которые Вы мне сообщаете, а должны были бы усиливаться более-менее пропорционально Вашей талии. Если все это правда, то я наверху блаженства и хотел бы быть уверенным, что Вы достигли толщины Тетушки, поскольку нахожу, что это и есть истинные пропорции. С грустью проводили мы Тетушку, не могу Вам передать, чего мне стоило расставание с ней. Кланяйтесь Ей от меня, когда она будет у Вас, и скажите, что мои молитвы сопровождают Ее повсюду. – Как же это место, откуда я пишу Вам это письмо, напоминает мне о грустном[285]; уверяю вас, добрый мой Друг, что с того времени я не могу войти в Таврический дворец, не испытав сердечной боли.

Ничего не говорю Вам, добрый мой Друг, об обстоятельствах нынешнего времени. Маменька взяла этот труд на себя[286]. Я же предпочитаю выразить Вам свою привязанность и дружбу, которые исчезнут лишь с моей смертью. Прощайте, любезная Сестрица, любезная Мари, вспоминайте иногда хоть немного Вашего Александра, который любит Вас всеми фибрами своей души.

________

Кланяйтесь от меня Принцу.

Петербург,

15/27 августа 1805 года.

Я пишу Вам из Таврического дворца, любезная Сестрица, и здесь же я позавчера получила Ваше письмо, переданное мне фельдъегерем у Вашей Сестрицы Катрин, которую я навещала между обедней и обедом и чье гостеприимство заставило меня вкусить обильный, заменяющий обед завтрак, который уже приближался к концу, когда мне возвестили о прибытии одного любезного человека, передавшего мне прямо в руки Ваше письмо. Излишне было бы говорить, какую радость оно мне доставило, и все же, несмотря на это, позвольте мне повторить Вам просьбу, которую я, кажется, Вам уже излагала, а именно: не отвечать мне столь регулярно на все мои письма, которые я Вам буду писать в ближайшее время; разумеется, это не значит, что, разрешившись от бремени и оправившись от родов, вы не должны будете мне писать, моя дражайшая Сестрица, великодушие мое не заходит столь далеко… – Я не пишу Вам о том, какие причины заставили Маменьку остаться в Городе, думаю, что она сама Вам это разъяснила, мы же по-прежнему живет на Кам[енном] Острове и останемся там, вероятно, еще на какое-то время. Но это нам не мешает, как Вы легко можете догадаться, каждый день бывать здесь, за исключением тех дней, когда Маменька сама приезжает к нам. Вы уже, конечно же, осведомлены об отъезде дорогой Тетушки, который заставил нас пролить немало слез. Есть все причины полагать, что путешествие Ее было благополучным, но очень жаль, что обстоятельства не позволили ей поехать в Веймар, я об этом очень сожалею, когда думаю о той невероятной радости, которую Вы бы испытали, увидев Ее; надеюсь, что мы увидим Вас обеих снова приблизительно в одно и то же время. Надобно, чтобы мысли завершались надеждой пережить в будущем моменты, на самом деле довольно редкие, когда счастье окружает нас со всех сторон, это помогает переживать горести, удельный вес которых чаще всего оказывается тяжелее. – Простите мне это философическое отступление, вырвавшееся из-под пера так, что я и не заметила, и поговорим о докторе Галле[288], любопытствующий интерес к которому у меня возрос благодаря Вам. Разумеется, я не упущу возможности его удовлетворить, если Галль прибудет сюда, потому что система его всегда меня интересовала, даже несмотря на то, что я так мало о ней знала. У нас есть сейчас другой человек, тоже знаменитость в своем роде, это Доктор Франк из Вены[289], о котором вы наверняка уже слышали. Вы, возможно, знаете, что он получил должность в университете города Вильно и находится там уже почти целый год, но всего лишь несколько дней назад он прибыл сюда и произвел огромный фурор, такое бывает со всякой новостью, даже если объект того не заслуживает. Прощайте, любезная Сестрица, я болтаю и царапаю на бумаге каракули, потому что имею в своем распоряжении одни только перья, не предназначенные для употребления, поскольку сегодня праздник и мы пришли на обедню и на обед, а я пользуюсь паузой, чтобы напомнить Вам о себе и просить помнить о себе всегда, как это бывало до сих пор. Обнимаю Вас от всего сердца и прошу передать тысячу нежных пожеланий Вашему Мужу.

Элизабет.

_______________

Амели, находящаяся здесь рядом со мной, поручает поблагодарить Вас за переданные ей пожелания и адресовать Вам свои.

Веймар, среда

30 aвгуста / 11 сентября 1805 года.

Любезный мой Друг! Я не могу отмечать этот День[291], не послав Вам при этом самые мои искренние пожелания и не расцеловав Вас от всего сердца. Да ниспошлет Вам Бог безоблачное счастье, каковое Вы и заслуживаете, и тогда, любезный Александр, благополучие Ваше будет полным. Почему не могу я быть в числе тех, кто Вас окружает и кто имеет счастье выразить Вам изустно те чувства, кои они испытывают к Вам: и все же я смею надеяться, что пожелания мои не становятся ни менее горячими, ни менее искренними оттого, что я нахожусь вдали от Вас; беда эта касается меня одной и никогда, никогда, ни на одну секунду не повлияет на то живое участие, с каким я воспринимаю все, что касается Вас, ФИГУРА. Утром, зная, что Вы отправились гарцевать в Александро-Невский монастырь[292], я съела две вафли и две картошины за Ваше здоровье в местечке, которое называется Бельведер[293], мой Муж проглотил там персик, Принцесса Каролина[294] вафлю, а Графиня Хенкель[295] чашечку кофе, и все это в Вашу честь, Сир, и Вам во славу. С письмом я посылаю дубовый листок, сорванный с одного из окрестных деревьев, да послужит он основанием Победного Венца, которым Вас однажды увенчают, мне же будет принадлежать слава Той, кто внесла в него первую лепту. Что Вы делаете, мой лучший и очень любимый Братец! подозреваю, что Вы страшно заняты; на самом деле то, что Принц сегодня Вам не пишет, и то, что сама я делаю это так редко, объясняется лишь нашей щепетильностью: у такой персоны, как Вы, не должно оставаться времени ни на что. Я чувствую себя все еще достаточно хорошо, умолчу о том, что постоянно думаю о Вас, ЭТО РАЗУМЕЕТСЯ: только не забывайте меня. Целую Императрицу[296] и Амели от всего сердца. Прощайте, мой любезный, мой лучший Друг, мне надо было бы написать Вам о чем-либо занимательном, но поскольку в этом жанре у меня ничего не припасено, я выбираю партию молчания, предпочитая скорее не говорить ничего, нежели повергнуть Вас в скуку. Прощайте, любезный Александр, любите меня всегда и верьте, что моя привязанность к Вам не имеет границ.

Ваш верный Друг и Сестрица

Мари.

[Б.д. Сентябрь 1805 год.]

Любезный Александр, я чувствую себя хорошо и мой Малютка тоже[298]. Позволив ему носить Ваше имя, наградите его также и своими добродетелями, и тогда я буду совершенно счастлива. Не забывайте Вашу M.

Конице[300],

7 октября [1805 года].

Любезный мой Друг, любезная моя Мари, как передать всю ту радость, которую испытало мое сердце при известии о Вашем столь счастливом разрешении, не могу выразить, насколько я был тронут строками, которые Вы начертали мне немедленно после того, как все свершилось. Вы знаете, любезная Сестрица, насколько Ваш Александр (как Вы его называете) к Вам привязан и насколько все, что с Вами связано, для него дорого. Да хранит Бог Вас и Вашего Малютку и да дарует Он Вам скорейшее выздоровление, ибо до тех пор я не могу оставаться спокойным. Ах, любезный Друг, если бы Вы только знали, как страстно я желаю увидеть Вас вновь и расцеловать, и хотя я не слишком понимаю, как это возможно осуществить, мысль эта не выходит у меня из головы. Благодарю Вас также, мой добрый Друг, за дубовый листок, который Вы мне послали вместе со столь милым письмом по случаю моего Праздника. Я заканчиваю письмо, потому что у меня уже не остается и минуты. Я в Галиции вместе со своей армией, и завтра мы выступаем в поход[301], король Пруссии позволил нам пройти по его территории и встал на нашу сторону[302]. Уверен, что эта новость обрадует Вас, любезный Друг. Прощайте, любезнейшая Мари, вспоминайте иногда того, кто любит Вас от самого сердца и для счастья которого Ваша дружба столь необходима.

Надеюсь, что Ваш Малютка не откажется принять чин капитана Семеновского полка, я выбрал этот полк, поскольку ценю его более всех[303]. Весь Ваш сердцем и душой.

14/26 октября [1805 года],

вечер.

Любезный Александр! Я хочу позволить себе сладостное удовольствие сказать Вам еще пару словечек в этот вечер, уже после того, как дважды писала Вам в течение дня. Нет, Братец, чем больше я думаю, тем более мне кажется, что я грежу, тем более обретаю Вас вновь и чувствую себя счастливой. Ваша доброта, позволившая принять моего Малютку в бывший когда-то Вашим полк, всего этого душа моя не сможет забыть никогда. Вы выказываете мне столько дружбы, что я осмеливаюсь поручить Вашему благорасположению своего Мужа; o да! Братец, он очень славный малый и у него такое ангельское сердце, что Вы даже не можете себе представить. Тетушка, которая сидит подле меня, просит принять от нее уверения в полнейшем Ее к Вам уважении; в этот вечер мы одни, погруженные в воспоминания о прошедших временах, завтра она уезжает, не говорю Вам, как больно мне об этом думать. Прощайте, любезный Братец, позволительно ли мне просить Вас передать тысячу поклонов Герцогу, который был бы очень счастлив Вас лицезреть лично[305]. Любезный, любезный мой Друг, целую Вас тысячу раз. Ваша

Мари.

Потсдам,

15 /27 октября [1805 года].

Любезная Мари, добрый мой Друг, вообразите мое счастье: я нахожусь столь близко от Вас, и возможно ли, чтобы я не полетел навстречу Вам![307] Но условием этого будет прежде всего Ваше обещание сохранять благоразумие и не позволять себе слишком предаваться радости, иначе я тут же убегу. Смогу ли я передать Вам, что сам чувствую. Герцог меня обнадежил, что Тетушка еще у вас. Ради всего Святого, задержите Ее еще на несколько дней, а я не заставлю себя долго ждать. Мне смертельно хочется, чтобы Вы обе были вместе, и я хочу увидеть Вас посреди Вашего семейства, одна мысль об этом сводит меня с ума. Прощайте, добрый Друг, любезная Мари, ах, Вы же знаете, как я Вас люблю.

Дрезден

1 ноября [1805 г.]

Любезная и добрая Мари, как выразить Вам все те чувства, что я испытал при получении Вашего прелестного письма, дышащего такой дружбой ко мне. Моя дружба к Вам хорошо Вам известна, и я осмелюсь сказать, что как бы дороги Вы ни были мне и ранее, теперь Вы стали мне в еще большей степени Другом. Мне было очень тяжело с Вами расставаться, но, по крайней мере, я уехал с уверенностью, что Вы счастливы, и эта уверенность была мне необходима. Сегодня утром, любезный Друг, я получил от Матушки большой пакет для Вас, который спешу переслать Вам вместе с одной необходимой в хозяйстве вещью, которую мы с Катрин называем МОСТОВАЯ, потому что сделана она из камня[309]. Если она Вам понравится, то это все, чего я желаю. Благодарю Вас за собаку. Я никогда не осмелился бы Вам ее подарить, потому что, в сущности, она не моя, и это скорее Илья[310] ее подобрал. Прощайте, моя добрая и любезная Мари. Скажу вам еще, что вы Бизьям[311]. Вспоминайте иногда о Брате и Друге, который любит Вас от всего сердца.

Извинитесь за меня перед Вашим Мужем за то, что я ему не отвечаю, но у меня нет ни минуты свободного времени. Поклонитесь Герцогу и Герцогине. Надеюсь, что недомогание Герцога прошло. Прощайте, любезный Друг, весь Ваш сердцем и душой.

Веймар. Понедельник,

6/18 ноября 1805 года.

Любезный Александр! Я имела счастье получить Ваше письмо из Дрездена от 1 ноября, переданное мне человеком, которого мы с Мужем посылали к Вам: благодарю Вас за него тысячу раз, любезный Друг; я поняла, что Вы в хорошей форме и хорошем настроении, человек этот подтверждает, что так оно и есть. Я чувствую себя спокойнее и бодрее. Примите, мой Друг, мою благодарность за МОСТОВАЯ, и хотя вы называете ее вещью для употребления, от этого она доставила мне не менее удовольствия, поскольку исходила она от Вас, Александр. Она великолепна и уже украшала меня вчера. Как же меня радует, любезный Александр, титул Друга, который Вы мне присваиваете; воздержусь от новых уверений в дружбе, которые были бы прегрешением против Вас, но все же осмелюсь сказать, что привязанность моя должна быть Вам известна. Это я была счастлива увидеться с Вами, услышать вновь Ваш голос! Ах, мой Друг, эти моменты я словно переживаю снова, я постоянно вижу Вас перед собой; эта диванная комната и диван, на котором мы столько болтали, я люблю его оттого больше, чем все свои остальные комнаты, чем весь дом. Вчера я была на службе в Лютеранской церкви[313], после чего принимала Представителей Сословий, последнее привело меня в страшнейшее замешательство, я сосредоточилась на своем Сыне, по крайней мере, это давало тему для беседы: затем был обед в большой зале, всё за столом было по-прежнему, не хватало только Вас, а потому не было мгновения, чтобы я не оборачивалась, желая заговорить с Вами, но Вас не находила. На столе стояло даже и это подобие триумфальной арки с зияющим отверстием посередине, через которое в последний день Вы переговаривались с Графом Толстым[314]; Вы помните? Я люблю эти вещи, потому что они видели Вас, и я люблю Веймар и его жителей теперь больше, потому что они знают цену Тому, Кто явился среди них. Признаюсь Вам, любезный Александр, что у меня было даже искушение оставить у себя собаку, если бы во мне не возобладало чувство брезгливости, которое испытываешь, когда присваиваешь себе вещи, тебе не принадлежащие. Это достойный пес, мне бы хотелось, чтобы он к Вам привязался. В Ваших комнатах все осталось по-прежнему, я люблю говорить теперь у Вас, потому что Вы можете быть уверенным, Александр, что все это – Ваше, поскольку все Вас любят и, разумеется, Вам преданы; мысль о том, что Вы будете рассматривать этот дом как свое пристанище, место, где Вы всегда сможете чувствовать себя, как дома, приводит меня в восхищение. У нас ничего не изменилось, только у моего Сына будет новая спальня, потому что в прежнюю солнце никогда не проникает, новая же комната находится рядом, и мой Муж снова объединит две спальни, которые Бискис[315] нам оставил. Мне не нравятся эти изменения, потому что Вы видели старое расположение, а не новое, однако это было необходимо для Малютки, так что через все это надобно было пройти. Князь Гогенлоэ[316] прибыл сюда позавчера, он был у Герцога, говорил с ним о Вас, был им очарован. Сегодня прибыл его обоз, и скоро прибудут войска. Наш Герцог чувствует себя лучше, но его недомогание было нешуточным, оно могло иметь и серьезные последствия: он поручил мне тысячу раз припасть к Вашим стопам. Герцогиня полна воспоминаниями о Вас и просит также не забывать и ее. Те же нижайшие просьбы передают Вам и остальные члены семейства. А вот и мой Сын наносит мне визит. Aх, Бискис! Он чувствует себя превосходно, так же как и мой Муж, который просит Вам сердечно кланяться. К своему письму к Вам я прилагаю также и письмо Константину; не зная, на какой адрес ему писать, я беру на себя потому смелость послать его Вам. Говорят, Вам понравилось в Дрездене, и, как всегда, Вы покорили все сердца. Рассказывают даже, что по прибытии в город Ваши люди замерзли и потому попросили водки: но во всем благочестивом замке таковой не оказалось. И что очень трудно было найти для Вас упряжь из 8-ми лошадей; Двор придерживается своих правил, и запрягают только шесть. Признаюсь, Братец, что я хохотала от всего этого, как сумасшедшая. Нам известна также причина, которая не позволила Вам отправиться в Прагу[317]. Да дарует Вам Бог счастье, какое только возможно. Ваша Бизьям мечтает лишь об этом, и единственная ее мысль – это Вы, Александр. Если бы судьба сделала меня мужчиной, я никогда бы Вас не покинула. По крайней мере, мой Сын однажды сможет это сделать. Мысль об этом меня немного успокаивает. Поверьте, любезный Друг, что Бизьям разделяет с Вами все, что Вы чувствуете и что с Вами происходит, и все это она переживает в тысячу раз сильнее, чем если бы это происходило с ней самой. Прощайте, любезный Братец, любезный Друг, пусть же и другие в этом мире любят Вас так, как это делает Мари, Та, которую вы называете своим Другом и которая им пребудет до конца дней своих. Тысяча благодарностей за Матушкин сверток, который Вы мне переслали. А вот и письмо Тетушки.

Петербург,

21 ноября / 3 декабря 1805 года.

Разумеется, любезная Сестрица, я вполне разделила радость, которую Вы испытали, увидев Вашего Брата, должно быть, она увеличилась во сто крат от внезапности и неожиданности того, как всё это произошло. Ваше письмо от 31 октября / 11 ноября, за которое я Вас нежно благодарю, любезная моя Сестрица, хотя и написанное после отъезда Государя, дышит еще тем состоянием опьянения (простите мне это слово!), в которое вполне естественно ввергло Вас Его пребывание в Веймаре. Признаюсь, что я даже боялась, как бы это чрезмерное волнение, так вскоре после родов, не отразилось на Вашем здоровье, однако разумные люди утверждают, что счастье никому не приносило вреда, и это меня успокаивает. – Вы знаете наверняка от Маменьки и понимаете по сложившемуся положению вещей, что в настоящее время обстановка у нас складывается совсем не спокойная, что наши войска совершают чудеса храбрости, но что Имп[ератор] (я имею в виду Наш) находится в Ольмюце[319], а французы совсем близко оттуда; наша же удаленность в настоящий момент весьма тягостна, и я многое бы отдала, чтобы находиться по крайней мере так же близко, как Вы, к событиям, к которым прикованы все мои мысли. – Желаю Вам, любезная моя Сестрица, чтобы сладостный плен, в который взяло Вас маленькое существо, обязанное Вам жизнью, отвлек Вас от печальных событий, которые потрясают ныне бедную Германию[320]. Ваше внимание, заставившее Вас сообщить мне новости о Матушке[321], меня глубоко тронуло, любезная моя Сестрица, но я не хочу злоупотреблять Вашей любезностью, принимая Ваше предложение выполнить мою комиссию в отношении Виллие. Однако я попрошу Господина Паппенгейма[322] взять с собою сверток, адресованный моей Сестрицей Тетушке. Поскольку Амели собирается писать Вам сама, я ничего не говорю от Ее имени, Вас же позвольте мне поцеловать от всего сердца и просить не оставлять своею дружбою.

Элизабет.

Брест.

2 декабря [1805 года].

Добрая моя Мари, любезный мой Друг. Слава Богу, я уже в России и, верный своему обещанию, немедленно адресую Вам строки этого письма. Я жив и здоров, несмотря на все свинства этой мерзкой Австрии[324]. Прощайте, любезная Мари, у меня уже нет и минуты свободного времени, вспоминайте иногда о Брате, который любит Вас от всего сердца.

1806 год

Веймар,

7/19 марта 1806 года. Среда.

Любезный Александр!

Мне кажется, что уже тысяча лет прошла с тех пор, когда я беседовала с Вами в последний раз, и если я сегодня и берусь за перо, то лишь для того, чтобы удовлетворить естественную потребность сердца. Мне хочется вначале обнять Вас со всей той дружбой, которую я к Вам, мой Бизьям, испытываю; я не устаю Вам говорить, что Вы постоянно пребываете в моих мыслях; я представляю Вас постоянно занятым и, кажется, в этом не слишком ошибаюсь: возможно, сейчас чуть менее, поскольку визит Герцога Брауншвейгского[326] пошел Вам несколько на пользу, заставив хоть ненадолго покинуть свой кабинет: он чрезвычайно доволен тем, как Вы его приняли и с ним обращались, и в этом сей славный человек конечно же прав, отдавая Вам справедливость, прав он также, признавая достоинства нашего града Петербурга, который единственный на свете: Берлин я нашла очень красивым, более единообразно застроенным и более регулярным; но где найти эти блестящие красоты, сравнимые с набережными Петербурга, и многое другое, о чем можно было бы еще вспомнить! Как счастлива бы я была вновь очутиться в дорогом моем Петербурге! Маменька пишет мне часто и повторяет в каждом своем письме, что этой весной я должна приехать в Россию. Вы знаете, Братец, как я того желаю, но представьте, что все здесь, и местный синклит, и тот, с которым я вынуждена советоваться в Берлине, мне это запрещает. Это правда, что после моего возвращения из Берлина[327] я долго была нездорова, они говорят, что для того, чтобы избежать подобных происшествий и не рисковать более своим здоровьем, мне надобно отправиться на воды: и они даже прописали мне Пирмонт[328]. Вы представляете, любезный Друг, как тягостно отказываться от счастья вернуться в любезную мне Отчизну и как ужасно ослушаться в чем-то Маменьку! В течение некоторого времени я не могла свыкнуться с мыслью, что мне придется отказаться от возможности быть в этом году подле Вас, от мечты, которая была мне столь дорога; я жила одной только этой надеждой, я была счастлива, думая об этом: ужасно так надолго откладывать это чаемое счастье; к тому же я более не больна, напротив, сейчас я чувствую себя лучше, чем когда-либо, однако как только в моей жизни случается какое-то малейшее нарушение или что-либо еще, со мной тут же начинают происходить странные вещи: чтобы укрепить меня и сделать способной переносить даже и усталость и другие изменения, неизбежные в этой жизни, мне предписывают соблюдение осторожности в настоящий момент и путешествие на какие-либо воды. Признаюсь Вам, это причиняет мне немало горя; Друг мой, я бы не стала отказываться от мысли о приезде, если бы врачи не уверили меня, что через год или два я буду более в состоянии вернуться к Вам и что тогда уже я не упаду больная к Вам на руки по прибытии. Вот что в основном заставило меня решиться отложить путешествие: а пока, кто знает, что еще может случиться и что приблизит меня неожиданно к моей дорогой Отчизне и к Вам, мой Александр! Я все думаю о бедной Като: она заставляла меня постоянно сомневаться в возможности отложить путешествие; мне кажется, что во время Вашего отсутствия и отсутствия Константина она пережила страшные моменты одиночества; теперь, по крайней мере, вернулись Вы, и ей настало время радоваться! Здесь, мой Александр, все очень спокойно; обычно в здешних местах только вращают головами и смотрят на то, что происходит вокруг; даже в Саксонии все очень спокойно. В доме все идет своим маленьким чередом, везде царит совершенное единообразие. Приближение весны оживляет прогулки по дорогам, которые до того были почти затоплены грязью: зима у нас была ужасной. Константин без ума от Берлина и он прав, нас обоих там так хорошо приняли. Что делает теперь Константин? А его верное окружение? А слуги, в добром ли они здравии! Молю Вас, не забывайте всем от меня кланяться, в особенности вашему ВОРОБЬЕВУ[329], который сопровождает Вас повсюду: я уже давно испытываю к этому счастливцу совершенно особое чувство привязанности, смешанное с завистью. У него есть все причины, заставляющие его служить Вам и быть к Вам привязанным, но как бы мне хотелось быть на его месте, я не смогла бы удержаться, чтобы это место не занять: мне так хотелось бы, любезный Друг, найти возможность доказать вам всю ту дружбу, которую я к Вам питаю. Да дарует мне Господь однажды эту милость.

Мой Бизьям[330] иногда чувствует себя хорошо, иногда болеет, причиной тому зубки, они не режутся у него так легко, как хотелось бы. Он уже вырос и окреп, и приобрел с тех пор, как Вы его видели, множество милых и любезных свойств, например, он очень красиво подает ручку, когда его об этом просят; он смеется и узнает своих близких, в особенности любит он моего Мужа; последний, кажется, уже превзошел самого Себя в совершенстве, то есть я по-прежнему могу сказать, что он делает меня все более и более счастливой, Семья его относится ко мне все так же. Герцог вернулся из Дрездена, где он пробыл довольно долго, к нему вернулось хорошее настроение, которое его явно покинуло несколько месяцев назад. Он просил меня передать Вам, так же, как и мой Муж, тысячу нижайших поклонов. Я многое изменила в своей спальне: мне захотелось поднять Ваш бюст на высоту Пьедестала, то есть, чтобы сказать яснее, поставить его на пьедестал; кроме того конторка, на которой находились мои книги, превратится вскоре в род жардиньерки, по правде говоря, очень узкой, на которой будут располагаться цветы, а книги отправятся в антресоль, специально для меня сооруженную. Стул, на котором Вы обычно сидели, имеет теперь инициал A, дабы его не смешивали с остальными. Сплю я по-прежнему в диванной комнате. Я рассказываю Вам об этих вещах, Александр, потому что Вы интересовались моим маленьким хозяйством, и я чуть не забыла Вам сказать, что Герцог соблаговолил дать Принцу и мне различные советы, касающиеся управления нашими делами, и эти советы нам очень кстати. Когда все будет приведено в порядок, я Вам сообщу. Надеюсь, что Вы пребываете в добром здравии, Вы счастливы и довольны, прощайте же, любезный Друг, Ваш верный друг предан Вам целиком и полностью, не забывайте его и помните, что он принадлежит к числу тех, кто любит Вас сердцем и душою. Обнимаю вас, дорогой мой СОБАКА[331], от всего сердца. М.

____

Я узнала, любезный Друг, что Вы были так любезны, что вспомнили о моих дамах и сделали им подарки, которые уж прибыли в Берлин; Бог мой, вы слишком добры, я должна усерднейше поблагодарить вас от лица Графини Хенкель и всей этой молодежи, которая запрыгала от радости при известии, однако же в будущем не стоит так излишествовать. Кроме того, мне надобно все же Вас спросить, не сердитесь ли Вы порой на меня за то, что я докучаю Вам по разным поводам. Надеюсь, что нет; если мне необходимо ответить на одно из писем и в особенности на то, что не имеет адреса и написано лицом мне неизвестным, надеюсь, что Вы мне дадите об этом знать: я знаю, через кого оно было передано, и смогу тем же путем передать ответ. Еще раз, не сердитесь на меня, ПРОЩАЙТЕ, да хранит Вас Господь, сообщаю Вам, что только что были отпечатаны новые игральные карты, где в виде четырех Королей изображены четыре Императора, и Вы в их числе, так что можно умереть от смеха, вот они[332].

Санкт-Петербург,

1 апреля [1806 года].

Любезная Мари, любезный и добрый мой Друг. Невозможно описать то, что я почувствовал, получив вчера вечером печальную весть о страшной потере[334], которую Вы только что перенесли. Я ощутил весь груз Вашей боли. Словно я сам оказался на Вашем месте, словно сам испытал то же. Любезный Друг, и я пережил подобное, и я на собственном опыте знаю, чего стоят такие потери[335]. Да дарует Вам Бог необходимые силы, дабы выдержать удар, на Вас обрушившийся, да дарует он Вам утешение, в котором Вы так нуждаетесь. Мне хотелось бы самому Вас утешить, любезный мой Друг, но я знаю, как недостаточны в таких случаях слова утешения. Мы все очень обеспокоены Вашим здоровьем. В особенности я, который своими глазами видел, насколько хрупкая у Вас нервная организация. Любезная Сестрица, сердце мое не находит ничего лучшего Вам пожелать, кроме как призвать к смирению, какое только возможно, и возложить всю Вашу надежду на Бога.

Я очень виноват перед Вами, любезный и добрый мой Друг, не писав Вам уже наверное вечность, но я слишком хорошо знаю Вашу ко мне дружбу, чтобы опасаться, что Вы обвините меня в недостатке нежности к Вам, любезный мой Друг. Мои обязанности стали ужаснее, чем когда бы то ни было, а мое здесь отсутствие привело к такому скоплению самых различных дел, что я вынужден расчищать бумажный мусор до часу утра. Однако сейчас не время утомлять Вас всеми этими подробностями, в скором времени к Вам будет отправлен другой нарочный, и я надеюсь им воспользоваться, чтобы поговорить с Вами подольше. Прощайте, любезная Мари, Вы постоянно у меня в мыслях, а нынешний момент относится к числу тех, когда я дорого бы заплатил, чтобы оказаться рядом с Вами. Прощайте, мой добрый Друг, вспоминайте иногда Брата, который любит Вас от всего сердца и который как никто другой умеет разделять Ваши беды.

_______

Передайте от меня все самые добрые слова Вашему Мужу, Герцогу и Герцогине.

Веймар,

9 мая / 27 апреля 1806 года.

Любезный Александр! Вчера вечером получила я Ваше письмо, присланное мне с фельдъегерем: мой добрый Друг, я была уверена в участии, которое вы примете в моем горе: несмотря на то что сейчас я уже довольно спокойна, я ощущаю ужасную пустоту вокруг меня, я и не представляла себе, что подобное горе может обрушиться столь внезапно. Меня хотят утешить, говоря, что ввиду осложнений, которые у Малютки случились в период, когда у него прорезались зубки, он никогда не смог бы быть здоровым и сильным впоследствии; но мне не нужно смягчать боль; я не хочу знать никакой другой причины его смерти, кроме как Божьей воли: именно в этом я стараюсь почерпнуть силу, в которой так нуждаюсь. Мой добрый Друг, я огорчаю Вас! Ах, одному Богу известно, что намерение мое было иным и что я хотела пощадить Вас и даже вовсе избавить от своих писем, дабы они не напоминали Вам ни о чем неприятном. Однако Герцогиня Курляндская[337] попросила меня написать ей рекомендательное письмо, Братец, и я спешу отправить Вам несколько строк. Это любезная женщина, и она обязательно Вам понравится, в Берлине и в Германии она произвела фурор, она одарила меня большими знаками внимания, и я рада сообщить Вам об этом. Она очень радуется возможности отправиться в Россию и увидеть там Вас, и я нахожу, что в этом она совершенно права. Вы созданы быть любимым всеми, но в особенности горячо – Вашим верным Другом Мари.

Петербург

25 мая / 7 июня 1806 года.

Уже давно, любезная Сестрица, мне нужно было поблагодарить Вас за Ваше последнее письмо, но я умышленно медлила с ответом, рискуя даже показаться Вам при этом несколько невнимательной. Мне трудно говорить с Вами об очень грустном обстоятельстве, которое я прочувствовала вместе с Вами до глубины сердца; это слишком серьезно и не может быть выражено в привычных формулах вежливости; а вновь заставить Вас вспомнить обо всем означало бы сделать нам обеим больно. – Я надеюсь, что письмо это дойдет до Вас с Вашим курьером, и поскольку его должны отправить из Павловски, я не знаю точного времени его отбытия и посылаю свое письмо туда на волю случая. Несчастная страна выглядит довольно опустевшей в настоящий момент, особенно в сравнении с тем, какой она была в прежние времена, и отсутствие Принца и Принцессы Луи более заметно, чем когда-либо[339]. Говорят, что они находятся в весьма неприятном положении, будучи окружены французами и вынужденные жить рядом, мне тяжело представить дорогую Тетушку в этом мире, и я ей, разумеется, не завидую[340]. – Не пишу Вам о том, что делается и что происходит здесь, Вы наверняка об этом знаете в мельчайших подробностях, впрочем, Вы хорошо знаете, по какой канве плетется у нас каждое время года, – это канва, в которой ничего не меняется; надеюсь, по крайней мере, что перемена в этом году будет состоять в том, что Брат Ваш останется дома, хотя это еще определенно не решено. Прощайте, любезнейшая моя Сестрица, не оставляйте меня своею дружбой и верьте в мою совершенно искреннюю к Вам привязанность.

Элизабет.

7 июня 1806 года.

Любезный и добрый мой Друг, Матушка отсылает Вам назад Вашего курьера, и я не хочу упустить эту возможность, не напомнив Вам о себе и не поблагодарив за два письма, которые я получил от Вас со времени моего последнего к Вам письма. Сколько раз, любезный мой Друг, переносился я мысленно в Веймар, и как дорого я бы заплатил, чтобы мне было позволено провести несколько мгновений с вами. Я очень подробно расспрашивал Трубецкого[342] о Вас, мой добрый Друг, и о вашем здоровье, хотя он и заверял меня, что чувствуете Вы себя настолько хорошо, насколько это вообще возможно в подобных обстоятельствах. Признаюсь, что мне трудно в это поверить, и я не могу не испытывать беспокойства в отношении Вас. Когда в следующий раз Вы будете мне писать, напишите подробнее о Вашем состоянии, и если Вы не желаете, чтобы о содержании письма знал кто-либо еще, то можете полностью рассчитывать на меня. Вы собираетесь отправиться в Пирмонт. Желаю от всего сердца, чтобы воды Вам помогли, я даже больше надеюсь на то, что движение и необходимость длительное время находиться на свежем воздухе будут вам полезны. Что касается здешних дел, то мне мало есть что Вам сказать, все идет более или менее привычным чередом, как это было и при Вас. Какое было бы для нас счастье, если бы Вы смогли однажды приехать к нам, разумеется, это станет возможным лишь тогда, когда Вам позволит Ваше здоровье, для нас же это будет настоящий праздник. Я не желал бы ничего иного, как наносить Вам как можно чаще визиты в Веймар, но, к сожалению, сейчас это совершенно невозможно. Прощайте, любезный и добрый Друг, моя Мари, вспоминайте иногда Брата, который любит Вас от всего сердца. Передавайте уверения в моем нижайшем почтении Герцогине и Герцогу и дружественные поклоны Вашему Мужу.

2 августа [1806 года].

Тысячу и тысячу раз благодарю Вас за два Ваших милых письма, любезный, добрый мой Друг. Они доставили мне самое чувствительное удовольствие, поскольку исполнены дружбы ко мне, а это мне очень дорого. Я прекрасно понимаю все доводы, которые Вы мне приводите касательно того, что Ваша поездка в Петербург должна быть отложена. Будьте уверены, любезный Друг, что мы к ним отнеслись с должным вниманием и что мы не настолько несправедливы, чтобы не признать всю их законность. Ваше здоровье самое главное, и мы первые призываем Вас как можно серьезнее им заняться. Сожаление не увидеть Вас в этом году весьма чувствительно, но оно не идет ни в какое сравнение с риском, которому вы можете подвергнуть ваше здоровье. Поэтому, ради Бога, любезный Друг, успокойте себя и отбросьте все Ваши опасения. Маменька посылает Вам этого курьера, чтобы дать надежную возможность ответить нам и сказать то, о чем по почте Вы, возможно, вынуждены будете умолчать. А также чтобы призвать Вас покинуть Веймар, если обстоятельства станут более критическими. Не рискуйте ничем, умоляю вас. Берлин у Вас под боком, и вы будете отлично чувствовать себя там. Прощайте, любезный и добрый Друг, вспоминайте иногда Братца, который любит Вас от всего сердца. Тысяча приветов Вашему Мужу, Герцогу, Герцогине и Вашей Свояченице[344]. Весь Ваш навеки.

29 сентября / 11 oктября 1806 года.

Любезный Александр, в настоящий момент я отправляюсь по магдебургской дороге в Берлин; здесь сейчас Король и Королева – после страшной ночи, проведенной ими в Бланкенхайме подле Рудольштадта[346], где располагался Генеральный штаб Короля, так как авангард Князя Гогенлоэ[347], которым командовал Принц Луи[348], потерпел поражение. Принц Луи убит или взят в плен, видели даже, как он упал с лошади, окруженный французами, которые этим утром уже заняли Рудольштадт. Несмотря на это, ничего не проиграно окончательно[349], войска возвращаются в лагеря здесь и окрестностях, в самое ближайшее время ожидается решающая битва. Вот все, что я могу сообщить Вам о военных делах, любезный мой Друг, любите меня, не забывайте меня, Герцогиня остается здесь, мой Муж, пока это возможно, тоже, я покидаю их, этим все сказано, я обнимаю Вас так же крепко, как и люблю. Ваша верная Мари.

________

Король и Королева передают Вам тысячу приветов. О! дайте же нам поскорее знать о себе.

19 октября [1806 года].

Вы легко можете себе представить, мой добрый Друг, всё, что со мной происходит, и всё, что я должен сейчас испытывать, Зло достигло своего предела, и я уже более не вижу от него спасения. Напрасно было бы терять надежду, напротив, настал момент проявить стойкость. Что касается Вас, мой добрый Друг, уступите желанию Матушки, возможно, окажись я на Вашем месте, я поступил бы так же, но сейчас, как мне кажется, Вы не можете придумать ничего лучшего, чем приехать к нам. А я ведь лелеял еще эту сладостную надежду и думал, что мы сможем, наконец, с честью избавиться от позорного ига, нависшего над Европой. Я собирался Вам написать, чтобы поделиться моими надеждами и тем удовлетворением, которое от них испытывал, я хотел выразить Вам, насколько сердце мое преисполнено благодарностью за все те знаки дружбы, которые Вы мне выказали. Поверьте, любезный Друг, что я в состоянии оценить все Ваши побуждения. Читая эти строки, Вы вспомните о наших беседах в Веймаре и легко поймете, на что они намекают. Но сейчас вместо всех этих чувств удовлетворения я могу лишь выразить самую глубокую горесть. Мое дружеское расположение к Королю, к Королеве[351] Вам известно, и Вы понимаете все, что я к ним испытываю. Прощайте, любезный Друг, любезная Сестрица, помните, что Брат Ваш любит Вас от всего сердца.

3 декабря 1806 года.

Мой добрый Друг, со вчерашнего дня я получил уже три письма от Вас. Вы легко можете представить себе ту радость, которую они мне доставили. Несмотря на все тяжелые подробности, которые Вы мне в них описываете, Ваш почерк и те заверения, которые Вы мне даете в том, что здоровье Ваше не подводит Вас во всех тех тяжелых испытаниях, которым Вы ныне подвергаетесь, доставили мне подлинное успокоение. Мое сердце умеет ценить то, что должно ныне испытывать Ваше; все свои надежды я возлагаю отныне на Провидение и на благую волю Всевышнего. Наши армии находятся на берегах Вистулы[353] под командованием маршала Каменского[354]; остатки Прусской армии к ним присоединились. Объединенные силы представляют собой в целом значительную массу, способную противостоять наступлению противника. В конце концов, повторяю, все свои надежды я возлагаю на Божественное Провидение; пока же мы всеми правдами и неправдами пытаемся найти новые способы сопротивления. Милиция[355], насчитывающая 600 000 человек, создается в стране, и дополнительный резерв, полностью состоящий из регулярных войск, собирается между Смоленском и Москвой. Нам предстоит беспощадная война, но речь идет о наших родных очагах – и оттого энтузиазм повсеместен. – Из писем Маменьки, мой любезный Друг, Вы знаете, что о Вашем возвращении в Веймар не может быть и речи. Это означало бы добровольно предоставить Бонапарту заложника, и Вы сами можете понять, в какое затруднительное положение в таком случае Вы поставите Вашу Отчизну.

Я полагаю излишним что-либо Вам предписывать касательно ответов, которые Вы должны будете дать Бонапарту, тем более что мне кажется почти невероятным, чтобы Вы с ним встретились. В остальном, любезный Друг, я полагаю, что Ваше сердце, Ваша рассудительность, та деликатность чувств, которую вы проявляли во всех страшных и тернистых обстоятельствах, должны оставаться Вашим руководством и начертать Вам путь, которого Вы должны придерживаться, дабы исполнить свой долг по отношению к тем, кто Вам дорог. Я не могу Вам передать, любезная Мари, насколько та дружба, которую Вы мне выказываете, мне дорога, Вы сами знаете, умеет ли мое сердце любить Вас и ценить Вас по достоинству. Постарайтесь передать Герцогу и Герцогине уверения в моей к ним привязанности и том искреннем уважении, которое я к ним испытываю и которое их благородное поведение в столь сложных обстоятельствах могло лишь увеличить. Кланяйтесь от меня также Вашему Мужу, к которому я очень привязан. Я надеюсь, Вы не сомневаетесь, что все причины, заставившие его снять наш мундир[356], мне понятны, уверьте его, что я предпринял все меры, чтобы об этом как меньше говорили здесь, как Вы того и хотели. Прощайте, любезный Друг, любезная Мари, не забывайте обо мне и верьте в привязанность, которую я буду испытывать к Вам по гроб жизни и которую никакие испытания не смогут поколебать.

A.

1807 год

Петербург,

28 декабря 1806 года / 10 января 1807 года.

Я получила с большой благодарностью, любезная моя Сестрица, Ваше милое письмо, которое мне вручил последний нарочный, мне было радостно, что вы так дружески разделяете со мной счастье, которое принесло мне рождение моей маленькой Элизабет[358], и я прошу Вас, любезная Сестрица, сохранять ко мне эти чувства; надежда увидеть Вас вскоре здесь, которую Вы нам даете, доставила мне большую радость, но я не могу не думать о том, чему надобно было случиться, чтобы радость эта была отравлена обстоятельствами, которые приводят Вас сюда, и обо всех тех неприятностях, которые Вам пришлось за это время пережить. Мне даже кажется, что в настоящий момент Вы не сможете полностью насладиться счастьем, оказавшись в кругу своей Семьи, и от этой мысли мне делается больно за Вас.

Вы очень добры, любезная Сестрица, что сразу же велели переправить мне отправление моей Матушки, мне адресованное, к сожалению, оно не содержало никаких писем, в последнее время я получаю их очень мало, и все они очень старые, а Вы легко можете понять, как мучительно для меня это лишение. Поблагодарите от моего имени всех тех, чьи поздравления Вы мне передаете, и скажите им, как я ими тронута. Прощайте, дражайшая моя Сестрица, и да не задержит непогода Ваше скорое прибытие, по крайней мере, тогда мы будем за Вас спокойны, а Вы, я надеюсь, не сомневаетесь в той радости, с которой я Вас обниму и выкажу всю свою к Вам дружбу.

Элизабет.

5 января [1807 года].

Любезная Мари, у меня нет слов, чтобы отблагодарить Вас в полной мере за два Ваших письма, только что мною полученные, одно через курьера, другое через Графиню фон Ливен[360]. Я так тронут дружбой, которую вы мне выказываете, мой добрый Друг, что это не поддается никакому выражению, и верьте, сердце мое платит Вам тем же. Представить, чтобы оно могло Вас хотя бы на мгновение недооценить или чтобы я мог сомневаться в Ваших чувствах, верьте, совершенно невозможно. Эти чувства слишком хорошо мне известны, и никто не умеет ценить Вас более, чем я. Все, что я замечаю ныне в Вас, лишь усиливает, если это вообще возможно, ту нежную привязанность, которая связывает меня с Вами, и мое уважение к Вашему характеру возрастает с каждым днем. Если бы Вы только могли быть счастливы так, как я Вам того желаю!

Ваши пожелания, любезный Друг, к моему Дню[361] и к Новому году нас очень тронули. Пусть этот новый год закончится счастливее, чем предыдущий. Скажите от моего имени Герцогу, чтó бы ни произошло, мое уважение и моя привязанность к нему не изменятся никогда[362]. Я постоянно вижу в нем все того же человека чести, каким я его узнал. Что касается обстоятельств, то мы в них не властны. Вы поймете из письма Маменьки, что она старается Вам внушить мысль о необходимости сохранять молчание, насколько это вообще возможно, величайшая осторожность должна быть постоянно Вашей путеводной звездой. Прощайте, любезный Друг, любезная Сестрица, кому, как не Вам, известно, люблю ли я Вас, и если я не повторяю это слишком часто, то только для того, чтобы признания мои не стали слишком обыденными, однако любить Вас более нежно, чем это делаю я, просто невозможно.

4 февраля [1807 года].

Моя добрая, любезная Мари, у меня есть всего лишь несколько минут, чтобы поздравить Вас с сегодняшним днем и вместе с тем с победой, которую наши храбрые войска одержали над Бонапартом[364]. Я заранее убежден, что Вы эту радость разделите вполне[365]. Прощайте, любезный Друг, дражайшая Сестрица, Вы знаете, как нежно я Вас люблю.

Петербург,

21 марта / 2 апреля 1807 года.

Я не могу отпустить г-на Эглофштейна[367], не передав Вам с ним несколько приветливых строк и не напомнив Вам о себе, любезная моя Сестрица; я имела удовольствие познакомиться с ним и получить некоторые сведения о Вас от того, кто видел Вас так недавно; Граф Ливен[368] уже уверил меня, что Ваша здоровая натура полностью преодолела все волнения и неприятности, которым Вы подвергались последние 6 месяцев, и г-н Эглофштейн мне это подтвердил; волосы встают дыбом от его рассказа о том, что вынесла за это время бедная Германия и в особенности Веймар. Благодаря Небесам и нашим доблестным войскам бич Европы теперь далеко от наших границ, и он во всяком случае не может похвастаться тем, что осквернил Русскую землю; но Вы слышали конечно же, любезная моя Сестрица, о нашей новой беде – мы проводили Имп[ератора] в армию, и несмотря на то, что Вы далеко, уверена, вы разделите ее с нами. Я льщу себя надеждой, что отсутствие Его не будет столь долгим, как мы поначалу опасались, и что, в особенности, Он не будет более подвергать себя опасности, как это было в прошлый раз, подобные утешительные идеи весьма необходимы в настоящий момент. Прощайте, любезная Cестрица, будем надеяться на лучшее будущее, и пусть это пожелание, которое мы обе в настоящий момент разделяем с тысячами несчастных, исполнится как можно скорее, в том числе и благодаря усилиям нашей армии. Не оставляйте, прошу, меня Вашей дружбой и верьте в ту дружбу, которую испытываю к Вам я.

Элизабет.

11/23 июля 1807 года.

Любезная Мари, я не хочу пропустить отъезд этого курьера, не сказав Вам несколько слов и не поблагодарив Вас тысячу раз за Ваши любезные письма и за весь тот интерес и дружбу, которые Вы не устаете мне в них выказывать. Вам ведомо, любезный Друг, все значение, которое я этому придаю. Не сердитесь на меня за мое долгое молчание, но я слишком был загружен другими делами. Наконец Бог захотел даровать нам мир. Будем надеяться, что это к лучшему, по крайней мере, мы не могли более продолжать воевать в одиночку, как это было прежде. Теперь все наши желания – вновь Вас увидеть, и мне трудно даже выразить, насколько это желание горячо. Наступивший мир устраняет все препятствия к Вашему отъезду, и одна мысль о том, что вскоре мы Вас увидим, радостна уже сама по себе. Прощайте, любезный Друг, любезная Мари, любить Вас больше, чем люблю Вас я, просто невозможно.

Aлександр.

_____

Тысяча поклонов Принцу. Я был бы рад лично засвидетельствовать Ему всю ту дружбу, которую к Нему испытываю.

9 сентября [1807 года].

Любезный Друг, я не могу отпустить нарочного, не сказав Вам нескольких слов и не поблагодарив тысячу раз за Ваши любезные письма и в особенности за портрет[371], свидетельствующий о тех дружеских чувствах, которые Вы ко мне испытываете. Не могу выразить Вам, какое удовольствие он мне доставил, тем более что нахожу его очень удачным.

С глубоким сожалением отказался я от удовольствия увидеть Вас вновь до наступления зимы. Но, любезная Мари, поверьте, что у меня и в мыслях не было обвинять Вас. Мне трудно себе представить, чтобы я когда-либо мог неверно о Вас судить. Я буду лишь с еще бóльшим нетерпением ждать наступления весны, горячо молясь за Ваше здоровье и за тот день, который сделает Вас матерью. Прощайте, любезный Друг, дражайшая Сестрица, Вы знаете всю ту привязанность, которую я к Вам испытываю, она не иссякнет до конца дней моих. Сердцем и душой Ваш

_____

Петербург,

3 ноября 1807 года.

Ваш нарочный отбывает с минуты на минуту, и я пользуюсь этой счастливой возможностью, любезный Друг, чтобы поблагодарить Вас тысячу раз за Ваши милые письма и за все подробности, Вас касающиеся, которые Вы в них сообщаете. Вы не смогли бы выбрать для меня более интересный сюжет, и я Вам за это бесконечно благодарен. Кажется, я уже писал Вам в предыдущем письме, что Ваш портрет благополучно прибыл. Он висит у меня в кабинете, и Вы не могли бы сделать мне более очаровательного подарка. Излишне говорить Вам, любезная Мари, что эти несколько строк написаны в спешке, поскольку должны быть доставлены Вам фельдъегерем, которому вручено это письмо. Прощайте, любезная Сестрица, вспоминайте иногда о том, кто любит вас сердцем и душой.

Петербург

5 /17 ноября 1807 года.

Императрица сказала мне, что отправляет Вам курьера сегодня или завтра, и я пользуюсь этой возможностью, любезная Сестрица, чтобы поблагодарить Вас за Ваше внимание и за то, что Вы вспомнили о моем Дне, в особенности же благодарю Вас за Ваше замечание, что мне должно быть приятно праздновать свой и моей Дочери день Ангела в один и тот же день[374]; Вы совершенно правы, предполагая это, поскольку действительно имя Елизавета стало мне дорого с тех пор, как его носит Она. Да осуществятся целиком и полностью все мои пожелания счастливого разрешения от бремени Вам, любезная Сестрица, и пусть спокойное обладание сильным и здоровым дитятей вознаградит Вас за все возможные беды, которые Вам пришлось пережить за последние более чем два года. – Вы, должно быть, имеете уже свежие известия о Петербурге от г-на Эглофштейна, который, как я слышала, совершил свое путешествие в кратчайшие сроки, и потому, конечно же, мне нечего сообщить вам нового о том, что происходит здесь незначительного и значительного; напротив, это от Вас, любезная Сестрица, я получила первое известие о происшествии, приключившемся с Тетушкой[375], надеюсь, что когда Вы получите это письмо, рука Ее уже будет двигаться, а Вы уже избавитесь от кашля, в Вашем положении, о котором мне сообщил Император, весьма обременительного; не сомневаюсь, что она уже посоветовала Вам спасительные лекарства, поскольку сама собиралась спросить совета у своего врача, не сомневаюсь, что Вас хорошо лечит также и Ваш врач, но позвольте моему рвению не то, чтобы дать Вам совет, но просто Вам сказать, что после родов у меня был очень неприятный кашель и даже боль в груди, и что то и другое мне удалось вылечить простым употреблением парного коровьего или ослиного молока, хотя здесь весьма трудно достать ослиное молоко. – Простите за серьезный тон, который я употребляю, говоря о наших болезнях, и постарайтесь, чтобы Вам не нужны были более никакие лекарства. – Амели благодарит Вас за Вашу память и обнимает Вас так же, как и я, мы обе просим Вас не оставлять нас дружеским участием, которое нам очень дорого.

Элизабет.

1808 год

Петербург,

4 февраля 1808 года.

Любезная Мари, трудно передать всю ту радость, которое я испытал, получив известие о Вашем благополучном разрешении от бремени[377]. С некоторым беспокойством ждал я о том известий. Надеюсь, что все пойдет хорошо и что Ваше выздоровление будет скорым. Представляю себе то счастье, которое Вы должны испытывать, и единственное, о чем я сожалею, что не могу быть подле Вас, чтобы в полной мере его разделить. По воле случая мои поздравления и пожелания я посылаю Вам в Ваш Праздник[378], уверен, любезный Друг, что вы примете их с тем же дружеским участием, которое Вы всегда мне выказывали, Вы слишком хорошо знаете чувства, которые испытывает мое сердце. Я должен поблагодарить Вас также и за удовольствие, которое Вы каждый раз доставляете Вашими милыми письмами. Я поспешил исполнить ваше пожелание касательно Принца фон Филиппсталя[379] и отправил указания ген[ералу] Миллеру[380]. К тому моменту, когда Вы получите это письмо, надеюсь, что Вы уже полностью поправитесь и что <нрзб.>, который Вам его доставит, найдет Вас уже в добром здравии. Я завидую его участи, зная, что путешествие, и в особенности то, которое имело бы целью увидеть Вас снова, пошло бы мне очень на пользу. Но я все еще надеюсь, что однажды это произойдет[381]. Прощайте, любезный Друг, дражайшая Сестрица, вспоминайте иногда о Брате, который любит Вас от всего сердца.

_____

Тысяча поклонов Принцу, поблагодарите его за письмо.

Санкт-Петербург,

3 марта 1808 года.

Любезный и добрый Друг, я пользуюсь отъездом Волконского[383], чтобы передать Вам несколько строк, но опасаюсь, что Вы получите их не слишком скоро, ибо он путешествует со своей женой, которая находится на седьмом месяце беременности. Он отправляется для поправления Ее здоровья на воды Спа и Экс-ан-Шапель[384]. Позволю себе рекомендовать его Вашему доброму участию. Ничего не пишу Вам о том, что происходит здесь, потому что всё это весьма старые новости. Не оставляйте меня своей дружбой и верьте в ту дружбу, которую будет испытывать к Вам до конца своих дней Брат, любящий Вас от всего сердца.

Aлександр.

Санкт-Петербург,

6 марта [1808 года][385].

Любезный Друг, не могу отпустить г-на Зебаха[386], не написав Вам нескольких строк и не поблагодарив за Ваше милое письмо, которое я получил от Чернышева[387]. У меня в распоряжении нет и минуты свободного времени, и я очень надеюсь на Вашу снисходительность и на то, что Вы не рассердитесь, что я пишу Вам так мало. Весь Ваш сердцем и душой навеки.

__

Петербург,

3/15 марта 1808 года.

Не могу отпустить Господина Зебаха, чтобы не сказать Вам, любезная Сестрица, какую радость мне доставило известие о Вашем благополучном разрешении и добром здравии, в котором Вы – на этот раз – пребывали во время родов. Говорят, что маленькое существо родилось сильным и крепким, что должно Вас вполне успокоить, любезная Сестрица, потому что, признаюсь, я склонна судить о Вас по себе, ибо нас обеих печально объединяет утрата первого ребенка, и, дай мне только волю, я бы стала думать, что Вы в этой ситуации испытываете ту же слабость, которая отравляла мне жизнь в первые дни после рождения дочери. Но мне хочется тем не менее верить, что Вы бесконечно разумнее меня, и я не могу ничего лучшего пожелать Вашей Дочери, как того здоровья, которого желаю и своей.

Мы надеемся увидеть Вас здесь, любезная Сестрица, следующим летом, но я все еще не позволяю себе слишком доверяться этой надежде, которая в течение последних трех лет каждый раз не оправдывалась в силу обстоятельств. Мне излишне Вам говорить, насколько я была бы счастлива, если бы в этот раз она могла осуществиться. – Вы, конечно же, не менее меня осведомлены обо всем, что происходит в Петербурге, как в области серьезного, так и фривольного, о первом Вам сообщают по почте, – о втором Вы узнаете из частых оказий, и мне, таким образом, ничего не остается, любезная Сестрица, как напомнить Вам о себе и уверить Вас в своей нежной дружбе.

Элизабет.

Веймар,

14 сентября [1808 года].

Вчера вечером, любезный и добрый Друг, я прибыл сюда, как Вы видите, довольно быстро[390]. Я нашел все Ваше семейство, равно как и Вашу Малютку[391], которая совершенно прелестный ребенок, в добром здравии. Меня приняли так дружественно, что я не могу этому нарадоваться. И все же признàюсь Вам откровенно, что, несмотря на всю радость, которую я испытал, оказавшись вновь в Веймаре, без Вас он кажется мне пустым. Я сразу же зашел сегодня утром в Ваши покои и с удовольствием вспомнил те мгновения, которые мы провели здесь вместе, но от этого воспоминания у меня сжалось сердце. В них поселили было моего Брата[392], однако у него хватило здравого смысла расположиться в Вашей туалетной комнате и туалетных комнатах Ваших фрейлин. Все письма, которые Вы мне поручили, переданы по назначению. Прощайте, любезный Друг, Вы знаете всю мою привязанность к Вам, она не иссякнет до конца дней моих. Передавайте от меня поклоны Вашим прекрасным Дамам. Не забудьте о мадемуазель Какушкин[393].

____

Эрфурт,

18 сентября [1808 года].

Тысячу благодарностей, любезный Друг, за Ваше милое письмо от 6 числа. Я очень сожалею, что Вы так разволновались по поводу Вашей Малютки, потому что она чувствует себя превосходно, и я могу Вам со всей ответственностью это засвидетельствовать. Ничего не пишу Вам о здешних делах, о которых расскажу при встрече. Герцог и Принц пребывают в добром здравии, они только что вышли от меня.

Прощайте, любезный и добрый Друг.

Весь Ваш сердцем и душой.

Веймар,

2 октября [1808 года].

Любезный Друг, тысячу раз благодарю Вас за письма от 12 и 20 сент[ября]. Прежде всего скажу, что ваша Малютка чувствует себя превосходно и что у нее только что самым счастливым образом прорезались два зубика. Я уже покинул Эрфурт, живой и невредимый. Ergo[396] все опасения были напрасными. Мое нетерпение оказаться в Петербурге и обнять Вас не поддается описанию. Прощайте, мой добрый Друг, вспоминайте обо мне хоть чуть-чуть и кланяйтесь от меня тысячу раз Катрин.

__

19 октября [1808 года].

Любезный Друг, вот письма, которые меня просили Вам передать. Весь Ваш сердцем и душой. Тысяча пожеланий Катрин.

1809 год

[1809 год.]

Вы мастерица, моя ЕДИНОУТРОБНАЯ, превращать письма в винегрет. Примите же пока мои искренние поздравления по поводу прибытия Пр[инца]. И скорого возобновления…! Что касается прибытия их Величеств ВЫСОЧАЙШИХ ПОСЕТИТЕЛЕЙ[399], то новость о том неверна и получена из Миттау, поскольку ваш Курьер прибыл из Варшавы, а не из Мемеля. Весь Ваш

______________

Рукоплещу пребуду з грешним наслаждением.

Парма в 10 верстах от Aльбы[401],

20 марта [1809 года].

Благодатная Мария, Господь с тобою, благословенна ты в женах и благословен плод чрева твоего. –

Миром Господу помолимся. – Господи помилуй. О вышнем мире и спасении душ наших Гос. пом.: – Госп. помил.: О Мире всего Мира и благосостоянии святых божиих церквей и соединении всех. Гос. помо: –

Господ. помил. – Das ist das Gebet «Gegrüßet seist Du Maria» bzw. «Ave Maria»[402]

И так далее, потому что это уже несколько длинно описывать далее, но я обещаю Вам довершить остальное по возвращении. А пока тысяча благодарностей, любезный Друг, за Ваше милое письмо. Ни мой нос, ни уши пока что не отмерзли, и я здоров, как боров[403]. Финляндия довольно красивый край[404], а ее жители лучшие люди на земле, что же касается Вас, то Вы самая саламандристая из всех человеческих существ, которых я когда-либо видал, и надеюсь, что через несколько дней я смогу подтвердить это собственной персоной. А пока советую Вам не забывать О СЕМ. И целую тысячу и тысячу раз Ваши ручки и Ваши туфельки, поскольку я еще не имел счастья лобызать Вашу ножку. Ваш сердцем и душой навеки.

___

[1809 год.]

Любезный Друг, как чувствуете Вы себя сегодня; надеюсь, что Ваше недомогание не будет иметь последствий. Весь Ваш сердцем и душой

______

Если Вам тяжело отвечать мне, попросите Като адресовать мне несколько слов.

[Петербург],

25 [апреля 1809 года].

Не хочу говорить Вам, любезный и добрый Друг, о тех горьких чувствах, которые я испытываю, расставаясь с Вами. Если бы в моей власти было задержать Вас здесь еще на некоторое время! однако я по-прежнему питаю надежду, что Вы вернетесь назад, и эта надежда есть истинное для меня утешение. Катрин чувствует себя хорошо, хотя весьма печальна, я только что Ее видел, она напишет Вам сама. Прощайте, любезная Мари, добрый мой Друг, мне тяжело произносить это слово прощай. Сохраняйте же Вашу дружбу к Брату, любящему Вас до глубины души.

12 мая [1809 года].

Любезный Друг, мы получили известие о продвижении Австрийской армии вдоль Вистулы, я уже обрадовался столь непреложному доводу, которым хотел воспользоваться, чтобы убедить Вас повернуть назад, но, к моему большому удивлению, ныне к мотивам, которые могут служить лишь внешним поводом, стали относиться с величайшей щепетильностью и потому хотят подождать положительного подтверждения известий[408]. Что касается меня, то я боюсь, что пока мы ждем, обстоятельства переменятся, а вместе с ними улетучится и моя надежда, но я могу лишь подчиниться тому, чего от меня желают. Вот копия полученных известий. Этот курьер отправляется в Кенигсберг и привезет Вам положительные предписания от моего поверенного в делах. Мне не надобно говорить Вам, любезный Друг, как хотелось бы мне, чтобы они заставили Вас повернуть обратно. Более не говорю ничего, не желая задерживать курьера. Весь Ваш сердцем и душой до гроба.

______

Тысяча поклонов прекрасной Графине[409].

Е[е] И[мператорскому] В[ысочеству] Великой Княгине Русской и т. д. и т. д.

Сударыня!

Я осмеливаюсь писать Вашему Императорскому Высочеству, выполняя Указания Его Превосходительства Графа Румянцева[412], с единственной целью сообщить Вашему Высочеству, что из информации, мною полученной, путь следования Вашего Императорского Высочества не представляет никакой опасности. Австрийцы, очистив все населенные пункты, занятые ими в Польше, направились в сторону Галиции.

Его Величество Император соблаговолил Сам продиктовать мне данные предписания с целью предупредить Ваше Императорское Высочество об истинном положении Дел. Полагаю себе Законом отчитаться в сем перед Ним.

С глубочайшей преданностью пребываю,

Сударыня,

Вашего Императорского Высочества

Нижайшим и преданнейшим слугой.

Тункель.

ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО КНЯЗЯ ГАЛИЦЫНА РАПОРТ[413]

Кенигсберг,

17/29 мая 1809 г.

Копия Его Императорскому Величеству

Сей час получил я Записку последним Известии которую у сего Подношу

Генерал Кн. Галицын

Бялосток

Мая 4го дня 1809 г.

Копия. Последние известия.

Ерцгерцог Фердинанд[414], оставя часть войск в Варшаве, С прочими потянулся вниз по Висле.

Главная квартира Князя Понятовского[415] в Люблине, аван-посты же подвинулись вперед.

Петербург,

17 /29 мая 1809 года.

Только в эту минуту я узнала, любезная Сестрица, что к Вам сегодня отправляют курьера, и потому спешу воспользоваться этой оказией, чтобы поблагодарить Вас за Ваше милостивое письмо от 11/23. Поверьте, любезная Сестрица, если Вы меня и опередили, то это потому, что мне казалось неделикатным адресовать Вам послания в первые моменты столь печального расставания, и тем более был мне дорог знак Вашего внимания, что я отнюдь не рассчитывала на него в тот момент, когда Вы ко мне писали. Несколько дней спустя после Вашего отъезда необходимость Вашего возвращения обсуждалась так горячо, что я была уже почти уверена, что в самое ближайшее время мы снова будем иметь удовольствие видеть Вас здесь; все изменилось с тех пор, и по мере того, как Вы удаляетесь, надежда эта слабеет, вот уже несколько дней мы находимся здесь в полнейшей неопределенности по поводу тех хороших новостей, которые циркулируют в городе, но которые ничем не подтверждаются, Вы наверняка более о том осведомлены и, приближаясь в настоящий момент к театру военных действий, сможете избежать неприятности нашего положения здесь, когда оказываешься раздираемым тысячью сомнений, прежде чем узнаешь что-либо определенное, будь то плохие новости или хорошие, хотя лучше всегда знать, как обстоят дела на самом деле.

У нас сегодня вечером дают спектакль у Имп[ератрицы], и я наконец смогу увидеть Мадмуазель Жорж в роли Федры[417], чего жду с истинным нетерпением. Вас очень не хватает, любезнейшая Сестрица, в нынешней ситуации, так же, как и во всех остальных, я настолько привыкла воспринимать Вас как обитательницу дома, а не как временного его гостя, что мне постоянно кажется, что настоящее положение вещей есть лишь временное. Вы знаете, верно, от самой Императрицы, что с завтрашнего дня Она собирается обосноваться в Павловски, Ваша же Сестрица в роли замужней женщины отправится туда лишь послезавтра со своим Свекром и Супругом[418], кажется, Ее забавляет положение, когда можно расправить крылышки; моя же судьба представляется еще совершенно неопределенной, время отбытия Имп[ератора] в Финляндию[419] еще не решено, а Вы знаете, что мое пребывание в Царском Селе от этого зависит. Прощайте, любезная и добрая Сестрица, примите же снисходительно письмо, которое беспорядочно писалось через пятое на десятое[420], мне же важно не то, хорошо оно или плохо написано, я хочу только, чтобы оно Вам напомнило о той нежной дружбе, которую я к Вам питаю, и сохранило воспоминание обо мне в Вашей памяти, Амели благодарит Вас за Ваше внимание и поручает мне передать Вам тысячу добрых слов, АННА СТЕПАНОВНА[421] припадает к Вашим ногам. Прощайте еще раз, обнимаю Вас от всего сердца.

Элизабет.

______

Кузен[422] присоединяется к моим и Амели поклонам.

Кам[енный] Остров.

С истинным прискорбием узнала я, любезная Сестрица, что в тот момент, когда Вы уже приближались к цели Вашего путешествия, Вы снова оказались в положении, похожем на то, что принесло Вам столь много неприятностей три года назад[424]; однако я льщу себя надеждой, что на этот раз оно будет не столь продолжительным, как в прошлый раз, и что правое дело одержит верх над неправым, и тогда Вы сможете мирно вернуться к домашнему очагу, или же Вы вернетесь, чтобы поселиться в ЦАРИЦИНА[425], я прикидываю в уме, что вещи не могут оставаться долго в таком подвешенном состоянии. Из письма Вашего в Тверь[426] я впервые узнала о подвигах Герцога Брауншвейгского[427], которым я восхищаюсь во всех отношениях, приятно, когда люди, которым Вы знаете цену, поступают благородно, а я только так и могу определить поведение Герцога; уже давно, как Вам известно, хотела я видеть и других немецких самодержцев, действующих в том же духе, одно только имя генерала Арнштедта, которое, как сообщают газеты, Герцог Б., кажется, себе присвоил, мне не нравится и кажется мало приемлемым. – К тому времени, когда это письмо дойдет до Вас, любезная Сестрица, Вы наверняка уже забудете о том, что сами написали мне два любезных письма, одно перед тем, как пересечь границу, другое уже после Кенигсберга. Позвольте же мне поблагодарить Вас за все дружеские слова, которые Вы мне говорите, и за то, что взяли на себя труд выполнить мои комиссии в Кенигсберге. Вы наверняка уже знаете, что известие, которое Вам там было сообщено по поводу Пр[инца] Наследника Шведского, нисколько не подтвердилось – напротив, поспешно воспользовались отречением от престола отца, дабы отторгнуть от трона сына, и вовсе не сам Король, как утверждали, отказался от прав своих детей на престолонаследие[428]. Будущее этой семьи отчаянно неопределенно, и я немало переживаю в глубине души об их прошлом, к которому все еще не могу относиться спокойно, и об их судьбе в будущем.

Мне очень хотелось бы, любезная Сестрица, после того, как я имела дерзость столько времени занимать Вас тем, что касается в основном меня, рассказать интересные новости о нашей жизни здесь, но при всем самом горячем желании сделать я это не могу. Все в этом году вернулось на круги своя, мы живем на Кам[енном] Острове[429], выезды в Павловски опять возобновились, и единственная новизна состоит в том, что для того, чтобы отправиться туда на обед, мы часто накануне приезжаем в Царское, чтобы там переночевать. Последнее событие на нашем острове – это деревня, построенная гр[афом]. Толстым[430] (за счет, разумеется, его Августейшего Хозяина) на землях, которые Он ему подарил. Мне кажется, что об этом уже говорили в последние дни Вашего пребывания здесь, и с тех пор эта история стала столь обыкновенным предметом всех разговоров при Дворе, что я боюсь даже упоминать Вам о ней, любезная Сестрица, из страха, что сообщу и Вам немного той скуки, которую сия деревня на меня навевает. В остальном никаких изменений в здешних краях. Один раз мы устраивали здесь для Имп[ератрицы] обед, и день этот был отмечен весьма несчастливо, поскольку Роза укусила Вел[икую] Кн[ягиню] Екат[ерину] в физиономию в то самое время, когда Она хотела вознаградить бедное животное поцелуем за все мучения, которым Ваш Августейший Братец подвергал беднягу, потом все окончилось благополучно, но Имп[ератрица] была сильно расстроена. – Я рассказываю Вам немало вздора, любезная Сестрица, не правда ли? но все это – ради удовольствия иметь возможность подольше беседовать с Вами, не думайте никогда, умоляю, что Ваши письма могут показаться мне слишком частыми, и будьте уверены, что как только Вы сможете и захотите поговорить о вещах, касающихся лично Вас, и вспомните при этом обо мне, то это доказательство дружбы будет принято со всей должной признательностью. – Прощайте, любезная Сестрица, обнимаю Вас от всей души и прошу Вас сохранить Вашу дружбу ко мне.

Элизабет.

______

Мне надобно было бы написать по случаю также и Кузену, но я более уже не в состоянии это сделать. Передайте ему, любезная Сестрица, множество добрых слов от меня в ожидании того времени, когда я сама смогу поблагодарить его лично за его письмо. АННА СТЕП.[431] была очень тронута Вашим вниманием и целует Вам ручки. Амели передает тысячу нежных своих пожеланий.

Царске Село[433],

4/16 июля 1809 года.

Вы должны меня извинить, любезная Сестрица, за небрежность, которая по отношению к Вам мне совершенно несвойственна, ибо лишь очень поздно Вы получите мою благодарность и ответы на три письма, которые Вы мне написали, столь различных между собой, но равно любезных; более двух недель назад я препоручила одно свое письмо Вам Имп[ератрице], которая уверила меня, что собирается в скором времени послать к Вам нарочного, но тот все еще только собирается отправиться, мое же письмо к Вам отправилось в путь два дня назад. Со вторым письмом случилась подобная же неудача, и потому я посылаю его по почте, чтобы поблагодарить вас, любезная Сестрица, за Ваше письмо из Веймара, когда Вы, устав, только что прибыв и не имея времени собраться с мыслями, подумали обо мне и о том, чтобы мне написать; и разве я могу не испытывать к Вам признательности за этот дружеский знак, и то, что я торопилась выразить Вам это чувство, заставило меня писать Вам по почте, способ, которым я никогда не пользовалась раньше. Потому что он вынуждает меня говорить с Вами о всяком вздоре. – Если Вы соблаговолите посмотреть на дату моего письма, то поймете, что Император уехал в свое путешествие по Финляндии[434], мы прибыли сюда позавчера, провели вчерашний день в Павловски, после чего Он оставил меня здесь и в настоящий момент должен отправиться в путь с Каменного Острова; Вы, верно, уже осведомлены, что скарлатина Вел. Кн. Николая изгнала нас на некоторое время из Пав[ловска] и что только вчера состоялся наш туда торжественный въезд. Имп[ератор] виделся с Вашей Матушкой два или три раза в роще, в саду, но каждый раз соблюдая солидную дистанцию, и вход во Дворец был нам до вчерашнего дня воспрещен. Вел. Кн. Николай счастливо оправился от этой гадкой болезни, и я надеюсь, что зараза не распространится далее. Погода не способствует моему обустройству в Царском Селе, судьбе угодно иногда добавлять горькую пилюлю к тому, что она посылает, и поскольку я радовалась этому пребыванию, ей захотелось сыграть со мной злую шутку, и все же если эта горесть будет самой большой в моей жизни, то я смогу почитать себя очень счастливым человеком. Благополучное обустройство здесь, кажется, поможет вернуть меня в прошлый год, но мне будет не хватать Вас, любезная Сестрица, я не могу спокойно видеть этот кабинет, из которого Вам пишу, не могу не подумать с сожалением, что Вы не зайдете сюда ко мне более, как это бывало в прошлом году.

Поблагодарите, пожалуйста, Тетушку[435] за Ее дружеский привет и передайте Ей слова моего глубочайшего почтения, я написала Принцу, однако письмо это будет ждать курьера, который собирается отправиться в путь и все еще не отправляется, так что письмо будет уже несколько устаревшим. Я надеюсь, что Он не рассердится на меня, кланяйтесь ему покамест. Не изменяйте Вашему расположению ко мне – вот то желание, которое я не устаю повторять, поскольку придаю этому очень важное значение, и позвольте обнять Вас очень нежно.

Элизабет.

АННА СТЕПАНОВНА каждый раз бывает чрезвычайно тронута Вашими приветственными словами, сама она сейчас в большой горести по поводу смерти своего родного племянника, сына Ее брата, которого она очень любила, при этом она пребывает в добром здравии, и зрение ее не ухудшается. Амели передает Вам тысячу и тысячу добрых слов.

Кам[енный] Остров,

18/30 июля 1809 года.

Любезная Сестрица! Зная, что ныне отправляется курьер, дабы передать Вам поздравления к дню Вашего Ангела, не могу не присоединить к ним также и свои. Эти пожелания очень искренние и нежные, и Вы даже не можете себе представить, какие молитвы о Вашем счастье воссылаю я в этот день к Небесам. Думаю, что не очень ошибусь, если скажу, что мыслями 22-го Вы будете более у нас, чем у себя дома. Вы так легко можете представить себе час за часом события этого дня[437], что я уверена, все его картины пройдут у Вас перед глазами: в этом году, однако, добавится еще одно чрезвычайное обстоятельство, о котором Вы вряд ли догадываетесь; дело в том, что в настоящее время в достаточной близи от наших берегов находится Английский флот, так что можно предположить, что Englishmen легко смогут поддаться соблазну участвовать в празднике; сегодня в Петергоф-Ораниенбаум и т. д. отправили Гвардейский корпус, который позаботится о том, чтобы сделать там наши удовольствия безопасными[438]. Разумеется, будут и такие, кто найдет пикантным, что развлекаться ныне можно только под прикрытием армейских войск, что касается меня, то я вижу во всем этом нечто жалостливое, но именно это меня и умиляет, пока же я все еще надеюсь, что господа эти будут заняты в Петергофе и его окрестностях в основном созерцанием фейерверка. Я рассказываю Вам вздор, не правда ли, любезная Сестрица, а ведь в то время, как я Вам пишу, голова у меня разламывается от воскресного гвалта на Кам[енном] Острове, от которого я несколько отвыкла, вернувшись сюда лишь позавчера, хорошая же погода притягивает сюда массу карет, что вкупе с музыкой, раздающейся из сада г[ра]фа Строганова[439], лишает меня последних мыслительных способностей. Мне хотелось бы поговорить с Вами о последних событиях в Германии, о перемирии, о моих былых опасениях и слабых надеждах, и о нынешней переоценке всего этого, но, как я Вам уже сказала, сегодня у меня для всего этого нет совершенно никаких сил. – По-прежнему я надеюсь, что мирные инициативы австрийцев в Германии будут иметь успех, если вражда вспыхнет опять, и не вынудят Вас при том покидать страну. Любезная Сестрица, что из всего этого выйдет! По правде говоря, все это трудно себе вообразить даже на более свежую голову. Простите моему состоянию всю ту галиматью, о которой я Вам пишу, пробегите вскользь все, для чего потребно Ваше снисхождение, но остановите Ваш взгляд на выражении нежных пожеланий, которые я позволяю себе высказать еще раз, обнимая Вас от всего сердца.

Элизабет.

Кам[енный] Остров,

8 /20 сентября 1809 года.

Передо мною три Ваших письма, любезная Сестрица, которые могли бы оправдать мою лень, если бы не следовали одно за другим, будучи разделены лишь небольшим временным интервалом, но признаюсь Вам, что я тысячу раз предпочитаю подождать некоторое время, чтобы поблагодарить Вас за них, сделав это скорее с надежной оказией, чем по почте, которой можно доверить разве информацию о часе восхода и захода солнца. После этого объяснения, любезная Сестрица, надеюсь, что Вы скорее одобрите ту паузу, которую я взяла, прежде чем Вам написать <нрзб.>. – Имп[ератрица] сообщила мне, что Вы ей писали по почте о пребывании в Веймаре короля Вестфалии[441], я увидела Вас тут же словно сквозь магический кристалл и в особенности представила себе, как выглядели Вы в оконном проеме, в то время как Тетушка беседовала с Королем, и как растерянно (хотя Вы не давали к этому никакого повода) любовались Вами уланы во дворе замка. Как я люблю Вестфальские войска за то, что они имели несчастие пропустить моего Зятя вместе со своим корпусом[442]; для меня это был счастливый момент, когда я узнала о его отплытии, я и не надеялась, что ему удастся ускользнуть, и потому нежно благодарю Вас, любезная Сестрица, за тот интерес, который Вы ради меня проявили к этой истории.

Мне больше хотелось обсудить сначала с Вами Ваши письма и лишь потом сказать свое слово о наступившем мире[443], Имп[ератрица] конечно же начала свое письмо именно с этой темы, нарочный, я думаю, расскажет Вам все изустно и тем самым лишит нас преимущества первыми сообщить Вам новость. Слово, которое я хотела, таким образом, Вам сказать, сводится к следующему; я, разумеется, весьма рада тому, что пролитие крови, по крайней мере с одной стороны, прекратится, но я была бы еще значительно более счастлива, если бы этот мир был заключен с моим Королем Швеции[444]. Мы почтили Его вчера торжественным Tedeum`ом в Исаакиевском соборе, был парад войск, канонада и ружейная пальба, вполне достойная нынешних полей сражений, слава Богу, звуки ее были не столь убийственны. Погода и сама церемония были великолепны, если не считать ливня, который неожиданно начался в тот момент, когда мы рысцой приближались с опущенными стеклами к собору, что несколько расстроило собравшихся людей. – Слышали ли Вы, любезная Сестрица, что бедная моя кузина Марианна Прусская[445] только что разродилась мертвым младенцем. Мне об этом сказали несколько дней назад, и мне не хотелось этому верить, бедная, несчастная женщина, как я ей сочувствую. Говорят также, что здоровье Королевы[446] находится в весьма печальном состоянии, такое впечатление, что сама судьба обрушилась на эту семью. Прощайте, любезная Сестрица, передайте, прошу Вас, поклон от меня Тетушке, поблагодарив Ее за внимание, а также множество добрых слов Кузену. Это письмо, возможно, придет, когда мир будет заключен также и в Германии, как было бы хорошо, если бы все эти перемирия обладали бо´льшим постоянством. Застанет ли Вас мое письмо все еще свернувшейся в кокон, или же приближение дурной погоды уже внесло некоторые изменения в Ваш образ жизни? Что касается меня, то я педантично и по мере сил прохожу свой курс лечения в светском обществе. Вы знаете, что я считаю это необходимым для воспитания характера. Не знаю еще, что решила Ваша Сестрица в Твери, возможно, она сама скажет Вам об этом, поскольку она пишет Вам письмо с той же оказией. Прощайте еще раз, любезная Сестрица, и да будет сие прощание коротким в той мере, в какой оно не сумеет Вам наскучить. Обнимаю Вас от всего сердца.

Элизабет.

______

АННА СТЕПАНОВНА всегда бывает очень тронута Вашим вниманием и припадает к Вашим стопам. Я получила <нрзб.> от Депеара и очень благодарю Вас за это, любезная Сестрица. Он объявил о своем прибытии сюда в октябре месяце.______ Забыла Вам сказать, любезная Сестрица, что Имп[ератрица] предложила мне воспользоваться этой оказией и написать Матушке, я отправила ей пакет, который соблаговолила взять Имп[ератрица]. Соблаговолите передать его моей Тетушке, чтобы она отправила его с надежной оказией, обременять Вас вновь было бы очень неделикатно с моей стороны.

9 сентября [1809 года].

Любезный Друг, добрая моя Сестрица, отправляю Вам этого курьера, дабы известить Вас о мире, заключенном со Швецией. Да вознесется хвала Провидению, Оно распорядилось так, как я только и мог желать. Передача Финляндией своей территории до Торнео вместе с Аландскими островами[448], присоединение Швеции к континентальной системе и закрытие наших портов для Англии[449], – Вы легко можете представить себе всю ту радость, которую эти события вызвали здесь, и я нисколько не сомневаюсь в том, что Вы эту радость разделяете. Благодарю Вас тысячу раз, любезный Друг, за письма, которые Вы мне писали, я слишком полагаюсь на Вашу дружбу, чтобы надеяться, что Вы будете снисходительны к тому, что я не пишу Вам столь часто, как мне бы того хотелось; но это отнюдь не означает, что оттого Вы менее искренно любимы, а каждый знак Вашего внимания доставляет мне истинное удовольствие. Меня необычайно тронуло Ваше милое внимание, заставившее Вас устроить так, что курьер Ваш прибыл ровно в день моего Ангела, и сердце мое платит Вам благодарностью. Почему не захотели Вы прислушаться к моему плану? Возможно, Вы были бы тогда еще среди нас, по крайней мере, мы оставили бы Вас у себя еще на несколько месяцев, а это было бы уже для меня совсем не мало. – Я очень рад процветанию Вашей Малютки и очень хорошо понимаю радость, которую Вам сие должно доставлять. – Прощайте, любезный Друг, помните, что невозможно любить Вас более нежно, чем это делаю я.

Тысяча поклонов Герцогине и Герцогу, я очень признателен им за внимание. – Поклонитесь от меня Прекрасной Графине, она постоянно в моих мыслях, и я питаю к ней искреннее расположение. Вы будете очень милы, если ей это передадите. Наконец, любезный Друг, я заканчиваю, рекомендуя Вам о сем. Мои поклоны Вашему Мужу.

Петербург

27 oктября / 9 ноября 1809 года.

Если я только сейчас благодарю Вас, любезная Сестрица, за то, что Вы так милостиво вспомнили о дне Ангела моей Дочери[451] и тут же мне об этом сообщили, то вовсе не оттого, что Ваше внимание меня не тронуло. Вы знаете, насколько я дорожу чувствами, которые Вы имеете милость мне выказывать, как и всеми выражениями этих чувств. Я не стала бы так долго и так скучно распространяться на эту тему, поскольку Вы слишком добры, чтобы сердиться на меня и упрекать в неблагодарности, однако мне довольно часто приходится сталкиваться с тем, что моя медлительность по части переписки дает повод делать весьма неблагоприятные выводы.

С тех пор, как Ваша Сестрица обосновалась в Твери, она уже успела и рассердиться на меня по этому поводу, и меня простить, и я надеюсь, что теперь, после смиренной отповеди, которую я ей дала, с этим раз и навсегда покончено. Вы уже знаете, любезная Сестрица, что Имп[ератрица] желала бы провести зиму в Гатчине, хотелось бы, чтобы эта зима была не такая суровая, как предыдущая, иначе санные выезды, которые она собирается делать, окажутся для нее довольно тяжелы. Хорошая погода в Петербурге установилась два дня назад, но снега еще нет, и река не замерзла. В настоящий момент у нас гостят Пр[инц] Александр и П[ринце]сса[452]; которая собирается здесь родить, но не ранее марта месяца. Ее разместили в покоях, которые занимали Вы, и часто, любезная Сестрица, мне чудится, что я все еще вижу здесь Вас. С того времени, когда здесь были Вы, в неприкосновенности осталась только спальня, что касается гостиной, то мебель расставлена в ней уже несколько иначе, чем это было при Вас, и это разрушает впечатление.

По всей вероятности, зима эта пройдет спокойнее, чем предыдущая, и если так оно и случится, то меня это не огорчит. Прощайте, любезная Сестрица, примите со снисходительностью мое глупое послание. Уже давно я утратила способность писать умные письма, и потому в ожидании, когда тому представится новая возможность, позвольте мне уверить Вас в нежной дружбе и просить Вас не оставлять Вашей.

Элизабет.

Петербург,

23 ноября / 4 декабря 1809 года.

Если бы Вы умели читать в моей душе, любезная моя Сестрица, Вы бы лучше поняли то, что я не могу выразить сейчас словами – как тронута я была тоном Вашего письма, Вашей столь любезной готовностью служить посредницей в моей переписке с Матушкой и вниманием, побудившим Вас послать гравюры, связанные с Герцогом Эльсским[454], которые, как вы хорошо догадываетесь, представляют большой интерес для меня. Примите же за все эти добрые дела недостаточную, но, уверяю Вас, самую искреннюю благодарность. Данных гравюр, существование которых Вы советуете мне держать в тайне, никто, кроме Амели, еще не видел, к тому же никто и не смог бы их оценить по достоинству, и если Друг <нрзб.> грозился повесить Вас за то, что Вы мне их послали, то Вам надо было бы привлечь в эту кампанию и Вашего дражайшего Дядюшку кн[язя]. Александра Вюртембергского, который привез их сюда с собой (во всяком случае, портрет Герцога Эльсского) и который, по правде говоря, их не показал, но нелицемерно похвалялся ими передо мной. – Вы, конечно, знаете, любезная Сестрица, и мне кажется, что я и сама писала Вам, что Антуанетта будет рожать здесь[455], об этом договорились без моего участия, но у меня будет своя выгода от этого. Через несколько месяцев я почувствую себя весьма одинокой, Амели должна уехать в Германию будущей весной, и тогда общество Антуанетты если не восполнит Ее отсутствие, то по крайней мере будет служить разнообразием в том досадном уединении, которое, как Вы легко можете догадаться, вряд ли меня очень радует. Причиной Ее отъезда послужило желание Матушки, которая утверждает, что общество Амели необходимо для устройства различных дел, касающихся Ее будущего, и потому Амели, притом что Ее возвращение ко мне оговорено, живет во вполне понятном радостном предвкушении встречи со многими столь дорогими ей особами. На Ее возвращение я рассчитываю, я льщу себя этой надеждой, но время этого возвращения не может быть определено до тех пор, пока моя Сестрица не окажется в Германии. – Необходимо, чтобы я очень рассчитывала на Вашу дружбу, чтобы сообщать Вам о тех моих делах, которые касаются лишь лично меня, но признаюсь Вам, любезная Сестрица, что я самонадеянно верю, что Вы так или иначе принимаете участие в тех событиях, которые оказывают столь прямое воздействие на мой внутренний мир. – Мне говорили, что Герцог Веймарский чуть было не отправился в Париж, должно быть, эти слухи безосновательны, поскольку Вы ничего не сообщаете о том Имп[ератрице][456], однако Король, Ваш сосед, между тем уже там оказался[457]. И говорят, что там он соберет вокруг себя много народа и что в результате появится новый Имп[ератор] Запада, но когда это письмо до Вас дойдет, Вы будете осведомлены, возможно, об этом лучше, чем я; а пока, любезная Сестрица, я пользуюсь Вашим милостивым и великодушным предложением и посылаю вместе с этим письмом вложение для Матушки, которое очень прошу доставить ей самым надежным способом, я бы добавила еще немало извинений за свою докучливость, если бы не считала их неуместными после всего, что Вы мне писали. Прощайте, любезная Сестрица, не лишайте меня своего внимания и дружбы, которые, как Вам известно, мне так дороги.

Элизабет.

1810 год

Петербург,

26 января 1810 года.

Любезный, добрый мой Друг, любезная Мари, в том, что я Вам так долго не писал, Вам следует винить лишь мои многочисленные отъезды то в Тверь[459], то в Москву и различные административные решения, которые я был вынужден принимать здесь по моем возвращении. Тысяча благодарностей, любезный добрый мой Друг, за Ваше милостивое письмо и за все, что оно содержит и что так умеет ценить мое сердце. Любить Вас более искренно, чем это делаю я, почти невозможно. Какая жестокая разница между этой зимой и прошлой. Никакого ПОСЛЕ РАЗВОДА, никаких бесед О СЕМ и никакого МИРОМ ГОСПОДУ ПОМОЛИМСЯ[460]. Грустно закончился парад, и мы возвращаемся домой в свою келью; та безумная радость, которая при Вашем участии так приятно отвлекала меня от бумажной скуки, исчезла, и род меланхолии пришел во мне на смену тем очаровательным пируэтам, которые я в одиночку выделывал у Вас в комнате. Наконец, это радикальное изменение во всем. – CATHERINCHEN MEIN KINDCHEN[461] все сделала о сем, так что я получил живот с KINDCHEN ВНУТРИ[462]. Вот и все, что я имею Вам сказать по поводу этой королевской охоты. Воображать Вас себе до 7-ми раз в день. Это восхитительно и, добавлю, к сожалению, неповторяемо для меня, я уже слишком стар для подобного образа жизни. Пора покончить с этим безумством. Поцелуйте за меня ручку прекрасной и очаровательной Графине. Скажите ей, что если сама она не находит себя прекрасной, то этот недостаток восполняется восхищением, которое испытывают к Ее особе остальные. Завидую, что Вы можете видеть Ее столь часто.

Тысяча добрых слов всей Вашей семье.

Ваш сердцем и душой навеки.

– ___

Петербург,

22 февраля / 4 марта 1810 года.

Этот курьер привезет мою благодарность Вам, любезная моя Сестрица, за милостивое Ваше письмо от 13/25 января раньше, чем если бы я отправила его с почтой. Я тронута сверх меры всеми знаками Вашего внимания и дружбы, и верьте, что сердце мое платит Вам безоговорочно.

Празднества, о которых Вы мне пишете, вероятно уже закончились у Вас в настоящий момент, но они навели меня на мысль об июне месяце, времени, на которое, как говорят, назначено бракосочетание моей Кузины[464]. Тетушка соблаговолила меня о том оповестить; Принц Мекленбургский тоже сообщил мне об этом, я поздравлю его от всей души, но остерегусь посылать те же пожелания счастья Кузине и полагаю, любезная Сестрица, что вы приблизительно одного мнения со мной[465]. – Вы так приучили меня рассчитывать на Вашу доброту и снисхождение, что без всяких предваряющих слов я прилагаю при сем письмо, адресованное Матушке, которое осмеливаюсь Вам препоручить, в нем не содержится ничего важного, я лишь оповещаю Ее о времени отъезда Сестрицы, который назначен на 7/19 марта, через две недели. – Она увидит Вас, любезная Сестрица, и привезет с собой от меня рекомендательное письмо, без которого впрочем, думаю, могла бы и обойтись: на этом я, любезная Сестрица, покамест заканчиваю свое письмо, но не могу при этом умолчать – что 4 числа сего месяца[466] вспоминала Вас и желала вам счастья, которого Вы так заслуживаете, и снова молила Господа о том, чтобы Вы сохранили мне дружбу, которой я так горжусь.

Элизабет.

Петербург,

13/25 Maрта 1810 года.

Позвольте мне, любезная Сестрица, воспользоваться посредничеством Амели, чтобы напомнить Вам о себе и сказать, что мне очень бы хотелось оказаться на Ее месте и иметь удовольствие вновь увидеться с Вами. Примите Ее с той же дружбой, которую Вы ей всегда выказывали, и в залог той, которую, как я позволяю себе надеяться, Вы испытываете ко мне; пожелайте также, любезная Сестрица, вместе со мной, чтобы ничто не помешало ей 6 – 7 месяцев спустя проделать тот же путь в обратном направлении. Если бы, подобно нашим отцам, мы жили в более спокойные времена, когда можно было просчитывать события вперед, то горечь моего расставания с Амели была бы градусом ниже, но сегодня, когда положение всей Европы зависит более или менее от каприза одного человека, разве нам дано знать, не возобновится ли война в самое скорое время, не будет ли нарушено сообщение, не будет ли запрещено Принцессе, подданной Рейнского союза, отправиться в страну варваров, которую хотят вновь причислить к Азии. – В конце концов, если бы я позволила продолжать дальше, то я бы усмотрела столь много темного в нынешнем положении вещей, что его было бы достаточно, дабы умереть от беспокойства, положимся же лучше на волю Провидения и не будем давать волю своему воображению. – Амели полностью удовлетворит Ваше любопытство касательно всего, что вы захотите узнать о Петербурге, вот почему я не хочу более ни о чем рассказывать и ограничусь, любезная Сестрица, тем, чтобы обнять Вас и заверить в своей самой нежной и искренней дружбе.

Элизабет.

4 июля [1810 года.]

Любезный, добрый Друг, не хочу упускать представившейся мне возможности передать вам пару слов. Я очень горячо сопереживал вместе с Вами по поводу Вашей Малютки. Слава Богу, все идет на поправку, и я от души этому рад. Нет другой такой тревоги, которая могла бы сравниться с этой!

Я был более несчастлив, чем Вы, любезный Друг, и говорю вам об этом, зная все ваше дружеское расположение ко мне. Я потерял Младшую из двух моих Малюток[469] вот уже как две недели назад, и Вы можете представить себе всю ту боль, которую я испытал. Да хранят Вас Небеса от подобных переживаний. Катрин прибыла три дня тому назад в полном здравии. Ее присутствие пошло мне на пользу и облегчило сердце. Как жаль, что вы не можете также быть здесь. Это заставило бы нас вновь пережить те счастливые времена, которые мы провели вместе и которые исчезли вместе с Вами. Это истинная правда. – Прощайте, любезный Друг, не забывайте меня и верьте, что сердцем и душой я Ваш до гроба. Тысяча добрых слов Герцогу и Герцогине, и Вашему Мужу. Поклонитесь от меня прекрасной Графине.

__

Будьте так добры, любезный Друг, передать вложенное здесь письмо Тетушке Луизе.__

Рекомендую Вам сего вручителя, это весьма симпатичный субъект и к тому же не лишенный талантов[470].

Кам[енный] Остров,

3/15 июля 1810 года.

Прошло уже немало времени, любезная Сестрица, с тех пор, как я Вам писала, и потому я не могу отпустить Господина Моренгейма, не передав с ним нежной благодарности за Ваше последнее письмо, за всё то дружеское участие, которое Вы выказали Амели, и за все те любезные слова, что были высказаны Вами в этой связи. Ее пребывание в Веймаре было одним из наиболее приятных моментов Ее путешествия, и Вашей доброте она во многом обязана приятностью тех мгновений, которые она там провела. С большим прискорбием я узнала, любезная Сестрица, что Вы перенесли нечто вроде коклюша, и что Ваша Дочь стала еще одним поводом для вашего беспокойства, дай Бог, чтобы в тот момент, когда я об этом говорю, дела уже обстояли иначе; Вы поймете, любезная Сестрица, то искреннее и глубокое участие, которое я принимаю в Ваших горестях. Имп[ератрица] конечно же рассказывает Вам с этой же оказией и со всеми возможными подробностями о прибытии Великой Княгини Екатерины [Павловны], а потому я не скажу Вам об этом ничего более, вполне естественно, что Имп[ератрица] желает также, чтобы и Вы были сейчас здесь, и уверяю Вас, что я всячески поддакивала ей, когда услышала, как она высказала это пожелание, Вел[икая] Кн[ягиня] Екатерина [Павловна] ничуть не изменилась, она пополнела совсем немного, и все говорит о том, что роды Ее будут благополучными. Поскольку Вы благоволите немного интересоваться моей особой, скажу Вам, любезная Сестрица, что в скором времени я совершу небольшое путешествие на побережье Балтийского моря, но не для того, чтобы защищать его от англичан[472], а чтобы самой в него окунуться, это путешествие должно мне принести пользу во многих отношениях, и в особенности я надеюсь, что оно избавит меня от частых головных болей, которые отравляют мое существование, отсутствие мое продлится не более шести недель. Вы тоже, любезная Сестрица, как мне говорили, собираетесь принимать ванны и воды в Эмсе, думаю, что Вы будете иметь удовольствие встретить там Марианну[473], я искренне молюсь, чтобы эти воды принесли Вам пользу.

Конец ознакомительного фрагмента.