Алгебраист. 2. Удаление с уничтожением (И. М. Бэнкс, 2004)

Я родился на водяной луне. Некоторые, особенно ее обитатели, называли ее планетой, но, поскольку она в диаметре чуть больше двухсот километров, название «луна» представляется более точным. Эта луна целиком состояла из воды; я хочу сказать, что она представляла собой шар, лишенный не только суши, но и твердых пород внутри, просто сфера, не имеющая прочной сердцевины, состоящая из воды вплоть до самого своего ядра.

Будь луна размером побольше, у нее было бы ледяное ядро, потому что вода, хотя и считается несжимаемой, на самом деле все же может сжиматься и при очень высоком давлении становится льдом. (Если вы живете на планете, где лед плавает на поверхности воды, это покажется вам необычным и даже противоречащим законам природы, но именно так дело и обстоит.) Луна была слишком невелика, чтобы образовалось ледяное ядро, а потому, если ты достаточно жизнестоек и давление воды тебе нипочем, то можешь погрузиться на глубину – вес водяного столба над тобой будет возрастать вплоть до самого центра луны.

А там случаются странные вещи.

Потому что здесь, в самом центре водяного шара, сила тяжести, казалось, отсутствует. Ну да, колоссальное давление со всех сторон, но ты становишься фактически невесомым (на поверхности планеты, луны, водяной или нет, тебя всегда притягивает к центру, но если ты в центре, то притяжение действует равномерно со всех сторон), и давление вокруг тебя поэтому не так уж и велико, как ты себе представлял, учитывая всю эту массу воды, из которой состоит луна.

Это было, конечно…

Я родился на водяной луне. Некоторые люди, в особенности ее обитатели, называли ее планетой, но, поскольку она в диаметре чуть больше…

Здесь капитан замолчал, прокрутил часть остального текста, потом остановился, чтобы прочесть строку «А там случаются странные вещи». Он промотал еще, остановился снова: «Я родился на водяной луне. Некоторые люди, в особенности ее…»

И все в таком роде? —

спросил он своего третьего помощника.

Вроде бы все одно и то же, господин капитан. Похоже, здесь раз за разом повторяются одни и те же несколько сотен слов. От двенадцати до семнадцати раз. Это все, что осталось от ее памяти. Даже базовая операционная система и набор инструкций были стерты другими записями. Типичная методика этой мерзости, известная как удаление с уничтожением.

И не остается следов от того, что было прежде?

Нет, следы остаются, но это повторяющиеся отрывки. Техники предполагают, что это всего лишь последняя из множества записей, которые сменяли друг друга. Когда машина осознает, что неизбежно будет захвачена или уничтожена, то не оставляет никаких следов от своей исходной памяти.

Именно так.

Капитан воэнов нажал клавишу, проматывая текст до конца. Экран замер на несколько мгновений, потом на нем появилось: «Я родился…»

Это самая последняя часть памяти?

Так точно.

На лице капитана появилось выражение, в котором другой воэн узнал бы улыбку; его спинные колючки шевельнулись и тут же снова замерли.

Это было проверено, третий? Никакого другого содержания, никаких скрытых посланий?

Проверяется, господин капитан. Общий объем данных превосходит возможности памяти нашего корабля, и потому их обрабатывают блоками. То, что вы здесь видите, – это фактически модель.

Сколько времени потребуется для завершения?

Еще минут двадцать.

Найдены ли другие средства, способные обрабатывать значительные объемы информации?

Нет. Конструкт в основном соответствовал своему внешнему виду – голова кометы. Искусственная мерзость хоронилась в ядре. Сенсорный и двигательный блоки отдельно размещены на поверхности и собраны, можно сказать, с миру по нитке. Технические параметры проверены полностью.

Исходный язык, использованный в повторяющемся отрывке?

Как на экране – старый стандартный.

Происхождение цитируемого отрывка?

Неизвестно. Предварительный лингвистический анализ с девятнадцатипроцентной вероятностью указывает на квейап как на возможный источник.

Квейапы, большинство которых входило в Меркаторию (капитан прежде служил на военном корабле вместе с офицером-квейапом), были метавидом, представителей которого обычно называли дирижаблями, – небольшие или средних размеров шарообразные существа, воздухоплавающие и перерабатывающие кислород. Повторяющийся пассаж, заполнивший память машины, явно был написан от лица водного жителя. Но случается, подумал капитан, что пишут и не от своего лица. Он сам в начальном колледже сочинял стихи от имени Кульмины, пока не осознал, что это подпадает под статью, признался в содеянном и понес соответствующее наказание. Это отбило у него охоту к сочинительству.

Безупречные в целом характеристики капитана за период обучения заметно портила лишь коррекционная фаза, потребовавшаяся для того, чтобы довести до должного уровня его эмпатический коэффициент. Этот изъян позднее объяснили результатом подавления всякой эмпатии после того невольного проступка и наказания. Тем не менее он дослужился до капитана, что невозможно без некоторой эмпатической тонкости, способности предвосхищать чувства твоего экипажа и экипажа противника.

Он смотрел на полурасплавленные останки захваченного конструкта – черного, с щербатой поверхностью, замаскированного под ядро кометы, диаметром приблизительно восемьсот метров, который потерял почти четверть своей структуры. Покореженный, он лежал в нескольких километрах от них, в эпицентре облака темноватых обломков, и излучал остатки тепла, выделившегося при его частичном разрушении.

Эта картинка освещалась включенным на малую мощность одним из внешних излучателей и была четкой и ясной, насколько это вообще возможно, поскольку никаких преград между ними не было – даже прозрачного материала корпуса, атмосферы или другой среды. Капитан смотрел прямо с мостика – открытого гнезда среди массивного, но изящного плетения балок на поверхности корабля. На судне, к счастью, не было представителей других видов – одни воэны, поэтому весь корабль был открыт вакууму. Во время недавних боевых действий они, конечно же, находились глубоко в чреве корабля, в командном отсеке, надежно защищенные слоями брони и корпусом, их органы восприятия были прикрыты экранами, но (когда обломки признали безопасными) капитан, третий помощник и двое любимчиков капитана из рядовых вышли наружу, чтобы лучше оценить положение и поверженного врага.

Капитан оглянулся, словно рассчитывая увидеть настоящее ядро кометы, проплывающее мимо. Он сориентировался и включил увеличение, после чего смог разобрать огни, обозначающие силовые установки двух других его кораблей, которым по завершении столкновения было приказано вернуться во внутреннюю систему, – две тусклые, немигающие голубоватые звездочки. Кроме этого, в зоне видимости был корабль под ними да обломки на расстоянии двух километров.

Нехорошо здесь умирать, подумал капитан, холодно и одиноко. Логически оправданное место для укрытия мерзкой машины, но явно неподходящее для любого живого (или кажущегося живым) существа, выросшего в другой атмосфере, – оно выберет для своих последних мгновений другой пейзаж.

Он вернул экран третьему помощнику и снова обратил свои главные глаза на остатки конструкта. Его задняя сигнальная выемка и комплекс вторых глаз по-прежнему были направлены на подчиненного; капитан передал приказание:

Что ж, половина нашей миссии завершена. Ложимся на обратный курс к базе, а когда завершится полная обработка содержимого памяти мерзкой машины, взорвите на ней заряд антивещества, чтобы не осталось ничего крупнее элементарных частиц.

Будет выполнено, господин капитан.

Можете идти.

Корабль ровно, но довольно резко ускорялся, производя отдаленный гул. У Фассина под правым локтем была маленькая подушечка, воспринимавшая мышечные движения и таким образом регулировавшая экран перед ним (а теперь уже казалось – над ним, поскольку кресло изменило угол наклона и его стал поддерживать противоперегрузочный костюм); он смог увидеть Пирринтипити, когда корабль развернулся, уходя от Наскерона, и направился вглубь системы – к солнцу и к следующей планете, Сепекте, более или менее походившей на Землю.

На экране тропическая столица Глантина выглядела как приподнятое мерцающее пятно, отделанное там и здесь темно-зелеными островками и погруженное в бледно-зеленое море. Странно, но я уже ностальгирую по Пирри, подумал он. У него все равно не было ни малейшего шанса выйти за пределы городского порта, но он полагал, что маршрут будет обычным: переход с суборбитального корабля на трубопоезд, потом где-то в глубине огромного ствола под названием Эквабашня нужно дождаться подъемника, добраться на нем до орбитального порта, а там уже пересесть на космический корабль. Направляться в космос прямо из Осеннего дома – это казалось ему неправильным и странным образом волновало душу.

Путь до Сепекте в зависимости от взаиморасположения планет обычно занимал от пяти до семи дней при стандартном ускорении в одно «же». Корабли были большими и удобными: вы могли гулять в свое удовольствие, заходить в рестораны, бары, экраны и спортивные залы. А на лайнерах покрупнее имелись даже бассейны. Минуты невесомости в середине пути были поводом для веселья и озорства (а нередко для поспешных и крайне неудовлетворительных совокуплений). Глантинцам не очень нравились путешествия при двойной перегрузке, но, прибыв на Сепекте, они все равно ее испытывали, так что полет был чем-то вроде тренировки.

Экран показывал Фассину, что перегрузка возрастает до трех, четырех, а потом пяти и более «же». Противоперегрузочный костюм Фассина подстроился под его дыхание, мягко помогая наполнять легкие воздухом без излишних усилий с его стороны.

– Я, пожалуй, вздремну, – сказала первый офицер Дикогра. – Или вы хотите поболтать?

– Вздремните, – сказал он. – Я сам думаю, не поспать ли немного.

– Отлично. Система все равно будет мониторить нашу жизнедеятельность. Ну, тогда до скорого.

– Приятных сновидений.

Фассин видел, как с экрана исчез Глантин. А за ним поначалу открылась не космическая ночь и не пенистые всплески звездных туманностей, а широкий, освещенный солнцем лик Наскерона, безумный вихрящийся танец газов цвета некой сказочной пустыни, однако состоящий из движения гигантских лент, словно противоположно направленные потоки жидкости кружились по поверхности планеты диаметром сто пятьдесят тысяч километров, гиганта, на который можно сбросить тысячу Глантинов, или Сепекте, или Земель, а ему хоть бы хны. То была не такая уж малая автономная система в системе Юлюбиса, огромный мир, который, с человеческой точки зрения, был настолько далек от понятия «дом», насколько можно представить, но тем не менее именно там Фассин уже провел бо́льшую часть своей необычной, аритмичной жизни, а потому, невзирая на свою непомерную величину, безумные магнитные и радиационные перепады, экстремальные температуры, убийственное давление, непригодную для дыхания атмосферу и опасных, непредсказуемо эксцентричных жителей, для Фассина и его коллег-наблюдателей Наскерон был чем-то вроде дома.

Фассин смотрел, пока и Наскерон не стал уменьшаться; Глантин превратился в точку, плавающую над огромным бледно-желтым в полоску ликом, потом вокруг появились более яркие звезды, а потом Фассин выключил экран и заснул.

Он проснулся. Прошло четыре часа. Нагрузки не изменились, гул корабля по-прежнему доносился откуда-то издалека. Больше спать Фассину не хотелось, и потому он, перейдя в медленное время, задумался.

Все в системе Юлюбиса знали, куда их отбросило уничтожение портала: когда эта весть доходила до вас, вы тут же понимали, что по меньшей мере две с половиной сотни лет вам придется провести у Юлюбиса. Для большей части жителей, даже подавляющего большинства (девяносто девять процентов из них были люди), которому никогда не представится шанс выйти за пределы системы, это имело очень серьезное значение. Это означало, что остаток жизни им суждено провести здесь. О мечтах и надеждах побывать в других частях галактики нужно было забыть.

Для других это означало, что их близкие в других уголках галактики, на другом конце погибшего портала, больше никогда их не увидят. Двести четырнадцать лет до Зенерре – почти два века пути для света, а значит, ровно столько же для послания или сигнала, отправленного оттуда к Юлюбису; возможно, три века, до того как червоточину восстановят, даже если инженеры сразу же вылетят на специальном корабле вместе с порталом.

А кто мог знать наверняка, остались ли инженеры или большие корабли? Может быть, одновременно с порталом Юлюбиса подверглись атаке и уничтожены все остальные? Может быть, перестала существовать и сама Меркатория, и теперь нет ни Комплекса, ни артерий, ни единого портала, а от величайшей из последних цивилизаций галактики осталось только множество разрозненных архипелагов, раздробленных, заброшенных и одиноких.

Ничто в постоянном потоке информации, протекавшем через портал перед самым его уничтожением, не свидетельствовало о такой всегалактической атаке. Впрочем, даже за десять минут до нападения не было никаких признаков и угрозы, надвигающейся на портал Юлюбиса; лишь перед самой атакой, словно ниоткуда, во всем своем блеске появился флот запредельцев – такой многочисленный, какого прежде у Юлюбиса и не видели; и вот этот флот бросился на самое мощное в системе скопление кораблей, и, теряя сотни своих судов (фактически не обращая внимания на корабли защиты, разве что те оказывались непосредственно на пути) и не считаясь с потерями, стал пробиваться к устью портала, и в конечном счете уничтожил все вокруг себя взрывами антивещества – одного этого было достаточно, чтобы система оценила масштаб случившегося, – так что в небесах образовалось и почти мгновенно угасло скопление новых звезд, своими всепроникающими лучами ослепивших тех, кто находился в непосредственной близости, и превративших в туман не только почти весь остаток флота запредельцев, но и многие корабли их преследователей.

Некоторое время казалось, что цель не была достигнута, так как последняя линия обороны, а вместе с ней и сам портал устояли.

Но оказалось, что вся атака была лишь отвлекающим маневром, а настоящее нападение произошло, когда огромный корабль (выдолбленный изнутри астероид весом несколько миллионов тонн, скорость которого превышала девяносто девять процентов от световой) вынырнул совсем с другой стороны. В некотором смысле он тоже промахнулся – пронесся в ста метрах от устья портала и столкнулся с несколькими военными лазерными спутниками: те еще не начали поворачиваться в сторону корабля, когда он врезался в них и мгновенно уничтожил со всеми вспомогательными и ассоциированными системами портала, вызвав в небе еще одну невероятную световую детонацию.

Однако сам портал был уничтожен не этим, а релятивистской массой корабля-жертвы.

Порталы устанавливались только в точках либрации или на других орбитах, удаленных от больших небесных тел, потому что могли функционировать лишь на сравнительно плоском участке пространства-времени. Чуть увеличь градиент (вблизи гравитационного колодца планеты или другого массивного объекта), и они уже не работали. Чуть увеличь еще – и портал схлопывался и исчезал, обычно не без фейерверка. Осуществивший таран корабль-астероид был таким массивным, а его скорость настолько близка к световой, что его эффективная масса практически сравнялась с массой такой планеты, как Сепекте. Прохождения этого гравитационного колодца в такой близости от устья портала (а особенно на такой скорости) оказалось достаточным, чтобы уничтожить портал и червоточину, озарив всю систему еще одной апокалиптической вспышкой.

Последние остатки предыдущей волны нападавших немедленно бросились в бегство, но были либо уничтожены, либо подбиты с последующим самоуничтожением.

За два дня до этой атаки Фассин был то ли в космосе, то ли на Сепекте – сидел во вращающемся ресторане на вершине боркильской Эквабашни и обедал с Таинс Йарабокин, которая должна была отбыть в Академию Объединенного флота на следующий день – по завершении предоставленного ей в связи со смертью матери длительного отпуска. Перед этим Фасс целый месяц таскался по самым сомнительным и нездоровым заведениям Скема, второго города Сепекте. Он чувствовал себя пресытившимся, даже старым.

После происшествия в разбитом корабле они с Таинс поддерживали связь, правда особенно близки друг другу не стали, хотя немного спустя и провели вместе ночь. Салуус после случившегося отдалился от них обоих, потом мотанулся за полгалактики в завершающий колледж, после чего в течение десятилетий оставался бельмом на глазу у своего разгневанного папочки, этаким плейбоем, который, лишь изредка и без предупреждения наведываясь в систему Юлюбиса, более или менее постоянно вел в галактическом масштабе тот же образ жизни, что Фассин вел с большими перерывами в масштабах системы.

Суборбитальное спасательное судно прибыло к руинам корабля, лежавшего в Северной пустыне Глантина, несколько минут спустя после вызванного Таинс корабля Навархии. Спасатели проникли внутрь и обнаружили тело Айлен. Состоялось расследование. Гражданские власти оштрафовали Сала за вторжение внутрь корабля на расстояние, превышающее то, которого требовала защита от внешней угрозы, а военные наградили Таинс за ее действия введением дополнительного курса в программу ее обучения.

Фассину, благодаря показаниям Таинс, светила какая-то награда за гражданское мужество, однако он сумел отмазаться от ее вручения. Он никому не говорил о куске скрученного металла, похищенного Салом из разбитого корабля, но Таинс сама подняла этот вопрос за обедом в Эквабашне. К тому времени она уже знала, что просто не нашла в себе сил отобрать ту железяку у Сала еще раз. Позволила ему оставить этот идиотский трофей.

– Может, это у них вроде дверной ручки или крючка для пальто, – с грустью в голосе сказала она. – Но я ставлю десять к одному, что в шкафчике или на столе у Сала она превратилась в капитанский штурвал или в гашетку батареи главного калибра.

Таинс посмотрела на горизонт вдали и на близкую скользящую поверхность Сепекте; ресторан вращался, создавая гравитацию в этом царстве невесомости, обиталище, привязанном на максимально возможном расстоянии – сорок тысяч километров. Другой конец троса касался земли в Боркиле, столице Сепекте.

– Черт побери, ты все время знала, – сказал Фассин, кивая. – Наверно, этого и следовало ожидать. Мимо тебя ничто не проходит.

Таинс во всех смыслах заделалась птицей высокого полета – она делала великолепную карьеру в Вооруженных силах Навархии и подлежала назначению в Объединенный флот, одно из высших подразделений Меркатории, куда людей приглашали крайне редко. У коммодора Таинс Йарабокин был моложавый вид – она хорошо старилась.

Как и каждый из них троих.

Сал, невзирая на свои многочисленные дебоши, мог позволить себе лучшее лечение и, вероятно, получить доступ даже к тем процедурам, что были ему запрещены, а потому казалось, что он прожил со дня гибели Айлен гораздо меньше, чем реально прошедшие сто три года. Недавно даже появились слухи, что он намерен остепениться, стать хорошим сыном, заняться бизнесом, найти себе место в жизни.

Таинс, преследуя корабли запредельцев и атакуя их базы, проводила десятилетия в условиях околосветовых скоростей – сражалась она быстро, а вот старела медленно.

Фассин продолжил семейное дело и в конечном счете стал наблюдателем медленных, а потому проводил свои растянутые десятилетия в беседах с насельниками Наскерона. У него, как и Салууса, были свои безумные годы, он тоже немало погулял в притонах Глантина, Сепекте и где подальше, совершил не такое уж и большое общеобразовательное путешествие по самым красочным уголкам предположительно цивилизованной галактики, теряя деньги и иллюзии, набирая жирок и в гораздо меньших количествах – мудрость. Но его вольности, как думал он сам, были совсем не тех масштабов, что у Сала, и, уж конечно, не столь затяжными. Он довольно быстро вернулся домой, протрезвел, остепенился, прошел подготовку и стал наблюдателем.

Загулы у него по-прежнему случались, но становились все реже и короче, хотя дядюшка Словиус и считал, что они могли быть еще менее частыми и продолжительными.

Даже в освященных тысячелетиями наблюдательских покоях Фассин продолжал гнать волну, что нравилось, конечно, не всем. В последние полторы тысячи лет (то есть в годы правления дядюшки Словиуса) предпочтение отдавали виртуальным экспедициям, а не прямому методу. Во время виртуальных, или опосредованных, экспедиций вы находились в коматозном состоянии под тщательным присмотром в больнично-чистом комплексе наблюдателей на Третьей Ярости, низкоорбитальной луне над самой внешней границей туманистой атмосферы Наскерона, и оттуда общались с насельниками при помощи ЯМР-сканеров[1] высокого разрешения, лазерных комплексов, спутников связи и, наконец, механических устройств с дистанционным управлением, которые выполняли самую грязную и опасную работу, находясь в тесном контакте со звеньями, стаями, стадами, косяками и просто отдельными насельниками.

Фассин возглавил маленькую группку мятежников: он и несколько других молодых наблюдателей предпочитали залезать в тесный стреловидный газолет, где, засунув трубки и клапаны в ноздри, уши и прочие отверстия, должны были дышать специальной жидкой дыхательной смесью, вручив свою тело и судьбу маленькому кораблю. Принимая на себя перегрузки, ядовитые испарения, радиацию и все остальное, тот физически доставлял наблюдателя в атмосферу газового гиганта, чтобы можно было полнее заслужить уважение и доверие местных обитателей, лучше выполнить свою работу и научиться местным обычаям.

Случались несчастья со смертельным исходом, неудачи, возникали споры, запреты и забастовки, но в конечном счете – главным образом благодаря неоспоримо лучшим результатам и большему объему собираемых данных (неоспоримо лучшим в том смысле, что они явно превосходили все прежние, а не в том смысле, что старая гвардия могла заявить: мол, того же самого добились бы и традиционной методикой, которая на самом деле, вероятно, и вызвала к жизни это долгожданное улучшение) – молодые победили, и трудные экспедиции, реальные экспедиции, в которых, фигурально выражаясь, приходилось пачкать руки, стали нормой, а не исключением. Эта методика, хотя и более волнующая, более рискованная, была в то же время и более действенной, более занимательной для наблюдателя, а кроме того, более дружественной по отношению к зрителям профильтрованной, прилизанной, с задержкой во времени сетевой трансляции, которую прогрессивные дома наблюдателей поддерживали последние полтысячи лет.

– Вы превратили это в какой-то спорт, – печальным тоном сказал раз Словиус, когда они с Фассином рыбачили вместе в море Плавников на Глантине. – Раньше для этого требовалось больше мозгов.

И тем не менее из стойкого, непреклонного критика движения за реальные экспедиции Словиус (который хватался за любую возможность, чтобы продвигать интересы своего клана) превратился – смотря по ситуации – в своего рода тайного сторонника Фассина и в конечном счете использовал все возможности клана Бантрабал для поддержки племянника и его коллег-революционеров. Тот факт, что оба они, Фассин и Словиус, оказались правы, а их клан процветал и обоснованно считался самым результативным и уважаемым из девяти кланов системы Юлюбиса (а значит, фактически и одним из самых передовых домов наблюдателей во всей галактике), являлся важнейшим и самым положительным достижением Словиуса на посту главного наблюдателя и отца семейства Бантрабал.

Фассин теперь, безусловно, являлся лучшим наблюдателем в системе: это стало особенно очевидно после проведенных им исследований племени Димаджриан – буйной стаи молодых насельников, с которыми он подружился. Он фактически даже стал членом стаи на целое столетие во мнимом времени, что во времени реальном составило шесть лет. По наблюдательским представлениям, он даже еще не достиг расцвета сил, но тем не менее уже был одним из лучших в своей профессии. Он родился триста девяносто лет назад, но лишь сорок пять из них прожил по физиологическому времени, а выглядел и того моложе – лет на тридцать пять.

Иногда он вспоминал о происшедшем в разбитом инопланетном корабле, думал о том, что случилось с Салом, Таинс и с ним самим, и ему приходила в голову мысль: кошмар той ночи осенил их каким-то странным благословением, обратным проклятием, заколдовал эту троицу, словно Айлен, сама того не ведая, отказалась от того золотого будущего, что ожидало ее, и щедро наделила им их троих.

Он поцеловался с Таинс на прощание. Та направлялась через портал и по Комплексу на дальнюю оконечность галактики – в Академию флота, куда ее пригласили преподавателем, на год. Фассин держал путь на противоположный край системы Юлюбиса, где в это время находился Наскерон, – он не оставлял попыток извлечь знания из насельников.

Таинс благополучно прошла через портал за день до его уничтожения. Фассин находился в лайнере на расстоянии одного дня пути от Сепекте и, даже не выслушав до конца известие об уничтожении портала, понял, что увидеть Таинс ему, видимо, больше не суждено.

Сал, который в это время вполне мог оказаться бог знает где, был дома со своим многострадальным папочкой. Часов десять он пребывал в ступоре – все никак не мог поверить в случившееся, а потом целый месяц провел в трауре по утраченной свободе, пытаясь утолить свою скорбь вином, наркотическим чадом и развратом в жалких притонах системы Юлюбиса. Вообще-то, в Сепекте, и особенно в Боркиле, имелись бары, курильни и бордели, имевшие репутацию хуже некуда (в Боркиле целый район – Бугитаун был отведен для подобного рода отдыха), но беда в том, что они не принадлежали к остальной части цивилизованной галактики. Фасс как-то в одном из бугитаунских баров-борделей наткнулся на Салууса, но тот был настолько пьян, что даже не узнал друга юности.

Потом Сал встал на путь праведный, подстригся, избавился от нескольких татуировок и множества знакомых и в начале следующей рабочей недели появился с самого утра в офисе компании, где служащие все еще пребывали в прострации: каждая ложная тревога наводила на них ужас и в любую минуту они ожидали вторжения.

С самого начала всех в системе мучили вопросы: «Зачем?», «Почему нас?», «Что дальше?» и «Только ли нас?».

Может быть, что-то в этом роде уже случилось повсеместно?

Юлюбису понадобится два столетия, чтобы выяснить, была эта атака частью более широких действий или же система стала одиночной целью. Юлюбис был удален от остальных частей галактики не более, чем любая другая система на конце одной червоточины (а значит, несравнимо менее, чем многие сотни тысяч освоивших космос систем, которые еще не были подсоединены – или вновь подсоединены – к Комплексу), но теперь вместе со своей главной планетой Сепекте, тремя крупными обитаемыми лунами, включая Глантин, тысячами искусственных орбиталищ и двадцатью миллиардами душ система Юлюбиса стала такой отдаленной и уязвимой, какой казалась всегда, если бросить беглый взгляд на карту галактики.

Милиция, военные части Навархии и уцелевшие подразделения Внешней эскадры Юлюбиса отремонтировали технику и перегруппировались. Было объявлено военное положение и введен в действие план на случай чрезвычайных обстоятельств, в результате чего все наиболее передовые производственные мощности системы перешли на выпуск военного оборудования. В итоге компания отца Салууса, «Тяжелая промышленность Кегара», расширилась и достигла оборота, какой и не снился владельцу, а Салуус из беспутного наследника огромного состояния превратился в будущего владельца состояния просто беспрецедентного.

В руководстве системы подумывали – а не соорудить ли Юлюбису собственную червоточину и корабль-носитель, чтобы доставить портал к Зенерре. Но помимо огромных расходов и соображений (поскольку в скором времени начнется доставка портала с другого конца) о напрасной трате времени и средств, которая ничуть не ускорит воссоединение, был и еще один убийственный довод, действовавший, пока власти Зенерре не дали бы высочайшей санкции или не поступили бы данные о коллапсе всей цивилизации: в Меркатории изготавливать и устанавливать червоточины разрешалось только инженерному корпусу.

Предусматривались суровые наказания для тех систем и правителей, которые хотя бы только приступят к сооружению червоточины без прямой санкции свыше, а согласованный с Меркаторией план действий на случай чрезвычайных обстоятельств в системе Юлюбиса такой санкции не содержал.

Обнаруженные в космосе вокруг точки либрации, где прежде находился портал, немногочисленные обломки кораблей запредельцев свидетельствовали о том, что участники нападения принадлежали к трем группам, вот уже несколько тысяч лет досаждавшим Юлюбису и близлежащему пространству: Трансгрессу, Истинно Свободным и Биальянсу, которые на этот раз объединились, доведя свой флот до невиданных прежде размеров.

Состояние обитателей системы, пребывавших на грани нервного срыва в ожидании вторжения запредельцев, было близким к тому, в котором находились о-земляне, прежде чем стали полноправными членами галактического сообщества.

Сказать, что любая цивилизация, до того как она вступила в контакт с остальными обитателями галактики и нашла свое место в постоянно меняющейся метацивилизации других существ, в основе своей невропатична, значит ничего не сказать, потому что ранее, когда они искренне считали, что, кроме них в этом мире, возможно, нет никого, все одиночные сообщества были исполнены раздутого чувства собственной значимости и некоего экзистенциального страха перед необозримостью и мнимой пустотой мироздания. Но даже притом, что обитатели системы Юлюбиса знали о существовании остальной галактики (ну хоть в какой-то, на худой конец, форме), их мировосприятие отчасти вернулось к прежнему дообъединительному состоянию.

В условиях военного положения, которое хотя и досаждало, но иногда странным образом щекотало нервы, система Юлюбиса, смирившись со своей неожиданной изоляцией и вновь наступившей уязвимостью, стала жить ближними целями, цепляясь за удовольствия и наслаждения, доступные сегодня, потому что завтра могло и не наступить. Нет, общество не разложилось, сколь-нибудь значительных бунтов или восстаний отмечено не было, хотя протесты случались – и подавлялись – и, как гораздо позднее признали власти, СОВЕРШАЛИСЬ ОШИБКИ. Но система не развалилась, выстояла, и впоследствии ее обитатели не без ностальгии оглядывались на эту странную, неспокойную эпоху. В этом времени было что-то лихорадочное, но в то же время яркое – воссоединение с жизнью после отрыва от всего остального мира, и в некотором смысле это подозрительно походило на культурное возрождение в пределах системы, которую начинали называть Юлюбисским отъединением.

Фассин, пока шло брожение умов, по большей части отсутствовал – он использовал любую возможность для экспедиций, словно опасаясь, что не сможет заниматься этим в будущем. Даже возвращаясь в реальное время, он был изолирован от крайностей охватившей систему суматохи, от страхов, от невротических выбросов энергии, поскольку предпочитал находиться на Глантине, а не на Сепекте или ее кольцевых орбиталищах; на Глантине же он предпочитал жить в одном из пяти сезонных домов клана, а не в Пирринтипити или других крупных городах планеты-луны. Он по-прежнему путешествовал, иногда уезжал отдохнуть в Пирри или вообще отправлялся за пределы Глантина, что случалось, когда эта новая, необычная атмосфера безумия становилась особенно напряженной.

Но бо́льшую часть времени он проводил на Наскероне, в хрупком маленьком газолете, иногда возвращаясь к нормальной скорости жизни. Он летал с молодыми насельниками, оседлав вместе с ними газовые потоки, его аппарат сотрясали вихрящиеся пояса газового гиганта, окутывающие планету суперветра и шквалистые гипершторма. Иногда же (это случалось чаще и приносило гораздо больше пользы, хотя и не было так захватывающе) он чинно парил в кабинете или библиотеке внутри одного из миллионов наскеронских городов с кем-нибудь из насельников постарше и поученее; вообще-то, насельники были, казалось, единственными обитателями системы, кого совершенно не взволновало уничтожение портала. Редкие из (и без того немногих) вежливых насельников выражали формальное (что-уж-тут-поделаешь) сочувствие, какое обычно выказывают, узнав, что у собеседника скончался престарелый родственник.

Фассин полагал, что глупо ожидать чего-то иного от такой древней, по собственным заявлениям насельников, расы, которая, как считалось, исколесила галактику вдоль и поперек при скоростях, составлявших несчастные проценты от скорости света (причем задолго до того, как из остатков еще более древнего поколения звезд образовалась планетарная туманность, давшая начало Земле, Юпитеру и Солнцу), и все еще утверждала, что чувствует себя отчасти ущемленной, но не из-за ограниченной скорости перемещения, а из-за скромных размеров галактики, выявленных этими поразительно древними, подчеркнуто неторопливыми путешествиями.

Дни, недели, месяцы, проведенные в ожидании вторжения, превратились в год. Число атак запредельцев отнюдь не увеличивалось – они вообще сошли на нет, словно налет на портал был каким-то последним актом безумия, а не логичным, хотя и расточительным вступлением к войне на завоевание. Годы сложились в десятилетия, и постепенно обитатели системы и ее институты стали дышать свободно, веря, что вторжения может и не последовать. Большинство чрезвычайных сил было распущено, хотя высокая численность армии, которая пребывала в состоянии постоянной боевой готовности, все еще поддерживалась, а сенсоры и патрули постоянно мониторили окружающее пространство вокруг Юлюбиса в поисках опасности, которая вроде бы исчезла.

Во всех направлениях лежала почти ничем не заполненная пустота: бесплодные пространства, вмещавшие несколько древних выгоревших солнц с планетами, на которых отсутствовала жизнь, или вообще без планет, разбросанные там и сям облака газа и пыли, коричневые карлики, нейтронные звезды и другие продукты распада (часть из которых, впрочем, по природным условиям была способна стать средой обитания для каких-нибудь экзотических разновидностей медленных – синктурий и энигматиков, но определенно не годилась для тех видов, которые могли сочувствовать обитателям Юлюбиса или хотя бы понять их судьбы и тревоги). Но нигде не было видно союзников, никого, кто был бы в силах помочь, оказать содействие или поддержку, – и, уж конечно, никаких порталов.

Вдоль по рукаву, почти параллельно нечетким границам галактики, отклоняясь чуть в сторону к сгущающейся массе газа, туманностей и звезд, лежала Зенерре. А между Юлюбисом и галактическим центром распростерлась огромная масса Отъединения; считалось, что в Отъединении, включавшем скопление Эпифания-пять с миллионами звезд, разбросанных на пространстве в несколько кубических световых веков, все еще существуют миры, которые прежде были частью цивилизованного, пронизанного внутренними связями и сетью ходов сообщества, пока около семи тысяч лет назад не случился Коллапс Артерий, а затем Война новых быстрых и все последовавшие за ней смуты и беды.

Двести четырнадцать лет и двадцать дней спустя после атаки на портал, именно в тот срок, когда он и ожидался, поступил первый сигнал с Зенерре – фронт волны, предшествующий постоянному потоку информации из остальной части объединенной галактики; там, сообщали на Юлюбис, жизнь продолжается, как прежде. Кроме атаки на портал, ничего чрезвычайного не произошло, и дела у Меркатории в целом шли неплохо. Атаки и налеты различных групп запредельцев продолжаются во всему цивилизованному пространству, как не прекращаются и операции против них, но это происходит на обычном, приемлемом уровне, к которому уже успели привыкнуть за тысячелетия Войны с запредельцами, – тактически беспокоящее и досадно опустошительное, но стратегически бесперспективное и разрозненное микронасилие, которое уже назвали Гулом.

Обитатели системы Юлюбиса испытали облегчение, недоумение и своего рода обиду: нас-то за что?

Технический корабль «Эст-тоон Жиффир» с порталом на борту вылетел от Зенерре к Юлюбису год спустя после катастрофы и, по расчетам, должен был прибыть на место через триста семь лет, но этот срок постепенно уменьшился до двухсот шестидесяти девяти, поскольку техкорабль увеличил скорость, приблизив ее к световой; инженерам пришлось произвести тонкую настройку систем, которые препятствовали воздействию на портал релятивистских масс корабля и самого портала. Население системы Юлюбиса вздохнуло с облегчением, и последние остатки военного положения были снова скрыты от глаз общественности. Та немалая часть населения, что родилась после разрушения портала, задавалась вопросом – какой станет их жизнь после соединения с остальной галактикой, с той полумифической метацивилизацией, о которой они столько слышали.

Фассин почувствовал, что корабль достиг точки перехода, – давление на его грудь, тело, конечности спало за несколько секунд, и, по мере того как его организм пытался приспособиться к переменам, ощущение угнетенности сменилось неожиданной вспышкой легкости. Он держал глаза закрытыми; почти сразу же он почувствовал слабое, легкое давление, идущее откуда-то из-под головы, потом снова невесомость, а несколько мгновений спустя кто-то словно потащил его за ноги, и тогда ощущение веса вернулось, давление начало быстро возрастать, пока рев в голове не стих и снова не перешел в отдаленный гул корабельного двигателя.

Архимандрит Люсеферус постоял перед руинами города, нагнулся и погрузил руку в перчатке в мягкую землю у своих ног, вывернув оттуда горсть почвы. Он поднес ее к лицу, осмотрел, потом приблизил к носу и понюхал, потом уронил комок земли и отряхнул перчатки, не сводя взгляда с огромного кратера на том месте, где прежде располагалась немалая часть города.

Кратер все еще наполнялся из моря, и коричневато-белая вода вытекала из устья. Водопад исчезал в основании кратера, клубясь водяной пылью, скалистая чаша понемногу остывала, водные потоки сталкивались между собой и повсюду поднимался пар. Массивная струя пара толщиной километра три поднималась в спокойное, пастельного цвета небо, пронзая тонкое полотно облаков до срединных слоев атмосферы.

Таков был замысел архимандрита: преподать суровый урок планете, где для этого имелись подходящие условия; например, город на берегу моря, сам виновный в сопротивлении либо показавшийся ему, архимандриту, символом чьего-то сопротивления, должен был уподобиться его любимому Джунчу на Лесеуме-9-IV. Если какой-либо народ сопротивлялся ему в ходе завоевания или во время оккупации, этот народ должен был, конечно же, понести наказание, но вдобавок стать и частью чего-то большего, чтобы даже и в смерти, даже в разрушении города быть невольным участником того, что есть на самом деле произведение искусства. Ведь когда смотришь со склона этой вот горы, разве перед тобой не новый залив Фараби? А эта щель, сквозь которую с грохотом, сотрясая землю, ринулся поток воды, – разве она не похожа на Силовой разлом? А эта вздыбившаяся башня пара, что сначала ринулась вверх, а потом склонилась к горизонту, – разве она не похожа на роспись, на его собственную завитушку?

Да, конечно, залив имел форму, чересчур близкую к окружности, а щель представляла собой всего лишь жалкий прорыв в стене кратера, образованной преимущественно устьевым илом и не идущей ни в какое сравнение с огромными, километровой высоты, утесами настоящего Силового разлома. И конечно, пейзажу вокруг этого нового Джунча не хватало великолепного кольца окружающих гор, а эта игрушечная горка, на которой он стоял (со своими адмиралами, генералами и стражниками, покорно ждавшими в отдалении у него за спиной, пока архимандрит насладится зрелищем), откровенно говоря, была лишь жалким подобием вертикального утеса Отвесной цитадели, откуда открывался величественный вид.

Однако художнику приходится иметь дело с той натурой, которая есть под рукой, и там, где недавно на склонах холмов, обступивших устье реки, расстилался многолюдный прибрежный город с огромными зданиями, причалами, волноломами и якорными стоянками (иными словами, город, каким он был почти всегда, невзирая на все так называемые катастрофы, вроде землетрясений, наводнений, сильных пожаров, бомбардировок с моря и воздуха или более ранних вторжений), теперь возникло подобие прекрасного и далекого места, возникла новая дикая красота, возникла площадка для возведения нового города, который возродится под знаком его, архимандритова, суверенитета, возникла некая (даже) возможность целебного единения с другими народами и местами, склонившимися перед его волей, единения в страдании и в красоте, потому что этот величественный кратер, эта последняя работа, был самым свежим из его творений: еще один бриллиант в ряду, уходящем далеко-далеко, к той вершине изящества, какую являл собой Джунч.

Побеждать и уничтожать мог – если на то была его воля и времена требовали подобной решимости – любой, кому хватало самоуверенности, жестокости и (Люсеферус считал себя достаточно скромным, чтобы признать это) от кого не отворачивалась удача. Способность правильно оценить, что и сколько необходимо уничтожить для достижения нужного эффекта, понимание, когда следует быть жестоким, когда проявлять снисходительность, а когда демонстрировать обманчивую, иссушающую гнев щедрость и даже некоторую видимость юмора, – все это требовало более расчетливого, тонкого, весьма – он не мог придумать другого слова – цивилизованного подхода. Он владел таким подходом. Его история говорила сама за себя. А если ты, владея всем этим, идешь еще дальше и используешь печальную необходимость разрушения, чтобы сотворить произведение искусства, сформировать великолепный зрительный образ, выковать символическое единство… тогда ты переходишь еще выше, на тот уровень, где обыкновенный вояка, обыкновенный политик превращается в творца.

У центральной колонны пара поднимались дымовые щупальца – темные мелкие ветки вокруг огромного бледного ствола, – они отмечали места, куда упали воздушные суда оборонявшихся и где бушевали пожары после землетрясения, вызванного применением кратерного оружия. Художественный вкус, без которого такая работа невозможна, требует создания крутого склона без полного уничтожения всего, что есть вокруг (ведь в конце концов здесь должен вырасти новый, возрожденный город). Чтобы достичь такой точности, требовалось изощренное оружие. Эксперты по вооружению при архимандрите уделяли время подобным деталям.

Архимандрит Люсеферус оглянулся, улыбаясь начальникам штабов, которые почтительно расположились у его ног; вид у них был слегка взволнованный, и немудрено – они находились на свежем воздухе еще одной только что покоренной планеты. (Но разве не радостно было вдыхать этот свежий воздух, невзирая на все его инопланетные запахи? Разве эти странные новые ароматы сами по себе не означали, что к их постоянно растущим владениям прибавилась новая жемчужина?) Над ними и чуть позади гудели, паря в воздухе, ощетинившиеся военные корабли, окруженные небольшими облачками сенсорных и оружейных платформ. Вокруг архимандрита расположилась личная охрана – почти все лежали или стояли на коленях на траве, держа наготове оружие, отливающее матовым блеском. Часть из них в военных экзоскелетах бродили вокруг или сидели на корточках, упираясь плоскими стопами в землю.

У подножия холма, еще за одним кольцом охранников, под бдительным гулом беспилотных флаеров охраны, текла медленная мышасто-серая река беженцев.

Ходульники; бескрылые летучие мыши, вули. Виды, населяющие Меркаторию. Пребывавшие в отсоединении все эти тысячелетия, но тем не менее виды, относящиеся к Меркатории. Люсеферус посмотрел на бледно-зеленое небо, представляя себе ночь, звездные покрывала и одно конкретное солнце (на которое ему указали с орбиты всего сорок часов назад, когда силы вторжения готовились к первой высадке), которое неуклонно приближалось, по мере того как они с боями прокладывали к нему свой путь; называлось оно – Юлюбис.

В ярком золотистом воздухе Сепекте, с его боркильской Эквабашней, которая из туманного далека видится тонкой иглой, маленький корабль Навархии приблизился к дворцовому комплексу, проскользнул сквозь древний лес атмосферных силовых колонн километровой высоты и между более скромных, но все же весьма впечатляющих административных и гостиничных башен. Затем он исчез в широком, чуть наклонном туннеле, выходящем на посадочную площадку перед шарообразной громадиной дворца иерхонта – сферой диаметром восемьсот метров, построенной давно скончавшимся Саркомагом по образу Наскерона: отдельные ленты этажей медленно и в разных направлениях вращались вокруг неподвижного ядра. Изменяя цвет то на оранжево-красный, то на коричневатый, то на бледно-желтый, вокруг дворца вились цветовые вихри (точно копируя видимые из космоса облака газового гиганта), за которыми не были видны балконы и окна, сенсоры и передатчики.

– Майор Таак? Лейтенант Инесиджи, дворцовая стража. Прошу вас, сюда. Как можно быстрее, будьте так добры.

Говоривший, чей голос звучал как у человеческого ребенка, набравшего полный рот металлических шариков, был джаджуэджейном, существом, которое в состоянии покоя напоминало насекомоподобное перекати-поле диаметром шестьдесят или семьдесят сантиметров. Лейтенант Инесиджи вытянулся до двух метров – роста Фассина, собрав множество своих прутиков, темно-зеленых и сине-стальных, в некое подобие открытой головы, похожей на птичье гнездо (хорошо еще, что он не попытался изобразить лицо), и шел на двух стеблях, отдаленно напоминающих ноги. Остальная часть его тела, отливавшая цветами посадочной площадки перед дворцом, представляла собой цилиндр, украшенный ремнями из мягкого на вид материала и маленькими металлическими штучками: они могли быть и ювелирными поделками, и техническими приспособлениями, и оружием.

Фассин повернулся, помахал веселой, словно захмелевшей, Дикогре и сел в коляску вместе с джаджуэджейном. Они быстро покатили из зоны, где проверяли приехавших, к лифту, а потом извилистым коридором в номер, из окон которого, похоже, открывался реальный вид на город – на северную его часть с бледной неровной кромкой гор вдали. Лейтенант Инесиджи изящным движением поставил багаж Фассина на кровать и сообщил, что у него есть ровно три пятых часа, чтобы освежиться, облачиться в официальную придворную одежду и явиться к наружным дверям, откуда его проводят к аудиториуму.

Фассин отбил в Бантрабал сообщение о своем благополучном прибытии, а затем поступил, как велено.

Шарообразный аудиториум был роскошным и уютным, стены белого золота сверкали под облаком в форме галактики, заполнявшим все пространство под потолком. Облако пронзали яркие огни, имитирующие звезды. Лейтенант Инесиджи показал Фассину место на одном из низких подмостков, вделанных в неглубокую ступенчатую чашу аудиториума. Из пола выдвинулось рассчитанное на человека кресло. Фассин сел в него, не сгибая спины в своей нескладной придворной одежде, и лейтенант каким-то булькающим шепотом сказал ему: «Прошу вас, оставайтесь на месте, господин майор», потом сделал нечто вроде поклона, повернулся к своей тележке и укатил по пандусу к выходу.

Фассин оглянулся. Аудиториум вполне мог вместить тысячу персон, но их было лишь двадцать пять – тридцать, занявших места словно с таким расчетом, чтобы оказаться как можно дальше друг от друга. Людей (все они, как и Фассин, были в неудобной и довольно вычурной придворной одежде) было больше, чем других видов, но он увидел здесь и джаджуэджейна (увешанный переливчатыми лентами, он то ли спал, то ли отдыхал, свернувшись шаром), двух смотревших на него вулей, которые напоминали два угловатых серых шатра, покрытые серебряными цветами, – один из этой пары двухметровых краснокожих эллипсов парил в воздухе и тоже смотрел на Фассина (даже откровенно указывал на него), другой стоял на своем концевике и либо тоже дремал, либо вытянулся по стойке смирно: Фассин ориентировался в телесном языке многих инопланетных видов, но знания его в том, что не касалось насельников Наскерона, были поверхностны. И наконец, среди инопланетян были три подводных жителя в экологических костюмах – больших, наполненных водой скафандрах; в двух из э-костюмов виднелось что-то похожее на аквамариновых квейапов, и, скорее всего, там находились кускунде, третьим же был матово-черный, излучающий тепло ромб размером с небольшой автобус, в котором наверняка помещался теплосимбиотический ифрагиль.

В центре помещения, в самой низкой его точке, перед рядом широких, высоких концентрических платформ, разрушавших симметрию пространства, находился непонятного вида прибор, похожий на древнюю металлическую кастрюлю для приготовления пищи. Этот черный пузатый цилиндр метра два в диаметре, с плосковатым куполом наверху, помещался на невысокой треноге, установленной на маслянисто-блестящем золотом полу. Поверхность цилиндра покрывали тонкие ребра, но в остальном он имел доисторический вид. Фассин ничего подобного в жизни не видел. Хотя в помещении было тепло, его пробрал озноб.

Квейап, который, как показалось Фассину, спал, вдруг выпрямился, и его боковая мантия покрылась рябью; он повернулся к своему одноплеменнику в тридцати футах от него, который тоже развернулся к нему. На их лицевых фонарях появилась целая гамма выражений, они двинулись навстречу друг другу и, сблизившись, зависли в воздухе, обмениваясь не словами – выражениями лиц; через несколько секунд с потолка спустился маленький беспилотный наблюдатель и (при помощи голоса с щебетанием и попискиваниями) явно приказал им разойтись по местам. Квейапы проверещали что-то, отвечая дистанционно управляемому аппарату, но разошлись и устремились на свои места.

Не успели они вернуться в прежнее положение, как из боковой двери появились шестеро техников-джаджуэджейнов, – они шли в неудобных, ограничивающих их форму официальных одеяниях из тускло-переливчатых лент, толкая перед собой большие поддоны с каким-то очень сложным по виду оборудованием, которое они расположили неровным кругом за «кастрюлей». Фассин внезапно осознал, что ленты говорят об их принадлежности к Шерифству, и подумал: может ли он, будучи майором, отдавать им приказания? Такая же по величине группа (на сей раз людей – цессорианских жрецов, судя по их одеяниям, хотя парадные одежды заставляли усомниться: может, они были Люстралиями?) приблизилась с противоположного конца зала. Жрецы встали вплотную за техниками, которые, не обращая на них внимания, занимались наладкой и установкой своего таинственного оборудования.

Наконец в помещение вошла вызвавшая у всех дурные предчувствия группа из восьми солдат – четырех человек и четырех вулей, облаченных в сверкающие силовые доспехи и вооруженных до зубов тяжелым пехотным оружием. Атмосфера в приемной стала другой; настроение ощутимо переменилось – недоумение и ожидание сменились тревогой и даже страхом. Два квейапа обменивались сигналами во все лицо, ифрагиль в своем э-костюме с шипением поднялся с платформы, а два вуля поглядывали то друг на дружку, то на своих облаченных в сияющие доспехи одноплеменников.

Кто привел вооруженных солдат в аудиториум? Может, это ловушка? Может, все они нанесли оскорбление иерхонту? Неужели всех сейчас убьют?

Солдаты встали по стойке вольно, широким кругом обступив представителей Шерифства и Цессории: оружие на изготовку, доспехи застегнуты. Они стояли лицом к прибору в виде черной «кастрюли». Напряженность в помещении заметно ослабла.

Потом несколько платформ за гигантским цилиндром и группами функционеров сверкнули и резко ушли в пол, чтобы через несколько мгновений появиться, но уже не пустыми.

Наружное кольцо из людей в белых мундирах – официальных лиц двора, внутреннее кольцо из представителей разных видов – экстравагантно разодетых придворных, наружная часть центральной группы снова из представителей разных видов Доминации, Омнократии, Администратуры и Цессории (Фассин знал большинство из них по новостным программам и нескольким официальным визитам ко двору за прошедшие годы). Все они встали полукругами, в порядке старшинства, в центре же поместилось самое важное существо – сам иерхонт Ормилла, великолепный в отделанном платиной э-костюме дискообразной формы, паривший с жужжанием над самой высокой из платформ; громадное, с разверстым ртом лицо этого темного существа виднелось сквозь алмазное окно скафандра среди вихрящихся потоков алого газа. Костюм семи метров в высоту и трех в ширину превосходил костюмы всех остальных и по размерам, и по импозантности. Скоро он покрылся инеем – влажный воздух аудиториума конденсировался на его переохлажденной поверхности.

Когда появились иерхонт и его свита, кресло Фассина предупреждающе завибрировало и начало погружаться назад, в платформу под ним. Фассин понял намек, встал и поклонился, остальные гости в приемной, каждый на свой лад, сделали то же самое. Гигантский скафандр чуть опустился, так что его основание коснулось платформы, и кресло Фассина снова плавно поднялось.

Иерхонт Ормилла был ирилейтом – обитателем газового гиганта, но (важное отличие для всех заинтересованных лиц) не насельником, хотя, возможно, в своем костюме-скафандре и был похож на такового. Ормилла правил системой Юлюбиса со времени его утверждения в этой должности почти шесть тысяч лет назад, задолго до того, как сюда прибыли люди, составлявшие ныне бо́льшую часть населения системы. Умелый, хотя и лишенный воображения правитель, в рамках компетенции иерхонта, установленных внутри Меркатории, он действовал осмотрительно, разумно и в некоторых случаях даже с известной долей сострадания. Его правление после уничтожения портала, по оценкам официальной прессы, являло собой потрясающий образец головокружительного величия, героической, беспримерной силы духа и трогательной, стойкой солидарности с его человеческой паствой. Недоброжелательные, неофициальные и чаще всего принадлежащие к человеческой расе критики могли бы обвинить его в изначальной предрасположенности к авторитарным методам и даже в параноидальной склонности к репрессиям, правда впоследствии он снова стал слушать своих советников, заняв более сдержанную и терпимую позицию.

Внимательнее присмотревшись к присутствующим важным персонам, Фассин понял, что вся верхушка более или менее в сборе. Кроме самого Ормиллы, двух первых заместителей иерхонта, Перегалса Тлипейна и Эмоэрта, в числе свиты были старший член Пропилеи, оставшийся в живых после уничтожения портала, субмастер Сорофьеве, старший офицер Навархии, адмирал флота Бримиэйс, генерал стражи Товин, первый секретарь администратории Хьюипцлаггер, полковник Сомджомион из Шерифства (на время настоящего чрезвычайного положения – мой главный начальник, подумал Фассин) и владетельный администратор Цессории Вориель. Элита из элит.

Фассин посмотрел на «кастрюлю», стоящую на золотом полу, на тяжеловооруженных солдат и подумал, что для того, кто пожелает уничтожить верхушку системы, это самый подходящий момент.

– Открывается чрезвычайная сессия Меркаторийского двора Юлюбиса, в присутствии иерхонта Ормиллы! – раздался в громкоговорителях оглушительный голос чиновника. – Иерхонт Ормилла! – прокричал чиновник еще раз, словно опасаясь, что не все расслышали.

Чиновник говорил на человеческой разновидности стандарта, всеобщего галактического языка. Стандарт был избран межвидовым пангалактическим языком более восьми миллиардов лет назад. Основными его распространителями были насельники, хотя они непременно подчеркивали, что это не их родной язык. У них был свой очень древний неофициальный разговорный язык и еще более древний – официальный, а кроме того, множество языков, каким-то образом сохранившихся с совсем древних времен или же придуманных позже. Эти новые языки становились модными и выходили из употребления, как это всегда и случается.

– Нет-нет, тут была конкуренция, – объяснял Фассину сотни лет назад, во время его первой экспедиции, проводник-наставник Айсул. – Обычное дело; жестокая конкуренция со стороны так называемых универсальных стандартов. После одного лингвистического разногласия как-то раз даже случилась полномасштабная война (между видами вязких и п’лайнеров, если память мне не изменяет), и реакция последовала тоже вполне обычная – следствие, отправка дознавателей, заседания, доклады, конференции, встречи на высшем уровне. Тот язык, который мы называем стандартом, был выбран после нескольких столетий исследований и споров в рамках колоссального и неуправляемого комитета, составленного из представителей многих тысяч видов, по меньшей мере два из которых успели полностью вымереть за время дискуссии. Как это ни удивительно, он был выбран благодаря его достоинствам, потому что был почти идеальным языком – гибким, описательным, бесцветным (не знаю, что уж это значит, но явно что-то важное), точным, но податливым, изящно исчерпывающим, но в то же время восприимчивым к иноязычным терминам и с необыкновенно свободной, но логически обусловленной связью между письменной и разговорной формами, которые легко и аутентично воспринимали любой ряд фонем, сцинтов, глифов или пикталей, оставаясь при этом вполне переводимыми. Но самое главное, что он никому не принадлежит; тот вид, который его изобрел, благополучно вымер несколько миллионов лет назад, не оставив никаких законных наследников или сколь-нибудь заметного следа в галактике, кроме этого единственного языкового бриллианта. Но что еще более удивительно, собранная впоследствии конференция для одобрения выбора мегакомитета прошла без сучка без задоринки и одобрила все надлежащие рекомендации. Принятие и внедрение были быстрыми и всесторонними. Стандарт стал первым и пока что единственным воистину всемирным языком всего за несколько поколений среднебыстрых. Кроме того, был установлен стандарт для панвидового сотрудничества, которому с тех пор все стараются подражать. Это, однако, не означает, что все и повсюду безоговорочно любят этот язык. В частности, среди моего вида по сей день продолжается сопротивление стандарту: некоторые одержимцы, а также малые и довольно большие группы и сети энтузиастов постоянно предлагают новые и, по их уверениям, еще более удобные всемирные языки. Некоторые насельники упорствуют в том, что стандарт возмутительным образом навязан извне, что он – символ нашей малодушной капитуляции перед галактической модой. Такие личности склонны говорить на древнем официальном. Или по крайней мере говорят в тех случаях, когда еще не успели изобрести свой собственный, обычно абсолютно невразумительный язык.

Фассина в его первой экспедиции сопровождал сам дядюшка Словиус, для которого эта экспедиция весьма кстати оказалась последней.

– Крайне типично, – сказал тогда дядюшка. – Только насельники могли устроить абсолютно честное соревнование восемь миллиардов лет назад и до сих пор продолжать спорить относительно результатов.

Фассин улыбнулся этой мысли и оглядел гигантское помещение, в котором слова чиновника отдавались эхом и затухали в драгоценных металлах и роскошных костюмах. Он подумал, что все это очень впечатляюще, но на пошловатый, чуть ли не вульгарный манер. Сколько, спрашивал он себя, придется им вынести этих утомительных церемониальных обрядов и пышных речей, прежде чем будет сказано или сделано что-нибудь заслуживающее внимания. Он быстро пересчитал присутствующих. Их было как минимум раза в два больше тех тридцати, о которых говорила представительская проекция.

Из платформы на стержне появился сенсорный экран и, остановившись перед ним, ожил; включились функции поиска и текстового набора – но никакой аудио- или видеозаписи. Фассин набрал символ, подтверждающий его присутствие. Другие приглашенные также отметились – на сенсорных экранах или аналогах, своих для каждого вида.

– Вас пригласили сюда, чтобы вы присутствовали при передаче сигнала с технического корабля «Эст-тоон Жиффир», – спокойно произнес низкий синтезированный голос Ормиллы. – Нас известили, что сигнал этот по необходимости будет иметь форму ИР-конструкта, который надлежит уничтожить по завершении приема.

Ормилла помолчал, чтобы его слова дошли до всех. Фассин подумал, что он неправильно понял иерхонта.

– То, как вы воспользуетесь полученной информацией, вопрос вашего долга и совести, – сказал им Ормилла. – Но то, каким образом вы ее получили, ни к долгу, ни к совести отношения не имеет; любое разглашение сведений, касающихся формы сигнала, наказывается смертной казнью. Начинайте.

ИР? Машина, наделенная сознанием? Эта мерзость? Неужели они серьезно? Фассин никак не мог в это поверить. Вся история Меркатории – это история неумолимого преследования и уничтожения ИР, непрерывных, методичных усилий с целью не допустить их возрождения в цивилизованной галактике. Для этого и существовали Люстралии – охотники за ИР, безжалостные, фанатичные преследователи машинного разума и любых исследований в этом направлении, и тем не менее сейчас они спокойно взирали на эту «кастрюлю» и техников вокруг нее.

В воздухе над темной машиной в центре помещения замерцал полупрозрачный образ. Это была голограмма человека мужского пола, одетого в форму адмирала Объединенного флота. Фассин и не подозревал, что кто-то из представителей его вида может подняться до таких внушительных высот. Адмирал был немолод, хорошо сложен, лицо его бороздили морщины. Его, конечно же лысый, череп густо покрывали татуировки. На нем был адмиральский полевой мундир космических сил, шлем убран в пазы у ворота. Знаки различия на мундире во весь голос кричали о том, что адмирал – очень важная во флотской иерархии персона.

– Благодарю вас, иерхонт Ормилла, – сказал образ, а потом словно посмотрел прямо на Фассина.

Тот даже успел испугаться, прежде чем сообразил, что всем присутствующим в помещении, видимо, показалось, что адмирал смотрит прямо на них. По крайней мере, Фассин очень на это надеялся.

– Я представляю адмирала Квайла из Объединенного флота и командую Третьей средней эскадрой военного флота, сопровождающей техкорабль «Эст-тоон Жиффир» под командой адмирала флота Кисипта на его пути к системе Юлюбиса, – сказала проекция спокойным деловым голосом.

«Военного флота?» – подумал Фассин. Никто не посылает военный флот сопровождать техкорабль, доставляет он портал или нет. Разве не так? Обычно вместе с техкораблями идут несколько кораблей охраны или одно-два подразделения Вооруженных сил Навархии плюс один небольшой корабль Объединенного флота – иногда для церемониальных целей. Фассин не был специалистом в военных делах, но такие вещи знал даже он – из новостей о недавних, по местному времени, соединениях и воссоединениях. Он внимательно посмотрел на военных на полукружье подиума. Да, видимо, эта новость удивила и их тоже.

– Я должен довести до вас информацию и приказы, – сказала голограмма. – После чего отвечу на вопросы. После чего буду уничтожен. Сначала информация. Полученные нами разведданные с большой долей вероятности указывают на то, что система Юлюбиса в течение года, а возможно, и нескольких месяцев с момента поступления этого сигнала подвергнется полномасштабной агрессии со стороны звездного скопления Отъединение Эпифания-пять.

Голограмма помедлила, словно прислушиваясь. В помещении воцарилась мертвая, потрясенная тишина, однако Фассин не услышал ни выкриков, ни каких-либо выражений страха или недоверия.

Он оглядел присутствующих в аудиториуме, пытаясь понять, для него ли одного новость была неожиданностью. Лицевые мерцания квейапов; вули обменялись пристальными взглядами; возможно, широко раскрыли глаза несколько техников, находившихся около машины ИР. Некоторые из наиболее экспансивных придворных казались немного ошарашенными. Возможно, чуть шелохнулся э-костюм ифрагиля. Рука Фассина потянулась к сенсорному экрану, но там засветилась диаграмма галактического пространства поперечником около тысячи световых лет с центром в звездном скоплении Эпифания-пять – массе звезд числом в несколько миллионов, лежащей в стороне от изолированного пучка солнц, ближе к центру галактики. У оконечности изолированного пучка и находился Юлюбис.

– Вероятность того, что ко времени прибытия этого сигнала вторжение уже состоится, наши стратеги оценивают приблизительно в шесть процентов. – Голограмма оглядела аудиториум и улыбнулась. – Я рад, что этого не случилось. – Улыбка исчезла с его лица. – С другой стороны, когда записывался оригинал этого сигнала, я надеялся, что смогу вам сказать: до вторжения остается три – пять лет. Но после моего воплощения здесь я получил доступ к некоторым собранным вами разведданным реального времени, оценив которые пришел к выводу, что для подготовки у вас остается меньше времени, чем я ожидал.

Образ сделал короткую паузу.

– Уже было известно об агрессивной экспансии Отъединения Э-пять. Мониторы глубокого сканирования космоса несколько сотен лет фиксировали в системе Лесеума взрывы оружия восьмого уровня мощности. – Образ оглядел приемную. – Иными словами, космические сражения с применением многомегатонного ядерного оружия. Имеются все признаки режима-изгоя, возможно под гегемонией человека, который называет себя архимандритом Люсеферусом. Когда-то он состоял в Цессории, хотя и в ранге хариолатора, а не архимандрита, так что, похоже, он сам себя повысил. Как бы то ни было, полагаю, что мы в настоящее время можем считать его вероотступником. – Голограмма улыбнулась одними губами. – Система Лесеума до недавнего времени оставалась последней подсоединенной частью региона Эпифания-пять. Однако и этот портал был уничтожен во время малой операции сил Разброса, и, таким образом, все это пространство оказалось отрезанным от цивилизации.

Едва заметная улыбка исчезла с его губ.

– Через десять дней после отправки этого сигнала силы вторжения с Отъединения Э-пять в составе нескольких сотен тяжелых кораблей плюс эскорт и транспортники с войсками атаковали систему Ронтрил, расположенную по направлению к центру галактики, считая от звездного скопления Э-пять. Мы полагаем, для них оказалось неожиданностью, что система Ронтрил только что получила новый портал и была подсоединена к Меркатории. Прежде она не была частью комплекса, что, возможно, и объясняет ошибку в расчетах. Как бы то ни было, но во время атаки сил Э-пять присутствовали подразделения Объединенного флота. Атака была отбита с тяжелыми потерями для обеих сторон.

В это мгновение Фассин увидел нечто вроде выражения испуга на лицевых частях адмирала флота Бримиэйса.

– Да, – сказал образ, словно в ответ на чей-то вопрос. – Для нас, откровенно говоря, это тоже было неожиданностью, и потому наш флот там был столь малочислен. Но еще более огорчительно, что портал в ходе атаки был уничтожен.

Здесь непроницаемое лицо адмирала флота Бримиэйса, квейапа, приобрело выражение (если только Фассин правильно вспомнил значения лицевых – или эквивалентных – выражений и телесного языка видов Меркатории из прослушанного в колледже начального курса), соответствующее сконфуженному потрясению.

– Но до этого, – продолжала голограмма, – с захваченного вражеского флагмана по Комплексу были переданы разведданные. Они включали послужной список персоны, эквивалентной гранд-адмиралу, – верховного главнокомандующего флота вторжения, в каковом списке командующий для потомства или мемуаров сообщал о своем недоумении в связи с тем, что бо́льшая часть огромной военной машины, принадлежностью к которой он так гордился, направлялась не туда, где смогла бы эффективно применить свою силу или способствовать захвату максимально большого количества систем за минимальное время, иными словами, туда, где имелось больше всего звезд, – по галактической спирали, назад, вверх, вниз и в особенности внутрь, а в направлении, противоположном этим областям, к практически пустым галактическим окраинам, к Южным Щупальцевым рифам, Четвертичному потоку и системе Юлюбиса, или, как он красочно выразился, к «побывавшему в жопе и изгвазданному говном пальцу на конце иссохшей руки».

Фассин чуть не прыснул. Большинство официальных лиц на главной церемониальной платформе изобразили потрясение, ужас или оскорбленное достоинство – в том или ином виде. Э-костюм иерхонта подался на полметра назад, словно от физического удара.

Образ воспользовался этим временем, чтобы обвести помещение взглядом:

– Да, не очень прилично. Приношу извинения. Вы будете рады узнать, что автор этой запоминающейся метафоры в настоящее время помогает Инквизитратуре разведки Объединенных сил найти ответы на интересующие ее вопросы.

Фассин увидел, как на некоторых лицах появилось чуть деланое удовлетворение. «Они и в самом деле ничего этого раньше не знали», – подумал он. Он-то полагал, что иерхонт и его приближенные удостоились хоть какого-то предварительного просмотра, но теперь он видел, что для них все это такая же новость, как и для него.

– Кроме того, у нас, конечно же, есть модель действий по предвторжению, предпринятых Отъединением Э-пять при попытке завоевания системы Ронтрил, – сказала голограмма. – А также модель нападения на несколько других систем со стороны тех же смешанных сил. Размышления командующего флотом вторжения дают все основания полагать, что Юлюбису угрожает серьезная опасность. Сравнение модели действий перед вторжением на Ронтрил с недавними рейдами и другими враждебными действиями в системе Юлюбиса позволяют сделать вывод, что угроза близка и может быть реализована в период от нескольких месяцев до полутора лет. У нас имеется проверенная временем модель агрессивных действий запредельцев, и удары по системе Юлюбиса в течение трех последних лет несовместимы с этой моделью.

Фассин подумал, что эти слова – камень в огород их разведки и стратегических служб, в особенности служб Навархии. Вид у адмирала флота Бримиэйса был нехарактерно смирный, словно он старался не привлекать к себе излишнего внимания. Услышанное свидетельствовало и о том, что имело место очевидное замалчивание. Как и Верпич, Фассин считал, что «несовместимые» действия начались около года назад, но этот ИР получил доступ к информации о том, что они имели место еще двумя годами ранее. Что ж, это никого не должно удивлять. Люди давно уже не ждали от властей никаких других сведений, кроме подслащенных, разжеванных, – и привычно их игнорировали. Подозрения у них возникали лишь при виде того, что казалось чистой, неприукрашенной правдой.

– У меня есть и еще кое-какая информация, – сообщил собравшимся образ над «кастрюлей». – Но я чувствую, что некоторым из вас уже не терпится меня порасспрашивать, и потому в данный момент я бы хотел выслушать ваши вопросы насчет только что услышанного. Кстати, представляться нет необходимости – я знаю вас всех.

Все посмотрели на иерхонта, который любезно прогудел:

– Машина, каков процент вероятности этого вторжения?

Этот первый вопрос не произвел на голограмму особого впечатления. Она даже испустила что-то вроде вздоха.

Фассин слушал ответ вполуха и уделил еще меньше внимания следующим вопросам и ответам – ни один из них не добавил ничего существенного к уже сказанному, а вопросы в основном звучали так: «Ты уверена?», «Ты, случайно, не спятила?», «Ты не врешь, мерзкая машина?». И еще: «Ведь меня-то не в чем обвинить, да?»

Фассин воспользовался экраном, чтобы получить представление о топографии этого района галактики. Он вызвал удобно масштабированную голограмму и дал задание привести существовавшее до сего дня представление о сферах влияния (не отвечающее реалиям вот уж два с половиной века) в соответствие с теми данными, что пришли вместе с сигналом ИР, отвечающим реалиям всего семнадцатилетней давности. Когда он сделал это, огромное количество звезд поменяло окраску с одного условного цвета на другой, указывая, на какое космическое пространство распространила свою власть гегемония звездного скопления Отъединение Эпифания-пять.

– …Сопротивляться им всей нашей мощью! – проревел адмирал флота Бримиэйс.

– Я не сомневаюсь, что именно это вы и сделаете, – сказала голограмма. – Однако все говорит о том, что, если даже вы объявите полномасштабное чрезвычайное положение и в условиях жесткой военной экономии переведете всю промышленность на строительство военных кораблей, за силами вторжения останется многократное численное превосходство.

Адмирал Бримиэйс издал громкий, угрожающий рев.

У Фассина тоже возник вопрос, но только не к голограмме, а к себе. У него было неприятное ощущение, что ответ на этот вопрос поступит очень скоро, хотя он искренне надеялся, что этого все же не случится. А вопрос звучал так: Какое все это, черт побери, имеет отношение ко мне?

– Позвольте мне продолжить? – сказал образ после того, как вопросы стали сменяться утверждениями о невиновности выступающих, призывами к героической решимости, заявлениями в защиту чести мундира и нападками на других присутствующих функционеров, сильно разнящимися по степени завуалированности, но с преобладанием более грубых. Голограмма улыбнулась едва заметной печальной улыбкой. – Я понимаю, что услышанное вами оказалось для каждого шоком. Однако на самом деле это лишь преамбула к самой важной части послания.

Образ адмирала Квайла сделал паузу, чтобы слушатели в полной мере осознали сказанное:

– Итак, среди вас есть один господин, который вот уже некоторое время задает себе вопрос: а какое я имею отношение ко всему этому?

«Черт», – успел подумать Фассин, и образ тут же перевел взгляд на него. Неужели он теперь и в самом деле смотрит на Фассина? Или каждый тоже думал, что голограмма смотрит именно на него? Головы или другие соответствующие голове части тела повернулись в его направлении. Это, видимо, означало, что речь все же идет о нем.

– Наблюдатель Фассин Таак, покажитесь присутствующим.

Кровь зашумела в ушах Фассина, когда он встал и медленно, чтобы не сказать слегка, поклонился иерхонту. У него снова начинался этот приступ, когда кажется, будто ты уменьшаешься в размерах. Помещение словно стало крениться, и он был рад поскорее сесть на свое место. Он попытался не пустить на лицо румянец, который скапливался у него под горлом.

– Наблюдатель Таак – молодой человек, хотя и родился несколько сотен лет назад, – сказал образ. – Он весьма усердно и продуктивно работал с насельниками газового гиганта Наскерон. Насколько я понимаю, многие из вас уже слышали о нем. В настоящее время он по причинам, которые станут ясны позднее, получил звание майора в Шерифской Окуле.

Фассин, чувствовавший, что на него устремлено множество глаз, заметил, что полковник Сомджомион, женщина, исполнявшая должность начальника штаба отделения Шерифства в системе Юлюбиса, осторожно улыбнулась ему с подиума на другой стороне помещения, когда прозвучали эти слова. Не зная, воспринимать ли это как приветствие от Шерифства, Фассин слегка приподнялся на своем месте и суховато кивнул.

«Черт», – промелькнуло у него в голове.

Образ, воспаряющий над «кастрюлей», сказал:

– Наблюдатель – майор – Таак находится сегодня в этом зале и выслушивает то, что я имею сообщить вам, поскольку именно он открыл, а точнее – при полном моем уважении к наблюдателю Тааку, – просто натолкнулся на то, что стало причиной моего появления здесь.

«Черт, я всегда знал, что экспедиции сведут меня в могилу, но думал, что из-за отказа оборудования, и уж никак не предполагал ничего подобного». С другой стороны, улыбка полковника Сомджомион была сдержанной, даже заботливой, а не злобной и не издевательской. «Может, еще и поживем».

– Что, конечно же, заставляет меня сказать об истинной или по меньшей мере самой неотложной причине моего визита в этой практически беспрецедентной форме, – сказала голограмма, потом изобразила, что набирает полные легкие воздуха.

Проекция неторопливо оглядела всех присутствующих, прежде чем сказать:

– Не сомневаюсь, мы все согласимся, что Юлюбис – приятная и довольно привилегированная система.

Голограмма снова сделала паузу.

Фассин, старавшийся теперь не упустить ни слова, кажется, впервые в полной мере понял подлинный смысл старинного выражения «мертвая тишина».

– И безусловно, – с лучистой улыбкой сказала проекция, уверенная теперь во всеобщем внимании, – в качестве центра исследований насельников ваша система не лишена всегалактического значения как с исторической, так и с интеллектуальной точки зрения. – Еще одна пауза. Фассину пришло в голову, что ИР, контролирующий голограмму, вполне мог бы в этом месте заставить изображение подмигнуть. – Однако вполне естественным может показаться вопрос – и опять при полном моем уважении и, надеюсь, отсутствии каких-либо обид, – почему Юлюбис привлек внимание нашего новообретенного противника из звездного скопления Эпифания-пять. Кто-нибудь может – зная, что Меркатория отдает приоритет проблемам воссоединения со всем великим множеством систем, не имевших доступа к артериям в течение всех этих тысячелетий, – даже задуматься: почему экспедицию с новым порталом отправили из Зенерре на Юлюбис с такой поспешностью, притом что высказывались – пусть и небесспорные – соображения, согласно которым более населенные, более важные стратегически и более – в то время – уязвимые системы требовали внимания, ресурсов и знаний наших досточтимых коллег из Инженерной службы. Можно вдобавок задуматься и о том, почему техкорабль «Эст-тоон Жиффир» сопровождается теми подразделениями Объединенного флота, которыми имеет честь командовать мой оригинал, и почему вообще техкорабль «Эст-тоон Жиффир» сопровождается таким мощным эскортом. – Голограмма подняла голову и снова оглядела присутствующих. – Возможно, есть даже некоторые основания усомниться, казалось бы, в неоспоримых предположениях и общепринятых выводах насчет уничтожения портала Юлюбис запредельцами более двух столетий назад.

Фассин заметил, что эти слова вызвали некоторое движение в аудиториуме. «Неужели это тоже имеет отношение ко мне, к тому, что я, возможно, обнаружил? – подумал он. – Чем больше я слушаю, тем сильнее мне хочется надеяться, что это не так».

– Есть одно обстоятельство, один сопутствующий фактор, – сказал образ с широкой невеселой улыбкой и неким подобием удовольствия, – который, как мы почти уверены, стоит за всеми этими событиями. – Проекция повернулась и посмотрела прямо на иерхонта Ормиллу. – Я вынужден настаивать на том, чтобы те, кто не получил специального допуска на это заседание, покинули зал. Я полагаю, исключение может быть сделано для военных, при условии выключения их ушных микрофонов, но я нарушу приказ, если буду продолжать в присутствии тех, кто не был приглашен.

– Адмирал Квайл, – взревел иерхонт, налегая на слово «адмирал», – я лично ручаюсь за всех тех из присутствующих, кто по чистой оплошности не был включен в список, на который вы ссылаетесь. Можете продолжать.

– Если бы это зависело от меня, я имел бы теперь более чем основательные причины продолжать без оговорок или опасений, – сказала проекция адмирала. – Однако, как я ни огорчен перспективой пусть даже в малейшей степени нанести оскорбление вашей достопочтенной свите, мне строжайшим образом запрещено продолжать в таких обстоятельствах, и я не могу игнорировать приказание Совета комплекторов.

«Ух ты», – подумал Фассин. Он испытывал к иерхонту чуть ли не сочувствие. Тому не только указали на его место, но еще и унизили. Саркомаг был старше иерхонта и подчинялся в свою очередь одному из комплекторов, который, хотя и обладал огромными полномочиями в осуществлении и распределении власти внутри цивилизованной галактики, должен был по меньшей мере считаться с волей Совета комплекторов. Несказанно всемогущие члены Совета комплекторов не были ограничены ничем, кроме законов природы, и считалось, что они тратят значительные усилия с целью обойти и это единственное ограничение.

Иерхонт Ормилла выдержал удар не без изящества, и через несколько минут аудиториум вполовину опустел. Ступенчатые ряды подиумов перед внушительным э-костюмом иерхонта теперь оголились. Все чиновники двора и придворные удалились, недовольно бормоча, и разными способами демонстрировали свое оскорбленное достоинство с таким негодованием, какого Фассин еще не видел. Военные шишки остались, но даже их ряды на подиумах поредели, когда полковник Сомджомион из Окулы и владетельный администратор Цессории Вориель сошли на уровень пола, чтобы иметь возможность манипулировать двумя самыми важными приборами, контролирующими «кастрюлю» ИР. Солдаты в блестящих, как зеркало, доспехах, с оружием, встали по стойке вольно, образовав широкий полукруг сзади; теперь, с отключенными наушниками, они оглохли.

Пока все это происходило, Фассин был предоставлен сам себе – сидел, не зная, что ему и подумать. Он знал, что́ ему следовало думать; ему следовало думать: «Что же это за херовину мне повезло найти, чтобы тут сверху донизу всех поразила такая паранойя секретности?» Но на самом деле знать, что́ тут нужно думать, было трудновато. Он также знал, что́ ему следует чувствовать, – страх. И тут все было в порядке. Чего-чего, а душевного трепета перед высокопоставленными военными у него хватало.

– Спасибо, – сказал образ адмирала. – Итак, – он оглядел оставшихся, – у меня для вас есть вопрос. Что вам известно о такой вещи, как насельнический список? – Он поднял руку. – Вопрос риторический. Можете не отвечать. При желании можете справиться у своих экранов или их эквивалентов. Не торопитесь.

Послышался шорох – присутствующие делали запросы.

«Насельнический список? – подумал Фассин. – Вот черт! Только бы не эта лабуда!»

Голограмма улыбнулась:

– Позвольте мне в свое время сказать вам, что́ мы на нашем конце – в момент создания и записи этого сигнала и проекции – считаем важным касательно данного предмета.

Фассин, конечно же, слышал о насельническом списке. Все наблюдатели знали о нем. К несчастью, слухи об этом списке просочились в широкую публику, породив таким образом еще один из набивших оскомину больных вопросов (бородатых клише типа: «А что, насельники и вправду охотятся на собственных детей?» или «Они что, и в самом деле такие старые, как говорят?»), обычно задаваемых наблюдателям на вечеринках.

Насельнический список представлял собой перечень координат. Он обнаружился, судя по всему, к концу Войны взрывов – четыреста миллионов лет назад – и уже тогда, видимо, устарел. В списке якобы перечислялись тайные порталы артерий, созданные самими насельниками. Ходили слухи, что сеть насельнических порталов развивалась со времен Долгого коллапса, когда насельники решили, что другим видам (или группам видов), с которыми они вынуждены делить галактику, не стоит доверять, если они хотят сохранить в своем владении, единоличном или совместном, сеть ходов. А потому насельникам лучше соорудить собственную сеть артерий и самим контролировать ее (лучше всего, чтобы никто об этом не узнал), если они хотят путешествовать с одного газового гиганта на другой надежно и без суеты.

Все это, конечно же, не учитывало отношения насельников ко времени, пространству, масштабу и в той или иной мере – ко всему остальному. Насельникам вовсе не нужна была сеть ходов и, как следствие, почти мгновенное перемещение из системы в систему. Продолжительность жизни насельника составляла миллиарды лет, он мог замедлять свой обмен веществ и мысли до такой степени, что путешествие в тысячу, десять тысяч или сто тысяч лет могло превратиться в ночь сна или занять время, необходимое для прочтения книги или для партии в какую-нибудь сложную игру. Кроме того, насельники и так уже были повсюду; они заявляли, что расселились по всей галактике в ходе Первой эпохи диаспоры, закончившейся, когда Вселенной было лишь два с половиной миллиарда лет. Даже если они и привирали (насельники были склонны к преувеличениям), оставалось неоспоримым фактом, что с незапамятных времен насельники в немалом числе присутствовали на более (намного более) чем девяноста девяти процентах всех газовых гигантов галактики. (Хотя их, как выяснилось, не было на Юпитере; этот газовый гигант на задворках владений человечества отличался от других тем, что был сравнительно беден водой. Насельники считали его планетой-пустыней и посещали редко.)

Проведя несколько веков реального и десятилетия мнимого времени с насельниками, Фассин был вполне убежден, что они презирают быстрых (виды вроде людей и других жителей Меркатории, которые испытывают потребность в червоточинах) и одновременно сочувствуют им.

С точки зрения насельников, быть быстрым означало жить скоротечной жизнью и обречь себя на ранний конец. Жизнь имела неизбежную траекторию, естественную кривую. Эволюция, развитие, прогресс – все это двигало наделенные разумом виды в определенном направлении, вы могли лишь сделать выбор: бежать вам по этой дороге или тащиться по ее обочине. Медленные не спешили, приспосабливались к данному масштабу галактики, к ее естественным границам, к существующей Вселенной в целом.

Быстрые же были убеждены, что дорогу нужно срезать, и, казалось, были исполнены решимости изогнуть саму ткань пространства, подчинив ее своей безумной, нетерпеливой воле. Когда они проявляли изобретательность, им удавалось претворить в жизнь свои желания, но тем самым они приближали свой конец. Они жили скоро и скоро умирали, оставляя на небосклоне неожиданный, величественный, но быстроисчезающий след. Насельники, как и другие медленные, хотели жить подольше, а потому были готовы подождать.

Так что никто не мог взять в толк, зачем насельникам понадобилось строить тайную сеть ходов; загадкой оставалось и то, как они сумели сохранить это в тайне на протяжении сотен миллионов лет, не говоря уже о том, как это согласовывалось с довольно очевидной изоляцией одного сообщества насельников от другого.

И тем не менее миф о насельническом списке продолжал волновать умы людей вообще и конспирологов в частности, особенно во времена опасностей и отчаяния, когда очень, очень хотелось думать, что тайная сеть ходов и в самом деле существует.

Фассин соглашался с учебниками в том, что список не случайно появился впервые во время Войны взрывов, когда все галактическое сообщество, казалось, распадалось на части и люди повсюду искали спасения, луча надежды. Тогда общее число порталов артерии сократилось с прежних тридцати девяти тысяч (рекорд того времени) до менее тысячи. В самой нижней точке Третьего хаоса во всей галактике оставалось менее сотни червоточин, и насельники не вышли тогда с предложением ко всем воспользоваться их тайной системой. Если этого не случилось в то время, когда свет цивилизации, казалось, готов был полностью исчезнуть из большой линзы, то когда же? Нелепой представлялась сама мысль о том, что насельники вдруг примчатся спасать вас.

Список во многом привлекал и соблазнял своими масштабами. В нем содержалось более двух миллионов пар предполагаемых координат порталов, что давало около миллиона ходов, судя по всему объединенных в гигантскую сеть. В эпоху расцвета Третьего комплекса, восемью тысячами лет ранее, существовало ровно 217 390 ходов, связывавших галактику воедино, и, насколько было известно, этот максимум так никогда и не был превзойден. Если насельнический список и в самом деле перечислял существующие порталы и артерии, то он обещал невиданные в истории галактики перемены: установление связи между двумя миллионами систем, многие из которых еще никогда не подключались к Меркатории, возможность попасть в любую точку галактики (самая далекая и бесконечно периферийная звезда оказывалась всего в десяти – двадцати годах пути от ближайшего портала), почти мгновенное возрождение (в масштабе, неслыханном почти за двенадцать миллиардов лет существования живучей, но периодически затухающей цивилизации) всеохватного галактического сообщества.

Фассин и почти все его коллеги-наблюдатели считали, что эта надежда несбыточна. Насельникам не было нужды демонстрировать какие-либо признаки того, что они пользуются червоточинами. Будучи насельниками, они, естественно, заявляли, что являются специалистами по технологии порталов и артерий и, конечно, ничуть не боятся пользоваться ходами – просто не видят в них необходимости… а если они когда-то и были всерьез заняты постройкой червоточин, то эти дни давно миновали. В любом случае сам список (который имелся в библиотеках и хранилищах, был размножен за прошедшие сотни миллионов лет в неимоверных количествах и доступен любому, имеющему выход в базы данных) еще не был финальной точкой в этой истории – он только давал приближенные координаты двух миллионов газовых гигантов в двух миллионах систем. Требовалось определить более точное местоположение входов и выходов червоточин.

Наиболее очевидными местами поиска были точки либрации, или троянские точки, – гравитационно устойчивые пункты на орбитах или в межорбитальном пространстве различных планет данных систем. Однако эти сведения были давным-давно уничтожены. После чего все стало куда сложнее. Теоретически устье хода могло находиться на любой устойчивой орбите в любом месте системы, и обнаружить его было невозможно, если только вы не упирались в него лбом. Рабочие порталы имели ширину около километра и эффективную массу в несколько сотен тысяч тонн, тогда как подвергнутый усадке, стабилизированный и запрограммированный на сохранение этого состояния портал с помощью относительно простых автоматических систем мог располагаться на орбите практически в любом месте, даже в облаке Оорта системы, оставляя гравитационный отпечаток весом менее килограмма. Проблема состояла в том, как описать его местонахождение.

Предположительно существовал дополнительный набор координат или даже некая математическая операция (преобразование), которая волшебным образом позволяла получить из любого заданного ряда координат в исходном списке точные данные о расположении портала в системе. Очевидное возражение состояло в том, что, насколько было известно, за четыреста (как минимум) миллионов лет не было создано системы координат для надежного описания столь малых предметов, как портал. (Если только червоточины каким-то образом не сохраняли автоматически все это время одно и то же относительное положение. Но с учетом небрежного и высокомерного отношения насельников ко всему высокотехнологичному это казалось в высшей степени маловероятным.)

– Итак, – сказал образ, парящий над черной «кастрюлей» в центре аудиториума, – позвольте мне предположить, что нам всем известно, о чем идет речь…

Он снова оглядел всех присутствующих. Никто не возразил.

– Насельнический список, – сказала голограмма, – предположительно дающий координаты двух миллионов древних порталов, относящихся ко времени Третьей эпохи диаспоры, не принимался всерьез, в течение более четверти миллиарда лет считался выдумкой, мифом. Обнаружить так называемое преобразование, которое, как считалось, дополняет информацию, необходимую для доступа к тайной сети, не удалось, впрочем если оно и существует, то вряд ли от него будет толк. Тем не менее благодаря наблюдателю, ныне майору, Тааку всплыли новые сведения.

Фассин снова почувствовал, что на него устремились взгляды присутствующих.

– Чуть менее четырех сотен лет назад, – сказала голограмма, – наблюдатель Таак участвовал в длительной экспедиции на планету насельников под названием Наскерон, а точнее, в сообщество молодых насельников, объединенных в группу, носящую название Димаджрианский трайб. Находясь с ними, он познакомился с древним насельником, который – в приступе щедрости, не свойственной этому виду, – предоставил наблюдателю Тааку доступ в небольшую библиотеку, являющуюся частью более крупного хранилища.

(Тут все было переврано – не факты, а домыслы. С Валсеиром Фассин провел несколько столетий, а с Димаджрианским трайбом – меньше года. Он надеялся, что в остальном информация адмирала будет более надежной. И тем не менее он вдруг ясно представил себе огромного, древнего, закутанного в пледы, украшенного живыми амулетами чоала Валсеира, который с отсутствующим видом парит в своем огромном кабинете, чашевидном гнезде, где-то в глубине потерянной секции заброшенного тучевого туннеля на краю гигантского затихающего шторма, который давно уже потерял силу и рассеялся. «Тучи. Вы как тучи», – сказал тогда Валсеир Фассину. В то время Фассин не понял, что имел в виду древний насельник.)

– На анализ в Шерифство были переданы необработанные данные, содержащие эту информацию, – сказал образ, парящий над черной «кастрюлей». – Двадцать лет спустя после обычного анализа и интерпретации результатов и, как вы, возможно, догадываетесь, немалых затрат времени на тщательные раздумья, переоценки и внезапные озарения эти сведения на условиях взаимного обмена информацией передали джелтикам.

Джелтики были арахнидами с восемью конечностями – подвид «8ар» по принятой в галактическом сообществе системе сокращений. Одержимые склонностью к систематизированию, «8ар» принадлежали к одному из двух видов историков, пользовавшихся наибольшим доверием. Робкие, осторожные, осмотрительные и очень любознательные (на безопасном расстоянии), эти паукообразные продержались гораздо дольше, чем держатся виды быстрых.

– Джелтикам удалось каким-то образом заметить нечто, ускользнувшее от Шерифства, – продолжала голограмма. (Фассин обратил внимание, что теперь смущенный и огорченный вид был у полковника Сомджомион.) – В связи с этой оплошностью покатились головы по обвинению в некомпетентности, – сообщил им образ. Он улыбнулся. – Я выражаюсь не фигурально.

Полковник Сомджомион поджала губы и проверила что-то на своем сенсорном экране.

– По прошествии нескольких месяцев, – сказала голограмма, – джелтики под каким-то надуманным поводом послали свой военный флот – если это можно назвать военным флотом – в систему Затеки, остававшуюся неисследованной в течение тысячелетий и находящуюся приблизительно в восемнадцати годах от портала у Риджома; они добрались туда за двадцать лет, так что нельзя сказать, что особо мешкали. Тут следует добавить, что джелтики обычно никогда не предпринимают столь решительных или рискованных действий. У Затеки их флот по неизвестным причинам понес серьезный урон, а впоследствии судно воэнов обнаружило и единственный оставшийся целым корабль. Он бежал от Затеки, как говорится, на всех парах, но экипаж был мертв, а его биоразум находился в невменяемом состоянии, умолял неизвестного бога о пощаде и бормотал что-то о прощении за предпринятую миссию, которая состояла в поисках останков некоего Второго корабля с преобразованием насельнического списка внутри.

Ну да, подумал Фассин, теория Второго корабля. Это была одна из частных ошибок, вытекающих из глобальной – мифа о насельническом списке. Чем больше вы углублялись в этот миф, тем сложнее он становился, тем больше, казалось, открывается возможностей. Все это была, конечно, сплошная глупость, – по крайней мере, все так думали.

– Опираясь на информацию, полученную от наших шпионов, мы полагаем, что запредельцы и – возможно, от запредельцев – Отъединение Э-пять дознались об этом списке. Менее чем через месяц запредельцы атаковали портал Юлюбиса, а Отъединение Э-пять внезапно и приблизительно в то же самое время начало проявлять интерес к вашей системе. Когда джелтики поняли, что эта тайна больше не принадлежит им одним, – сказал образ, – они организовали утечку информации, чтобы избежать обвинений в пристрастности и сохранить репутацию объективных исследователей. – Проекция приняла огорченный вид. – Доминации, однако, эта история не очень понравилась, и можно предположить, что джелтики будут вынуждены заплатить за свои ошибки. Как бы то ни было, но пять полных эскадр Объединенного флота – более трех сотен крупных кораблей – прошли тем же маршрутом, что и флот джелтиков, до Риджома и Затеки, но ничего не обнаружили. Тщательное исследование показало, что информация, вокруг которой поднялось столько шума, в любом случае недостаточна. Ключ к списку готов, так сказать, только наполовину. Джелтики сделали весьма рискованный ход, и даже по их собственным расчетам, шансы на успех составляли не более двенадцати процентов. Уже одно то, что крайне осторожный вид выкинул такой фортель, поставив на карту свою репутацию и будущее, указывало: приз они рассчитывали получить колоссальный.

Голограмма соединила одетые в перчатки руки, произведя слышимый хлопок.

– И вот теперь об этом известно почти всем, кого интересует преобразование списка, что бы оно собой ни представляло, и в это число, по-видимому, входят культ Заморыша и – как бы тихо они себя ни вели в последнее время – запредельцы, которые, вполне возможно, вошли в союз с Отъединением Э-пять. Этим объясняются недавние атаки на Юлюбис и грядущее вторжение. Однако вы должны понимать, – сказал образ, и в голосе его зазвучал металл, – что причина грозящих системе страшных бедствий – бесценный трофей. Если нам удастся обнаружить, где находятся скрытые порталы, – и если они действительно существуют и могут быть обнаружены, – то мы сможем попасть в систему Юлюбиса до прибытия сил вторжения приверженцев Заморыша. Поиск порталов стоит любых жертв, даже если мы получим только этот результат. Однако важнее то, что это трофей, который мог бы отпереть галактику и способствовать приходу нового золотого века процветания и безопасности для Меркатории, для всех нас. – Проекция снова сделала паузу. – По оценкам наших стратегов, даже если действия, которые мы попросим вас предпринять, принесут наилучший результат, шансы на успех не превышают пятидесяти процентов. – Проекция, казалось, перевела дыхание. – Но дело не в этом. Даже малейший шанс на победу в борьбе за величайший из призов, состязаться за который могут лишь немногие избранные, делает эту борьбу обязательной. Имеет значение лишь то, что нам предоставляются чрезвычайные, совершенно беспрецедентные возможности. Все мы серьезно, чтобы не сказать преступно, нарушим свой долг, если не предпримем все от нас зависящее, ради не только собственного блага, но и блага всех наших сокреатов по галактике и еще не рожденных поколений.

Проекция улыбнулась одной из своих холодных улыбок:

– Приказы, которые я должен вам передать от Совета комплекторов, состоят в следующем. Смотритель, ныне майор, Таак. – Проекция смотрела прямо в лицо Фассину; то же самое делали и многие из присутствующих в помещении. – Возвращайтесь на Наскерон, отыщите древнего насельника, который дал вам изначальную информацию, и постарайтесь выяснить все, что сможете, о насельническом списке, Втором корабле, его координатах и о преобразовании. Все остальные, присутствующие здесь, – образ оглядел всех собравшихся в аудиториуме, – во-первых, должны максимально способствовать майору Тааку в исполнении его миссии, включая отказ от любых действий, которые могут препятствовать ей, замедлять или ставить под угрозу ее осуществление, и, во-вторых, должны немедленно, в преддверии неминуемого вторжения, снова перевести систему Юлюбиса на полномасштабное военное положение и подготовиться к отражению грядущей атаки. Ваша цель должна состоять в том, и тут я ничуть не преувеличиваю, чтобы сопротивляться до последнего бойца, до последнего креата, до последнего дыхания.

Голограмма, казалось, немного отступила и смерила всех взглядом:

– Я бы сказал всем вам, что ваши судьбы, вне всякого сомнения, находятся в ваших руках. Еще более важно, что потенциально в ваших руках находится судьба Меркатории и цивилизованной галактики. Вознаграждение за успех будет беспрецедентным по своему масштабу и величию. Наказание за неудачу начнется с порабощения, бесчестья и погружения в самые кошмарные ужасы. И последнее. Вы знаете, что техкорабль «Эст-тоон Жиффир» с боевым эскортом, который и передает этот сигнал, все еще находится в семнадцати годах пути от системы Юлюбиса. Должен вам сообщить, что весьма значительные подразделения Объединенного флота, силой более эскадры, были высланы в вашем направлении из Зенерре еще до отбытия техкорабля и с того времени двигаются прямо на Юлюбис со скоростью, превышающей скорость техкорабля и эскорта. Штурмовые подразделения прибудут за несколько лет до техкорабля с его сопровождением, их военная мощь будет использована в полной мере для отражения всех, кто противостоит Меркатории, и – можете не сомневаться – они победят.

Образ снова улыбнулся:

– Жаль, что я не могу сказать вам точно, когда они прибудут. Этого не знаю даже я; данный сигнал был послан с флота, сопровождающего техкорабль, и мы до сих пор не знаем, насколько близко к скорости света они разогнались или насколько близко подошли к Юлюбису к моменту прибытия этого сигнала. Мы можем лишь надеяться на лучшее. Если силы Отъединения задержатся еще на два-три года, штурмовые подразделения могут намного их опередить. В противном случае они прибудут в систему, уже покоренную врагом или, как можно надеяться, все еще сопротивляющуюся вторжению. Характер действий по их прибытии будет зависеть главным образом от вашей решимости, стойкости и способности противостоять напору противника. – Проекция улыбнулась. – Есть ли еще вопросы?

Запредельцы, должно быть, предвидели их появление. Корабли эскадры мчались сломя голову, уже достигнув девяноста процентов от собственной предельной скорости, когда запредельцев засек сканер дальнего обнаружения, установленный на передовом корабле.

Таинс Йарабокин плавала, как эмбрион, погруженная в противоударный гель; легкие ее были наполнены жидкостью, а сама она, связанная с кораблем трубками-пуповинами, получала от него питание, разговаривала с ним, слушала его, ощущала его вокруг себя. Ее противоперегрузочный костюм довершал образ еще не рожденного воина, поскольку напоминал что-то вроде плацентарной оболочки. С кораблем она была соединена с помощью имплантов и индукционного воротника, а не пуповиной, и грудь ее лишь едва шевелилась, по мере того как дыхательная жидкость подавала кислород в кровь и уносила отработанные газы. В темноте под закрытыми веками непроизвольно дергались глазные яблоки. В подобном тесном заключении пребывали еще около сорока ее товарищей, так же как и она лежавшие в эмбриональной позе, защищенные и подключенные к своим собственным системам жизнеобеспечения; все они находились глубоко в чреве флагманского корабля «Манлихер-Каркано».

Далеко впереди по курсу заложил вираж истребитель «Петронел», форсируя свои двигатели, а потом исчез в облаке света, которое превратилось в темноту, когда датчики погасили на экранах вспышку. Когда компенсационный туман рассеялся, показалась оставшаяся половина ведущего корабля: она двигалась неустойчиво, распадаясь на части, оставляя после себя темные искривленные фонтаны обломков, разбрасывая фрагменты на фоне туннелеобразного пятна иссиня-белых звезд, собравшихся впереди.

«Передовой корабль, множественные контакты на скорости ноль-девять от предельной», – сказал голос, принадлежащий сенсорной группе.

«Передовой поражен», – раздался другой. Данные о состоянии флота.

«Контакт с передовым утрачен», – послышался третий. А следом сразу же: «Передовой погиб». Данные связи и о состоянии флота поступили практически одновременно.

Таинс мгновенно пришла в себя, и какая-то небольшая, испуганная часть ее успела подумать: «Нет! Только не в мою вахту!» И как раз во время сна адмирала флота, когда вся ответственность лежала на ней. Но еще не успела возникнуть и отзвучать в ее голове эта реакция на события, а она уже воспринимала, оценивала, думала, готовилась отдавать команды. Она разрывалась между совсем-как-настоящей картинкой на сенсорах глубокого сканирования космоса, где звезды были связаны в жесткий бело-голубой окольцованный пучок впереди и собраны в нечеткий красноватый размыв сзади, при полной черноте во всех других направлениях, и темной абстракцией, являвшей собой тактическое пространство – иссеченную продольными и радиальными линиями сферу, где размещались корабли флота: маленькие стилизованные стреловидные формы различного размера и окраски с затухающей пунктирной линией, обозначающей их курс. Рядом располагались зеленые идентификационные иконки и статусные коды.

Прибегать к заранее подготовленной модели рассеяния сейчас было нельзя; корабль, который только что занял передовое место выбывшего «Петронела», все еще отступал, занимая свое место в строю флота, и использование модели рассеяния номер один в худшем случае могло привести к многочисленным столкновениям, а в лучшем – дало бы эффект очень не скоро.

Ну что ж, пора отрабатывать свое жалованье и выходить на связь. Таинс отправила приказ:

«Рассеяние по схеме пять, всем кораблям. ЛК-три то же самое плюс два пункта внутрь, смещение влево пять пунктов, потом общая схема».

Подтверждения сигнала вернулись к ней – первое от ее собственного навигатора, последнее от линейного крейсера «Джингал», подтвердившего, что он изменил свой курс согласно небольшой коррекции, введенной Таинс ради облегчения задачи И-семь – истребителя-семь, «Кульверина», корабля, который сейчас занимал место «Петронела». Она отмечала, что ее тело воспринимает пульсирующие маневры, неожиданную смену направления, настолько крутую, что даже противоударный гель не мог полностью ее скомпенсировать. Корабли вокруг них теперь должны были озарять мрак выхлопными струями, словно стреляя бесшумной шрапнелью.

«Нагрузка на корпус восемьдесят пять», – сообщила ей служба контроля корабля.

«Отвечают все подразделения. Полный выброс по схеме пять», – доложил статус флота.

«Д-семь, благодарю, займите место в строю».

«К-один: единичный контакт, пять север-низ-запад».

«И-три: двойной контакт, негатив-четыре север-верх-восток».

Крейсер «Митральеза» и истребитель «Картуш» обнаружили корабли противника. Таинс, даже не глядя на тактическое пространство, знала: для обеих сторон это означает потери.

«Берут в вилку?»

«Накрывающий залп. Нам здорово досталось».

Два последних голоса принадлежали двум старшим тактическим офицерам.

«Мы что там, в морской бой играем?» – Это был голос адмирала флота Кисипта. Он уже проснулся и теперь наблюдал за происходящим. Адмирал явно не возражал против того, чтобы Таинс пока играла первую скрипку.

«Докладывает К-один, контакт с противником подтверждается. РО».

«Докладывает И-три, контакт с противником подтверждается. РО».

«Митральеза» и «Картуш» запросили разрешения открыть огонь.

«Предлагается открыть огонь / Предлагается открыть огонь», – раздались голоса других тактиков.

«Огонь разрешаю, – сказал адмирал флота Кисипт. – Что скажет вице?»

Вице-адмирал Таинс Йарабокин придерживалась такого же мнения.

«К-один, И-три, свободный огонь разрешен».

«Говорит К-один: открываю огонь».

«Говорит И-три: открываю огонь».

В тактическом пространстве возникли алые лучи, исходящие от двух кораблей. Крохотные известково-зеленые точки со своими собственными статусными панелями были ракетами, устремившимися к вражеским кораблям.

«Множественные поражения в поле обломков И-один», – сведения с датчиков низкого разрешения.

«Расходимся конусом?»

«Расходимся конусом», – подтвердила Таинс. Она наблюдала за вспышками впереди, где обломки «Петронела» бешено крутились, танцевали, прыгали, поражаемые все новыми вражескими снарядами. Останки корабля быстро падали в направлении основного флота, который стремительно продвигался вперед. Таинс включила отсчет времени – до столкновения с полем обломков оставалось семьдесят шесть секунд. Она перевела прибор в режим осязательного считывания, чтобы не перегружать визуальное восприятие.

Ни о каких положительных результатах лазерного огня ни «Митральеза», ни «Картуш» не докладывали. Их ракеты все еще двигались в направлении вражеского судна. Пока никаких признаков ответа не наблюдалось.

«Что, если мы ошибаемся? – подумала Таинс. – Что, если они перехитрили нас и упредили наш маневр? – В глубине своего кокона жизнеобеспечения она, сама не отдавая себе отчета, сделала движение – что-то вроде пожатия плечами. – Ну что ж, тогда мы все, возможно, погибнем. По крайней мере, смерть будет быстрой».

«Расходимся конусом?»

«Расходимся конусом», – снова подтвердила она. Она ждала, оценивала, спрашивала себя, что из этого получится. Монитор тактического пространства выдавал устаревшие и все менее актуальные данные о контактах, выявленных «Петронелом», – мерцающее, медленно исчезающее облако пульсирующих желтых эхосигналов. Два жестких контакта, все еще регистрируемые сенсорами «Митральезы» и «Картуша» и подтверждаемые теперь другими находящимися поблизости кораблями, выглядели как мигающие, красные, медленно сближающиеся прерывистые линии. Обломки «Петронела» представляли собой пунктирную алую массу прямо по курсу – она приближалась и медленно расползалась вширь.

«Ну ничего, – сказала себе Таинс, – это-то у нас получится».

Они не раз тренировались, исполняли этот маневр в виртуальной реальности, исходя в точности из такой ситуации: засада, маневр, ответные действия.

Они знали, что запредельцы предвидят отправку флота из системы Зенерре к Юлюбису. Самый быстрый маршрут для этого был, конечно, один – по прямой, и его лазерно ровная линия превращалась в неуловимо искривленную исключительно за счет допущения минимального сноса соответствующих систем, которые вращались вместе с остальными окраинами галактики вокруг оси большого колеса, удаленной на пятьдесят тысяч световых лет.

И что тут предпринять – выбрать именно этот маршрут, подвергая себя опасности попасть в засаду, организованную другими кораблями, и – еще страшнее – напороться на мины? (Вот уж мины так мины; всего-то и нужно что несколько тонн дробленой породы. Измельчи небольшой астероид на камушки размером в рисовое зерно, разбросай их на пути флота, и – при условии, что флот движется достаточно быстро, – дело сделано, а при околосветовых скоростях тебе вообще ничего не надо – ни заряжать, ни взрывать, результат и так будет ой какой.) Или идти обходным путем, где вероятность засады значительно меньше, но и в пункт назначения прибудешь позднее?

И что выбрать – то ли держаться вместе (легкоугадываемое, но благоразумное решение), то ли разделиться, чтобы каждый корабль шел к Юлюбису своим путем с перегруппировкой у пункта назначения (очень рискованно, но противник, вероятно, менее всего ожидает подобной тактики)? В конечном счете адмирал флота выбрал один из множества незначительно искривленных маршрутов, рекомендованных стратегами и их суб-ИР-машинами, и решил двигаться единой группой.

Риск у такого варианта был. Их вполне могли перехватить, особенно если запредельцы имели то техническое обеспечение, наличие которого между Зенерре и Юлюбисом у них подозревалось. Очевидная стратегия перехвата состояла в том, чтобы приблизительно на полпути разместить небольшие корабли и всевозможные сенсорные платформы, а далеко за ними, чтобы дать им время собраться для атаки, расположить подразделения перехвата (уже развившие высокую скорость). Шансов на победу в генеральном сражении у запредельцев, значительно уступавших флоту Меркатории по числу и вооружению кораблей, не было ни малейших. Но им и не нужно было генерального сражения: их задача состояла в том, чтобы максимально замедлить продвижение противника. Им нужны были небольшие столкновения, засады, чтобы использовать колоссальную скорость флота Меркатории против него же самого.

Теоретически флот мог бы двигаться медленно и безопасно, под защитой своего оружия, способного уничтожить все, что встречается на пути. Однако приказ звучал так: во что бы то ни стало как можно скорее добраться до Юлюбиса, – а потому флоту приходилось двигаться почти на предельной скорости, рискуя быть разорванным на части несколькими малыми кораблями и несколькими тоннами измельченной породы. Вот тебе и вся высокая технология.

Они составили собственный, неожиданный план.

Иглоидные корабли были специально сконструированы для движения по узким червоточинам – никаких тебе особых сложностей. Самые большие артерии и самые широкие порталы имели в поперечнике около километра, но средний диаметр хода составлял менее пятидесяти метров, а некоторые старые артерии в ширину едва достигали десяти. Чтобы соорудить артерию и два ее портала, требовалось огромное количество энергии и/или материи, а после установки расширять их было трудно, дорого и опасно. Меркатории не имело смысла владеть галактической сетью сверхбыстрых сообщений, если ее корабли были слишком велики и не могли ею пользоваться, а потому размеры военных кораблей (основных рычагов влияния Меркатории, как и более ранних империй, полуимперий и других образований, пытавшихся установить свой мир или навязать свою волю галактическому сообществу на протяжении миллиардов лет) отвечали размерам каналов, по которым им приходилось двигаться.

В прошлом некоторые крупные корабли могли самодемонтироваться, распадаясь на множество более мелких, тонких компонентов, соответствовавших размерам червоточины, а потом, на выходе, собирали себя вновь. Однако такая конструкция не оправдала себя, оказавшись слишком затратной. Иглоиды были проще и дешевле, несмотря на всю их умопомрачительную сложность и стоимость. Самый большой корабль в боевом флоте, направлявшемся из Зенерре на Юлюбис, достигал в длину километра, тогда как в ширину имел не более сорока метров.

Почти перед самым вражеским кораблем ракета, отправленная с «Митральезы», мигнула, заместившись небольшим полем обломков. Сигналы с крейсера, датчики и состояние флота подтвердили это.

«Перед уничтожением вражеского корабля ракета успела его идентифицировать», – доложила оружейная часть, и в углу экрана появились данные, переданные ракетой.

«Корабль принадлежал сцеври, подкласс сулкус или фосс», – прислал один из офицеров-тактиков.

Значит, они имеют дело (по крайней мере в том, что касается данного корабля) со Спиралью Смерти, подумала Таинс. Эта особая группа запредельцев была представлена исключительно видом сцеври, жителей водных миров, ненавидевших Меркаторию, и особенно тех своих одноплеменников, которые стали частью галактического сообщества (а таких было большинство). Они были известны своим дурным нравом и даже не имели такого оправдания, как защита своих драгоценных гражданских орбиталищ. Не было у них никаких орбиталищ, поскольку практически все они обитали на кораблях. Группка террористов-пиратов – иными словами, обыкновенных фанатиков. И тем не менее, насколько было известно, Спираль Смерти не принимала участия в атаке на портал Юлюбиса.

«Значит, мы имеем дело с четырьмя, а не с тремя видами запредельцев, действующих в этом секторе», – прислал свои соображения адмирал, произнося то, что было на уме у Таинс.

«Еще два, и будет полный комплект», – ответила она.

На мониторе тактического пространства она видела, как ракета с «Картуша» изменяет траекторию, чтобы пересечься с петляющим следом – изображением другого ближайшего вражеского корабля. Белая вспышка, потом бесконечно малый поток осколков – красных точек с зеленым.

«Докладывает И-три: поражение! Противник поражен!»

Двое офицеров-тактиков на флагманском корабле издали победный клич.

«Хорошая работа, И-три», – сказал Кисипт.

«Продолжаем расходиться конусом?»

«Продолжаем расходиться конусом». Таинс проигнорировала победные выкрики и собственное чувство ликования. Она вглядывалась в тактическое пространство, прислушивалась к звукам корабля, ощущая отсчет секунд.

Флот все еще перестраивался, курсы судов расходились, как тонкие стебли из короткой вазы. Таинс держала паузу, держала и держала, пока чуть ли не ощутила, что адмирал флота Кисипт и все остальные готовы закричать на нее.

Сорок секунд.

«Сходимся конусом, – послала она. – Схема пять, последовательность обратная».

«Принято», – сказал ее собственный штурман, потом последовали другие подтверждения. На мониторе такпро расцветающие, расширяющиеся следы кораблей снова стали собираться в пучок, расстояния между ними стали сокращаться.

«К-один: исполнение маневра затруднено».

Однако это было выполнимо. Они могли вернуться в предыдущий строй до встречи с обломками «Петронела» – только это сейчас и имело значение. Монитор такпро показывал, как ровно перестраивается флот. Впереди виднелось ослепительно сияющее облако обломков «Петронела», которое словно расползалось по небу по мере приближения к нему корабля, заполняло темную, беззвездную трубу со всех сторон. Таинс дала увеличение, выхватив чистое пятно близ центра поля обломков, и сверилась с монитором такпро. Здесь.

Два жестких контакта моргнули, окрасились оранжевым цветом и стали расползаться. Монитор такпро разбрасывал конусы вероятности, прикидывая, где могут находиться корабли. Впереди небеса кратко сверкнули бледно-желтым, ровным светом, указывая, что остальная часть флота запредельцев может быть где-нибудь в этом объеме. Потом из желтого пятна, рассеивая его, возникло некоторое количество ярко-красных жестких контактов.

Флот перестроился. Они вернулись к начальному построению. По меньшей мере, подумала Таинс, они запутали запредельцев.

«Построение ноль, всем кораблям».

Даже в коконе жизнеобеспечения она почувствовала, как флагманский корабль закладывает вираж и, выполнив маневр, снова ускоряется. Она отслеживала все это в тактическом пространстве. Строй флота сплющивался, утончался, вытягивался в длину, корабль становился за кораблем, носом к корме, и все вместе вытягивались в одну длинную нить.

«ЛК-четыре, назад около десяти пунктов. И-одиннадцать, вперед на пять пунктов. К-три и К-два, выравняться по И-восемь. ЛК-четыре маневр закончен».

Таинс всех их видела на мониторе такпро: они маневрировали, смещались, и Таинс руководила их перестроением, пока они не выстроились в одну линию.

«Корабли в линейном строю, вице?» – послал запрос адмирал флота, тоже наблюдавший за маневрами.

– Так точно.

Не было ни столкновений, ни неумелых маневров, ни один из двигателей не работал слишком долго, подвергая опасности корабль, идущий следом. Перестроение в линию прошло гладко, как на тренировках в виртуальном пространстве. Линейный корабль «Джизарм», шедший впереди, уничтожил крохотные частицы, оставшиеся от «Петронела», и дал заградительный лазерный залп, чтобы попытаться перехватить любые мины, кинетические или нет, оставленные на пути их следования.

В таком построении тоже был риск. Если все пройдет гладко, то они минуют опасный участок один за другим, прорываясь всей своей массой прямо за «Джизармом», как длинная цепочка убийственных таранов. Если же этот план не сработает, то существует опасность, что сначала «Джизарм» врежется во что-то, а потом они все врежутся в то, что останется от «Джизарма». Потенциально весь флот может быть уничтожен в одном каскадном линейном столкновении. Опасность эта была невелика (как указывали виртуальные проработки – меньше, чем при любом другом построении), но только потому, что такое построение повышало безопасность вследствие своей предполагаемой неожиданности, эффекта новизны. Если бы этот эффект не сработал, такое эшелонирование оказалось бы гораздо опаснее любого другого.

Этот маневр застал запредельцев врасплох.

Иглоидные корабли, представлявшие теперь одну гигантскую иглу, которая пронзала поле обломков погибшего истребителя, вели непрерывный огонь и повредили несколько вражеских судов, предпринявших отчаянную попытку сближения. Монитор такпро показывал яркие трассы огня, напоминающие спицы на тонкой, как нить, оси, и ракеты, несущиеся во все стороны, как крохотные мерцающие изумруды. Запредельцы пошли было на сближение, но опоздали. Все, чего смогли добиться ближайшие вражеские соединения, – это погибнуть. Через две минуты флот Меркатории без новых потерь покинул опасную зону, а еще минуту спустя направление огня переместилось в тыл – вихрящийся колокол алых линий, прострочивших оставшееся позади бесконечное пространство. Теперь они могли диктовать условия боя, и огневая мощь флота, многократно превосходящая мощь противника, должна была сказать первое, и последнее, слово.

«Отличная работа, вице». В голосе адмирала флота Кисипта слышалось некоторое удивление, некоторое разочарование и умеренное восхищение. Таинс знала, что многие из ее коллег-офицеров желали полномасштабного сражения, но предпринятый ею маневр был лучше, быстрее, изящнее. Услышать «отличная работа» от воэна – высшая похвала.

«Спасибо, господин адмирал». Таинс сдерживала свой мыслеголос, но внутри у нее все готово было кричать от радости. Погруженная в темное чрево жидкости, подключенная к проводам и трубкам, она сжала кулаки, и на ее дотоле суровом лице появилась улыбка, а по телу, словно лежащему в люльке, пробежала дрожь.

Дом семейства Кегар на острове Мурла у южного побережья, в нескольких сотнях километров от Боркиля, был сферическим, как и дворец иерхонта, хотя и раза в четыре меньше. Зато размещался он на вершине огромного фонтана и напоминал шарик, крутящийся на водяной струе в парке аттракционов.

Салуус Кегар, ухоженный, пышущий здоровьем, сияющий, точно космический корабль своей компании, лично встретил Фассина на одном из тоненьких подвесных мостиков, соединяющих дом с намывной косой. Коса вдавалась в древнюю подтопленную кальдеру, где пенилась и ревела вода, закручиваясь в буруны, и где на гигантском водяном столбе почти неподвижно держался дом.

– Фассин! Рад тебя видеть! Привет! А форма тебе идет!

Фассин думал, что его проинструктируют, промоют мозги, проверят психику, накачают оптимизмом и вообще сделают с ним хер знает что, а потом погрузят на борт корабля и отправят прямо на Наскерон. Но даже перед лицом самой серьезной опасности за всю свою историю юлюбисская бюрократия не отступала от давних правил, главное из которых, видимо, звучало так: на всякий случай ничто не должно делаться сразу и поспешно.

Остальная часть собрания в приемной иерхонта после того, как проекция ИР огласила приказы и ответила на вопросы, была посвящена разговорам, речам, киданию камней в чужой огород, прикрытию собственного зада, ударам из-за угла и упреждающему отводу обвинений. Образ адмирала Квайла отвечал на все вопросы без устали и терпеливо, а это, вероятно, и было самым верным указанием на то, что собравшиеся имеют дело с ИР. Любой человек (в особенности адмирал, привыкший к тому, что ему подчиняются мгновенно и без возражений) потерял бы терпение задолго до того, как собрание подошло к концу. На Фассина указывали и ссылались несколько раз, и у него создалось ясное впечатление, что в создавшемся положении виноват он. Хотя, думал он, в некотором роде так оно и было. Все это продолжалось так долго, что в животе у Фассина (возможно, из солидарности с настроением, возобладавшим в аудиториуме) стало бурчать. Ведь после раннего завтрака на Глантине у него во рту не было ни крошки.

– Вы абсолютно уверены? – спросил наконец образ над «кастрюлей», когда даже у самых разговорчивых из присутствующих вроде бы иссякли вопросы и темы для рассуждений (и интимные части тела для прикрытия).

В голосе проекции не слышалось ни мольбы, ни облегчения. На взгляд Фассина, и то и другое было как нельзя к месту.

– Ну что ж, тогда я желаю вам удачи и прощаюсь с вами.

Образ мужчины в расшитом и сверкающем мундире, с лысым татуированным черепом, оглядел их в последний раз, коротко, официально поклонился иерхонту и исчез. Несколько мгновений никто, казалось, не знал, что делать дальше. Потом из черной машины в центре помещения раздался громкий жужжащий звук. Полковник Шерифства Сомджомион и владетельный администратор Цессории Вориель, которые как могли управлялись с машинами, оказавшимися на их попечении, – после того, как часть собравшихся была вынуждена покинуть приемную, – принялись внимательно вглядываться в разные экраны и пульты. Собравшиеся в кружок бойцы в зеркальных доспехах, все как один, постучали себя по уху, потом нацелили свое оружие на «кастрюлю», громко жужжавшую и светившуюся инфракрасным светом. Гул нарастал, изменял тональность, становился ниже, и наконец машина завибрировала. Те, кто находился недалеко от «кастрюли», отодвинулись подальше, словно опасались взрыва, или хотели сделать то же самое, судя по их виду. Воздух вокруг рифленых боков прибора замерцал, а воздух над ним, казалось, начал коробиться и подрагивать, словно двойник-мутант исчезнувшего образа все еще стоял там, изо всех сил пытаясь рассеяться.

Конец ознакомительного фрагмента.