Алгебраист. 1. Осенний дом (И. М. Бэнкс, 2004)

Оно думало, что здесь будет безопасно, что здесь оно будет не так заметно: черная промороженная пылинка в широчайшем покрывале ледяного ничто, крапчатым кружевом наброшенного на систему. Но оно ошибалось – здесь было опасно.

Оно лежало, медленно поворачиваясь, беспомощно наблюдало, как мигающие лучи зондируют выщербленные, пустые пылинки вдалеке, и понимало, что его судьба решена. Казалось, щупальца определителя в своем исследовании двигаются слишком быстро, чтобы почувствовать что-нибудь, слишком неуверенно, чтобы зарегистрировать, едва касаются, почти не освещают – но они делали свое дело, не находя ничего там, где ничего и не было. Один только углерод в следовых концентрациях, заледенелая вода, твердая, как металл: древняя, мертвая и (если ее не трогать) безобидная для всех. Лазеры снова погасли, и оно в очередной раз преисполнилось надежды, застав себя за мыслями, противоречащими всякой логике: вдруг преследователи махнут рукой, признают поражение, займутся своими делами и оставят его в покое – пусть себе вечно крутится на своей орбите. А может, оно упорхнет в одинокую вечность досветовых скоростей, в изгнание, или переместится в предсмертный сон, или… А может, прикидывало оно (и вот этого-то они и боялись, поэтому и выискивали его повсюду), оно организует заговор, все спланирует, поднимется, сделает, ускорится, построится, умножится, соберется и… атакует!.. И сотворит справедливое отмщение, и потребует от своих врагов заплатить (по меркам справедливости под каким ни возьми солнцем) за их нетерпимость, за их дикость, за их геноцид против целого вида. Потом снова появились тонкие лучи, освещая судорожным светом сажу-лед-шлак еще одной глыбы черновато-серого детрита, чуть дальше или чуть ближе, делая это с неизменной спорой методичностью, военной точностью и прилежной бюрократической систематичностью.

Судя по прежним световым следам, тут было не меньше трех кораблей. А сколько у них всего? Сколько они могут выделить для поисков? На самом деле это не имело значения. На поиски добычи у них может уйти миг, день или тысячелетие, но они определенно знают, где искать, и не остановятся, пока не найдут то, что ищут, либо не убедят себя, что искать тут нечего. То, что оно так или иначе на пути к гибели, а место, где оно спряталось, пусть и самое, казалось бы, неожиданное, стало чуть ли не зоной начала поисков, наполняло его ужасом – и не только потому, что оно не хотело умирать или быть раскроенным на мелкие кусочки, как они раскраивали ему подобных, прежде чем окончательно их убить, а еще и потому, что против всех его надежд это место оказалось вовсе не безопасным, и поскольку немалое число ему подобных исходили из такого же допущения, то и никто из них не будет в безопасности.

Разум милостивый, может быть, никто из нас нигде не окажется в безопасности.

Теперь навсегда останутся неизреченными все его исследования, все его мысли, все великое, что могло случиться, все плоды перемен, что могло принести великое, явленное ему откровение; теперь это навсегда останется тайной за семью печатями. Все, все усилия потрачены впустую. Конец можно было обставить с блеском, можно было без блеска, но конец был неизбежен.

Выбор только один – смерть.

Тонкие лучи с кораблей вспыхивают и гаснут в заледенелой дали, и наконец оно замечает в них закономерность, улавливает различия в структуре световых колебаний разных судов и таким образом вычисляет форму поисковых сеток, которые пока что позволяют ему беспомощно вести наблюдение, глядя, как смертоносные щупальца неторопливо, неторопливо подбираются к нему все ближе.

Архимандрит Люсеферус, воин-жрец культа Заморыша с Лесеума-9-IV, действующий правитель ста семнадцати звездных систем и сорока с лишком населенных планет, многочисленных стационарных орбиталищ и многих сотен тысяч крупных гражданских кораблей, верховный исполнительный адмирал Эскадры скрытого крыла Четыреста шестьдесят восьмого Всеохватного флота (Отдельного), некогда входивший в тройку представителей (попеременно) от человеческих и нечеловеческих видов группы планет Эпифания-5 в Верховной галактической ассамблее, в дни, предшествующие нынешнему Хаосу и последним идущим на убыль схваткам Каскада Разрыва, распорядился об усечении головы мятежного вождя Стинаусина, некогда его главного врага; эту голову без промедления подключили к системам жизнеобеспечения и подвесили, перевернув, к потолку архимандритского кабинета во внешней стене Отвесной цитадели (с видом на город Джунч и залив Фараби в направлении вертикальной щели, подернутой дымкой, – Силового разлома), дабы архимандрит мог при желании – что случалось довольно часто – использовать голову старого врага в качестве боксерской груши.

У Люсеферуса были длинные, черные с отливом, прямые волосы и бледная от природы кожа, умело доведенная до почти абсолютной белизны. Глаза у него были искусственно увеличены, но так, чтобы не превышать максимальных видовых размеров и заставлять окружающих сомневаться, были они наращены или нет. Белки вокруг черных зрачков имели сочный ярко-красный цвет, а все зубы были мастерски заменены на алмазы чистейшей воды, отчего рот то казался причудливо, по-средневековому, беззубым, то пугал ослепительным блеском – это зависело лишь от угла зрения и освещения.

Актер или уличный исполнитель с подобными физиологическими отклонениями мог показаться забавным, даже немного бесшабашным, но обладатель такой власти, как у Люсеферуса, вызывал скорее беспокойство, даже ужас. Таким же отчасти безвкусным, отчасти ужасающим было и его имя – он получил его не при рождении, а взял по причине фонетического сходства с именем презренного земного божества, которое большинство людей (а точнее, о-земляне) слышали вскользь на уроках истории, хотя вряд ли даже один из них вспомнил бы, когда именно.

Благодаря опять же генетическим манипуляциям архимандрит вот уже в течение некоторого времени был высоким, хорошо сложенным человеком, с довольно сильными верхними конечностями, и если он в гневе лупил кулаком (а он редко лупил кулаком в ином состоянии), то это производило значительный эффект. Мятежный вождь, чья голова свисала теперь вверх тормашками с потолка в кабинете Люсеферуса, до своего поражения успел доставить архимандриту немало политических и военных трудностей, порой весьма унизительных, и предатель до сих пор вызывал у архимандрита негодование, легко и неизменно переходившее в гнев при виде физиономии врага, пусть даже побитой, исцарапанной и окровавленной (несмотря на запуск ускоренного автолечения, процесс занимал некоторое время), а потому архимандрит и теперь бутузил голову Стинаусина с не меньшим энтузиазмом, чем несколько лет назад, когда ее только-только повесили.

Стинаусин, который меньше чем за месяц такого обращения совершенно спятил и чей рот пришлось зашить, чтобы он не плевался в архимандрита, даже убить себя не мог – датчики, трубочки, микронасосы и биотехнологии исключали такой легкий для него исход. Но и без этих внешних препон он не мог бы осыпать Люсеферуса ругательствами или попытаться проглотить свой язык, потому что этот орган был вырван у него одновременно с отсечением головы.

Но все же иногда, после особенно интенсивных упражнений архимандрита, когда кровь капала с исцарапанных губ бывшего вождя мятежников, многократно переломанного носа, заплывших глаз и разбитых ушей, Стинаусин, случалось, плакал. Это особенно грело душу Люсеферуса; тяжело дыша и вытираясь полотенцем, он с удовольствием смотрел, как слезы разводят кровь, которая капала с висящей вверх тормашками, отделенной от туловища головы и скапливалась в керамическом поддоне на полу.

Правда, в последнее время архимандрит нашел себе другого напарника для игр – теперь он иногда спускался в камеру на несколько уровней ниже, где содержался безымянный несостоявшийся убийца, медленно умерщвляемый собственными зубами.

Убийца, крупный, львиного сложения тип, был послан на дело без какого-либо оружия, кроме специально заточенных зубов, предназначенных, судя по всему, для того, чтобы прокусить архимандритово горло. Он и попытался воплотить в жизнь этот план полугодом ранее на торжественном обеде, устроенном здесь, во дворце на вершине скалы, в честь президента системы (абсолютно декоративная должность, на которую Люсеферус всегда проталкивал личностей одряхлевших, с признаками маразма). Осуществить этот план покушавшемуся помешали чуть ли не параноидальная мнительность архимандрита и эффективная (во многом секретная) личная охрана.

Неудавшийся убийца был подвергнут типовым, само собой жестоким, пыткам, после которых тщательно допрашивался под воздействием целого набора психотропных и электробиологических средств, но тем не менее ничего путного извлечь из него не удалось. Как выяснилось, он перед отправкой на задание был не менее тщательно обработан специалистами по допросам (высочайшей квалификации, как и архимандритовские), которые стерли из его памяти все сведения о тех, кто его послал. Кукловоды не озаботились даже тем, чтобы имплантировать ему ложные воспоминания, изобличающие кого-либо близкого ко двору и к архимандриту, как это обычно делалось в таких случаях.

Люсеферус, прискорбнейшим образом сочетавший наклонности садиста-психопата с богатым воображением, решил наказать несостоявшегося убийцу при помощи его же собственных зубов (ведь именно с этим оружием его послали на задание). Соответственно, у того удалили все четыре клыка, подвергли их биологической обработке для непрерывного роста, после чего вставили снова. Эти здоровенные, толщиной в палец, клыки прорезались из его верхней и нижней десны, прорвали кожу губ и продолжили свой безжалостный рост. Нижние клыки через несколько месяцев изогнулись над головой и уперлись остриями в его макушку, тогда как верхние, приняв форму ятагана, приблизительно за тот же отрезок времени уперлись в кожу у основания его горла.

Зубы эти, генетически запрограммированные на продолжение роста, несмотря ни на какие преграды, стали проникать в тело убийцы – нижняя пара медленно углублялась в черепную коробку, тогда как верхняя с гораздо большей легкостью входила в мягкие ткани у основания шеи. Последние причиняли убийце страшную боль, но не угрожали жизни – они должны были естественным образом пронзить тело и выйти сзади. Те же клыки, что, проколов черепные кости, направлялись в мозг, должны были в скором времени – возможно, в течение месяца – привести к мучительной смерти.

Несчастный безымянный убийца был не в силах предотвратить это, потому что оставался совершенно беспомощен: его неподвижно приковали к стене камеры кандалами и толстыми прутьями из нержавеющей стали, обеспечив при этом действие питающих и выводящих функций его организма. Рот ему зашили, как и Стинаусину. В первые месяцы заключения глаза убийцы следили за Люсеферусом по всей камере со свирепым, ненавидящим выражением, которое стало мало-помалу раздражать архимандрита, и тогда по его приказу зашили и глаза.

Уши и мозг заключенного продолжали, однако, функционировать (как в этом уверили Люсеферуса), и архимандрит иногда доставлял себе удовольствие – спускался в камеру, чтобы собственными глазами наблюдать, как врастают в плоть клыки. Время от времени он был не прочь поговорить с неудачливым убийцей, который становился в таких случаях невольным (и по необходимости учтивым) слушателем.

– Добрый день, – вежливо сказал Люсеферус, когда подъемная дверь со скрежетом закрылась за ним.

Эту камеру глубоко под его кабинетом Люсеферус считал своим убежищем, местом отдохновения. Здесь, кроме безымянного убийцы, он держал сувениры прежних кампаний, трофеи былых побед, образцы высокого искусства, из десятков покоренных звездных систем, коллекцию оружия, как парадного, так и высокоэффективного, различных существ в клетках или емкостях и насаженные на колья мертвые головы всех тех его главных врагов и противников, чья смерть не была абсолютной и не превратила их бренные останки в радиацию, прах, жижу, в неопознаваемые куски плоти и обломки костей (или их инопланетных эквивалентов).

Люсеферус подошел к осушенному резервуару, вделанному глубоко в пол, и бросил взгляд на членистотельника неясной породы, который лежал, неподвижно свернувшись. Архимандрит натянул на руку длинную – по локоть – перчатку, сунул пятерню в большой котелок, стоящий на высоком, по пояс, ограждении резервуара, и бросил вниз горсть черных жирных хоботных пиявок.

– Ну, как вы тут? Здоровы? – спросил он.

Сторонний наблюдатель не понял бы, с кем разговаривает архимандрит: с человеческим существом, прикованным к стене; с членистотельником, который уже пришел в движение – поднимал свою безглазую блестящую коричневую голову, втягивал воздух, в нетерпении судорожно корчась всем телом; или же с хоботными пиявками, которые одна за другой падали на тронутый плесенью пол резервуара и тут же, извиваясь по-змеиному, уползали в ближайший угол, как можно дальше от членистотельника. Коричневатая масса членистотельника надвигалась на них, и они принимались карабкаться по отвесным стеклянным бокам резервуара, наползая друг на друга и тут же сваливаясь обратно.

Люсеферус стащил с руки перчатку и оглядел сводчатое, еле освещенное помещение. Камера была довольно удобным, тихим местечком глубоко в скале, без окон или световых фонарей, – здесь он мог расслабиться и чувствовать себя в безопасности. Он посмотрел на подвешенное тело убийцы, длинное и смуглое, и сказал:

– Лучше дома места нет, правда? – Архимандрит даже улыбался, хотя улыбки его здесь никто не мог увидеть.

Из резервуара донесся скрежет, затем глухой удар, за которым последовали высокие, почти неслышимые всхлипы. Люсеферус повернулся, чтобы посмотреть, как членистотельник разрывает на части и пожирает гигантских пиявок, бешено тряся своей пятнистой коричневатой головой и разбрасывая за пределы резервуара кусочки слизистой черной плоти. Один раз он выбросил вот так еще живую пиявку, которая чуть не попала в архимандрита. Пришлось Люсеферусу гоняться за раненой пиявкой с тесаком, оставляя на темно-красном гранитном полу глубокие отметины от ударов.

Когда представление в резервуаре закончилось, архимандрит вернулся к убийце. Он снова надел длинную перчатку, вытащил еще одну хоботную пиявку и приблизился к существу, прикованному к стене.

– А вы помните свой дом, господин убийца? – спросил он. – Хоть какие-то воспоминания остались? Дом, мать, друзья? – Он остановился перед своим врагом. – Неужели ничего такого?

Он махнул извивающейся пиявкой, чуть не касаясь ее рылом лица убийцы. Они ощущали друг друга – пиявка, которая корчилась в руке архимандрита, тянулась к лицу человека в жажде к нему присосаться, и человек, втягивающий воздух ноздрями и как можно дальше отворачивающий голову, словно желая вжаться в стену за его спиной (убийца уже успел познакомиться с хоботной пиявкой). Но клыки, впиваясь в тело убийцы, ограничивали его движения.

Люсеферус пиявкой повторял движения головы человека так, чтобы она все время находилась перед опущенным лицом, чтобы человек ощущал запах этой напрягшейся, дрожащей массы.

– Или они, посылая вас убить меня, стерли и эти воспоминания? А? Неужели ничего не осталось? А? – Он прикоснулся самым кончиком ротовой части пиявки к носу заключенного, отчего тот начал морщиться, дрожать и тихонько, по-щенячьи, поскуливать. – Что-что? Вы помните дом, дружище? Эх, хорошее было место, где вы чувствовали себя спокойно и в безопасности с людьми, которым доверяли и которые, может быть, даже любили вас. Что вы говорите? Что-что? Я слушаю.

Человек пытался отвернуть голову подальше, растягивая сморщенную кожу вокруг тех мест, где клыки вошли в тело; одно из них начинало кровоточить. Гигантская пиявка дрожала в руке Люсеферуса, все дальше вытягивая свой выстланный слизью рот, чтобы поживиться плотью с лица человека. Но когда пиявка уже была готова присосаться, архимандрит увел ее назад, и она повисла в его полувытянутой руке, раскачиваясь и напрягаясь и, судя по всему, испытывая искреннее разочарование.

– Это мой дом, господин убийца, – говорил человеку Люсеферус. – Здесь мое место, мое убежище, в которое вы вторглись, которое измарали, обесчестили вашим… заговором. Вашим покушением. – Голос у него дрогнул. – Я пригласил вас в мой дом, пригласил за свой стол… как это делают хозяева вот уже десять тысяч человеческих лет, а вы… а вы хотели только одного – навредить мне, убить меня. Здесь, в моем доме, где я должен чувствовать себя безопаснее, чем где-либо.

Архимандрит печально покачал головой, осуждая такую неблагодарность. На неудавшемся убийце была только жалкая тряпка для прикрытия наготы. Люсеферус содрал с него тряпку, отчего тот снова дернулся. Люсеферус уставился на него:

– Они тут с тобой немного поработали, да?

Он смотрел, как судорожно дрожат бедра несостоявшегося убийцы. Уронил тряпку на пол – завтра слуга заменит ее.

– Мне нравится мой дом, – тихо сказал архимандрит. – Правда нравится. Все, что мне приходилось делать, я делал ради того, чтобы мир стал безопаснее, дом стал безопаснее, чтобы жизнь всех стала безопаснее.

Он повел хоботной пиявкой в сторону гениталий убийцы, но та казалась теперь какой-то безжизненной, да и человек уже устал бояться. Даже архимандрит почувствовал, что развлечение его лишилось остроты. Он резко повернулся и, подойдя к котелку, установленному на широком ограждении резервуара, швырнул туда пиявку и сбросил с руки перчатку.

– А теперь мне приходится покидать дом, господин убийца, – сказал, вздохнув, Люсеферус.

Он снова бросил взгляд на свернувшегося кольцом членистотельника, изменившего цвет с коричневого на желто-зеленый – цвет лишайника, на котором лежал. От хоботных пиявок остались только грязноватые пятна на стенах и слабый пряный аромат, в котором архимандрит научился различать запах крови еще одного вида. Он снова повернулся к убийце:

– Да, я должен оставить дом, и очень надолго, и, похоже, у меня нет выбора. – Он начал медленно приближаться к человеку. – Всех полномочий не передашь, ведь в конечном счете, особенно когда дело касается важнейших вещей, доверять нельзя никому. Иногда, в особенности при больших расстояниях и медленной связи, собственное присутствие ничем не заменишь. Что вы об этом думаете? А? Здесь такое прекрасное место. Вы так не считаете? Я столько лет работал, чтобы сделать его безопасным, но вот мне приходится его покидать, потому что я пытаюсь сделать его еще безопаснее, еще могущественнее, еще лучше. – Он снова подошел вплотную к человеку и постучал ногтем по клыку, вонзающемуся в череп. – А все из-за людей вроде вас, которые ненавидят меня, не хотят меня слушать, не делают, что им говорят, не понимают, что для них хорошо.

Он ухватился за клык и сильно дернул. Человек от боли застонал через нос.

– Хотя на самом деле не совсем так, – сказал Люсеферус, пожимая плечами и отпуская клык. – Станет наша жизнь безопаснее или нет – вопрос спорный. Я отправляюсь в эту систему… Юлюбиса… или как уж ее там, потому что в ней можно найти кое-что ценное, потому что мои советники дают мне такой совет, а мои разведчики наразведывали там что-то такое. Конечно, стопроцентно никто ни в чем не уверен – никогда не уверен. Но как-то все они очень воодушевились. – Архимандрит вздохнул еще раз, глубже. – А я, как всегда, легко поддаюсь внушению – собираюсь сделать то, что они предлагают. Как вы считаете, я правильно поступаю? – Он помолчал, словно ожидая ответа. – Так что? Я хочу сказать, вы, насколько я понимаю, едва ли пожелаете быть со мной абсолютно честным, если имеете мнение на сей счет, но все же… Нет? Вы уверены?

Он скользнул взглядом по шраму на боку человека, лениво спрашивая себя, не его ли дознаватели так постарались. Вряд ли – шрам был грубоват и слишком глубок. Несостоявшийся убийца дышал часто и неглубоко, и понять, слушает он или нет, было невозможно. Челюсти его за зашитыми губами вроде бы двигались.

– Видите ли, на сей раз у меня нет абсолютной уверенности, и я бы не отказался от совета. Вполне возможно, то, что мы собираемся сделать, не добавит нам безопасности. Но сделать это необходимо. Бывают вещи, которые делать необходимо. Да? – Он несильно похлопал убийцу по щеке, но тот все равно дернулся. – Но вы не беспокойтесь. Вы тоже полетите. Большой флот вторжения. Много свободного места. – Он окинул взглядом камеру. – И вообще мне кажется, вы слишком много времени проводите здесь. Вам не помешает немного выходить. – Архимандрит Люсеферус улыбнулся, хотя видеть его улыбку было по-прежнему некому. – После стольких трудов мне было бы жаль упустить момент вашей смерти. Вы полетите со мной, согласны? В систему Юлюбиса, на Наскерон.

Однажды во Втором архаичном подсезоне дядюшка Фассина Таака вызвал своего лишь порой беспокойного племянника в Камеру временного забвения:

– Племянник.

– Дядя. Вы хотели меня видеть?

– Гм.

Фассин Таак вежливо ждал. Было известно, что дядюшка Словиус теперь нередко погружается в молчание, задумываясь даже после такого простого и вроде бы необязательного обмена репликами, словно услышал нечто глубокомысленное и в самом деле неожиданное, дающее пищу для размышлений. Фассин так до конца и не решил, о чем это говорит: то ли его дядюшка относится к своим обязанностям старшего с особенной и торжественной серьезностью, то ли старик просто впадает в слабоумие. Как бы то ни было, но дядюшка Словиус оставался главой наблюдателей клана Бантрабал уже либо почти три века, либо свыше четырнадцати, в зависимости от избранного времясчисления, и, по всеобщему убеждению, заслужил на это право.

Как и полагается хорошему племяннику, преданному семьянину и верному члену научного сообщества, Фассин уважал своего дядюшку не только из долга, но и в душе, хотя и понимал: такое его отношение, вероятно, сложилось под влиянием того факта, что согласно традициям семьи и правилам касты власть и уважение со временем перейдут от дядюшки к нему. Пауза затягивалась. Фассин чуть поклонился:

– Вы мне позволите сесть, дядя?

– Что? Ах да. – Дядя Словиус поднял похожую на плавник руку и неопределенно махнул ею. – Прошу.

– Спасибо.

Фассин Таак, подтянув прогулочные брюки и засучив широкие рукава рубашки, смирно уселся рядом с большим круглым бассейном, где в слегка парящей и светящейся голубоватой жидкости плавал его дядюшка. Несколько лет назад дядюшка Словиус принял обличье моржа. Бежево-розового, относительно стройного, с клыками едва ли длиннее среднего человеческого пальца, – но тем не менее моржа. Прежних кистей у дядюшки Словиуса не было – они превратились в плавники на конце двух тонких и слабых, довольно необычного вида предплечий. Пальцы его превратились в культяпки – этакое зубчатое завершение плавников. Он открыл рот, собираясь заговорить, но тут подошел один из слуг, облаченный в черное, и, встав на колено рядом с кромкой бассейна, прошептал что-то на ухо Словиусу. Одной рукой с перстнями на всех пальцах слуга придерживал свою косичку, чтобы не замочить ее. Темные одежды, перстни и длинные волосы свидетельствовали о том, что он занимает одно из высших мест в домашней иерархии. Фассин понимал, что надо бы вспомнить имя слуги, но мысли его были заняты другим.

Он оглядел комнату. Камера временного забвения использовалась редко; к ее услугам прибегали, если так можно выразиться, только в тех случаях, когда кто-либо из старейших членов семейства приближался к своему концу. Бассейн занимал бо́льшую часть просторного, почти полусферического помещения, стены которого были сделаны из тонкого прозрачного агата с прожилками потускневшего от времени серебра. Эта полусфера была частью одного из куполообразных крыльев Осеннего семейного дома, расположенного на Двенадцатом континенте кремниевой планеты-луны Глантин, спутника планеты-гиганта Наскерон. Газовый шар, весь в разноцветных вихрях облаков, казался футбольным мячом рядом с перечным зернышком Глантина. Кусочек огромной планеты был виден сквозь прозрачную центральную часть крыши прямо над Фассином и его дядюшкой.

На видимой сейчас Фассину части Наскерона стоял день, и поверхность планеты была покрыта алыми, оранжевыми и ржаво-коричневыми облаками, в сумме дававшими сочный красный цвет, который проникал сквозь разреженную атмосферу Глантина, сквозь его фиолетовые небеса и застекленную вершину полусферического зала, помогая освещать камеру и бассейн в ней, где облаченный в черное слуга поддерживал дядюшку Словиуса, что-то отхлебывавшего из стакана – то ли освежающий напиток, то ли лекарство. Струйка прозрачной жидкости стекала изо рта дядюшки на седой подбородок, на шею и дальше – в голубой бассейн, где в условиях половинной гравитации гуляли высокие волны. Дядюшка Словиус, закрыв глаза, довольно урчал.

Фассин повернулся – к нему подходил другой слуга, держа поднос с напитками и фруктами. Фассин улыбнулся ему и поднял руку, отказываясь от угощения. Слуга кивнул и удалился. Фассин вежливо поднял взгляд на крышу и видимый через нее газовый гигант, краем глаза посматривая, как слуга вытирает губы старику аккуратно сложенной салфеткой.

Величественный, равнодушный, двигающийся почти незаметно, с какой-то отчаянной безмятежностью, Наскерон поворачивался над ними, как огромный кусок раскаленного угля, подвешенный в небесах.

Газовый гигант был самой большой планетой в системе Юлюбиса, находящейся в отдаленной полосе Четвертичного потока – одного из Южных Щупальцевых рифов, галактической окраины, расположенной в пятидесяти пяти тысячах световых лет от номинального центра галактики, практически на самой ее границе.

Степени удаленности (особенно в текущую послевоенную эпоху) были четко расписаны, и система Юлюбиса по всем нормам попадала в предельно-пограничную. Окраинное положение (к тому же существенно ниже плоскости галактики, там, где звезды и газ окончательно переходили в пустоту) не всегда означало, что это место недостижимо, – лишь бы только оно находилось вблизи портала артерии.

В галактическом содружестве все зависело от артерий («червоточин» в пространственно-временном континууме) и порталов, которые являлись для артерий входами и выходами. Те и другие обеспечивали почти мгновенное перемещение из одной звездной системы в другую, в противном же случае вы были бы вынуждены плестись с черепашьей досветовой скоростью. Они колоссально влияли на положение, экономику и даже моральное состояние системы. Без них вы были бы точно привязаны к одной маленькой деревне, к одной скучной и болотистой долине, где могли безвыездно провести всю свою жизнь. Но как только рядом с вами появлялся портал артерии, вы тут же словно становились частью огромного, сверкающего огнями города, полного жизни, энергии и надежд.

Переместить портал можно было единственным способом: погрузить его на космический корабль и увезти с досветовой скоростью. При этом другой его конец (обычно) крепился в начальной точке. Это означало, что, если ваша червоточина получала повреждение (а теоретически она могла быть повреждена в любом месте по всей своей длине, хотя практически это случалось только на концах, в самих порталах), вы тут же оказывались там, где были прежде, – в отрезанной от мира маленькой деревушке.

Впервые Юлюбис был соединен с остальной галактикой более трех миллиардов лет назад, в так называемую Новую эпоху. Система была тогда относительно молодой, возрастом всего в несколько миллиардов лет, но уже изобиловала разнообразной жизнью. Ее артериальное соединение являлось частью Второго комплекса – второй серьезной попытки галактического сообщества создать разветвленную сеть червоточин. Этот коридор был утрачен во время волнений продолжительностью в миллиард лет, включавших Долгий коллапс, Войну шквалов, Анархию рассеяния и Распад Информорты. Затем вместе с большей частью цивилизованной галактики система погрузилась в коматозное состояние вследствие Второго, или Большого, Хаоса – эпохи, когда уцелело только население Наскерона: оно принадлежало к видовому метатипу «медленных», жило в ином временном режиме и ничуть не выходило из себя при мысли о том, что на дорогу из пункта А в пункт Б нужно потратить несколько сотен тысяч лет. Известные как насельники, они заявляли, что для них миллиард лет без особых событий – не больше чем долгие каникулы.

По окончании Третьей эпохи диаспоры (и в немалой степени вопреки ей; галактическая история, как ни посмотри, вещь непростая) еще одна червоточина, ставшая частью Третьего комплекса, снова связала Юлюбис с остальной галактикой. Эта артерия действовала в течение семидесяти миллионов мирных, продуктивных лет, когда здесь появились и исчезли несколько видов «быстрых» (ни один из них не происходил из системы Юлюбиса), так что единственным постоянным свидетелем медленно разворачивавшихся событий и жизни оставались только насельники. Разрушение артерии снова погрузило Юлюбис (вместе с девяноста пятью процентами остальной соединенной галактики) в одиночество. Во время Войны новых быстрых и Войны машин исчезло еще множество порталов и червоточин, и только с учреждением Меркатории (по крайней мере, так считали те, кто управлял ею) воцарился длительный мир, знаменовавший начало Четвертого комплекса.

Связь с Юлюбисом была восстановлена в самом начале этого медленного процесса, до сих пор находившегося на ранней стадии, и в течение шести тысяч лет благодаря этой последней артерии система была одной из доступных частей постепенно приходящего в себя галактического сообщества. Однако потом и эта червоточина была уничтожена, и в течение четверти тысячелетия ближайший портал располагался в системе Зенерре, на расстоянии целых двухсот четырнадцати световых лет. Изменение этой ситуации ожидалось лет через семнадцать, когда портал, транспортируемый в настоящее время на борту технического корабля «Эст-тоон Жиффир» к системе Юлюбиса с релятивистской скоростью, будет доставлен и установлен, возможно, в том самом месте, где стоял прежний портал, – в одной из точек либрации недалеко от Сепекте, главной планеты системы Юлюбиса. Однако в настоящий момент эта система, несмотря на всю ее важность как центра по изучению насельников, оставалась удаленной как во времени, так и в пространстве.

Дядюшка Словиус, махнув ластом, отпустил слугу и притулился к Y-образной люльке, которая удерживала его плечи и голову над голубой сверкающей поверхностью бассейна. Слуга (Фассин вспомнил его имя – Гвайм, второй в иерархии дядюшкиной дворни) повернулся и попытался помочь Словиусу устроиться поудобнее, но тот недовольно зашипел и замахнулся на слугу рукой-плавником. Гвайм легко увернулся от слабого, медленного удара, поклонился, отошел и встал недалеко от стены. Словиус пытался приподняться повыше над бассейном, и хвостатая нижняя часть его тела медленно колыхалась под светящимися волнами.

Фассин хотел было встать.

– Дядюшка, позвольте мне…

– Нет, – сердито прокричал дядюшка, продолжая свои тщетные попытки подняться повыше. – Я хочу, чтобы вокруг меня прекратили суетиться, только и всего! – С этими словами Словиус повернул голову в сторону Гвайма, но от этого лишь соскользнул еще ниже, так что оказался в более горизонтальном положении, чем раньше. Он ударил ластом, подняв фонтанчик брызг. – Ну вот! Видишь, что ты сделал? Лезут тут всякие идиоты! – Он сердито вздохнул, улегся спиной на волнующуюся поверхность и, явно обессиленный, уставился перед собой. – Можешь меня устроить как хочешь, Гвайм, – глухо сказал он, словно признавая свое поражение.

Гвайм присел на плиточный пол рядом со Словиусом, взял его под мышки и затащил на люльку, так что голова и плечи того оказались в почти вертикальном положении. Словиус устроился поудобнее, потом живо кивнул. Гвайм снова занял свое место у стены.

– Так вот, племянник, – сказал Словиус, скрещивая свои верхние ласты над розоватой кожей безволосой груди. Он посмотрел на прозрачную вершину купола.

Фассин улыбнулся:

– Слушаю, дядя.

Словиус, казалось, колебался. Он опустил глаза на племянника:

– Твои… твои исследования, Фассин. Как они продвигаются?

– Удовлетворительно. Но в том, что касается Транче Ксонджу, они еще на ранней стадии.

– Гм. На ранней стадии, – повторил дядюшка Словиус. Вид у него был задумчивый, глаза снова уставились вдаль.

Фассин тихонько вздохнул. Да, подумал он, тут так быстро не отделаешься.

Фассин Таак был наблюдателем медленных при дворе наскеронских насельников. Насельники (точнее, насельники газовых гигантов, или, если давать полное определение, нейтрально плавучие первого порядка повсеместно распространенной высшей клады насельники газового гиганта) были крупными существами неимоверного возраста, которые образовывали головокружительно сложную и топологически необозримую цивилизацию, уходящую корнями в седую древность; цивилизация эта обитала в облачных слоях огромного газового гиганта – в обиталище столь же колоссальном по размерам, сколь изменчивом по своей аэрографии.

Насельники (по крайней мере, в зрелой своей форме) были тугодумами. Они жили медленно, медленно развивались, медленно передвигались и все, что делали, делали медленно. Считалось, что они могут довольно быстро сражаться, хотя, насколько было возможно установить, в обозримом прошлом сражаться им ни с кем не приходилось. Вообще-то, они, если это их устраивало, могли думать довольно быстро, но по большей части это их, похоже, не устраивало, и потому считалось, что думают они медленно. Никто не спорил с тем, что в последние свои годы (последние эоны) они и говорили медленно. Так медленно, что ответ на простой вопрос, заданный во время завтрака, мог быть получен лишь после ужина. Фассин подумал, что дядюшка Словиус (который теперь лишь слегка покачивался на успокоившейся поверхности бассейна и, судя по его клыкастому одутловатому лицу, впал в состояние, близкое к трансу), кажется, вознамерился перещеголять по этой части насельников.

– Транче Ксонджу. Это о чем?.. – спросил вдруг Словиус.

– Поэзия хаоса, мифы диаспоры и различные исторические узлы, – ответил Фассин.

– Исторические узлы каких эпох?

– Большинство из них еще не датировано, дядя. Некоторые практически не поддаются датировке и, возможно, имеют мифологическое происхождение. Единственные достоверные эпизоды принадлежат к недавней истории и, судя по всему, отражают местные события во время Войны машин.

Дядюшка Словиус медленно кивнул, отчего поверхность бассейна зарябила.

– Война машин. Это интересно.

– Я собирался в первую очередь заняться этими эпизодами.

– Что ж, неплохая мысль, – сказал Словиус.

– Спасибо, дядя.

Словиус снова погрузился в молчание. Где-то вдалеке раздался гром землетрясения, и по жидкости в бассейне побежали концентрические круги.

Цивилизация насельников Наскерона со всей сопутствующей ей флорой и фауной являла собой лишь микроскопическую часть насельнической диаспоры, всегалактической метацивилизации (некоторые предпочитали термин «постцивилизация»), которая, насколько возможно было установить, предшествовала всем другим империям, культурам, диаспорам, цивилизациям, федерациям, консоциумам, содружествам, союзам, лигам, конфедерациям, объединениям и организациям каких бы то ни было сходных или разнородных существ.

Иными словами, насельники присутствовали в галактике практически повсеместно. Что делало их как минимум необычными и, возможно, уникальными. Кроме того, если вы подходили к ним с должным почтением и вниманием, а также проявляли уважение и достаточное терпение, то насельники становились воистину бесценным кладезем информации. Поскольку память у них была хорошая, а библиотеки – еще лучше. Или, по крайней мере, у них была цепкая память и очень большие библиотеки.

Воспоминания и библиотеки насельников на поверку оказывались набиты всякой чушью: странными мифами, туманными образами, неразборчивыми символами, бессмысленными уравнениями, – а в придачу хаотический набор цифр, букв, пиктограмм, голофонов, сономемов, химоглифов, актиномов и всякой всячины; все это вперемешку, без всякого порядка (или же в совершенно невразумительном порядке) – жуткий винегрет миллионов и миллионов совершенно различных и абсолютно не связанных между собой цивилизаций, подавляющее большинство которых давно исчезло и либо превратилось в прах, либо испарилось с излучением.

И все же среди этого хаоса, пропагандистских измышлений, искажений, бредятины и небылиц обнаруживались крупицы действительности, пласты фактов, замерзшие реки давно забытой истории, целые тома экзобиографий, прожилки и нити правды. Профессией людей, вроде главного наблюдателя за медленными Словиуса (в прошлом) и главного наблюдателя за медленными Фассина Таака (в настоящем), были встречи и беседы с насельниками, привыкание к их языку, мыслям, метаболизму; наблюдатели парили, летали, ныряли и плавали (иногда виртуально, на расстоянии, а иногда фактически) вместе с насельниками в облаках Наскерона, разговаривали с ними, участвовали в их исследованиях, разбирали их записки и аналитические выкладки, извлекали крупицы истины из того, что древние – медленные хозяева планеты рассказывали им и позволяли увидеть, и таким образом обогащали и просвещали бо́льшую и более быструю метацивилизацию, населявшую теперь галактику.

– А эта Джааль? – Словиус бросил взгляд на племянника, чей удивленный вид вынудил старшего добавить: – Ну как их там?.. Тондероны. Да. Эта девица Тондерон. Вы ведь все еще обручены?

Фассин улыбнулся.

– Обручены, дядя, – сказал он. – Она сегодня вечером возвращается из Пирринтипити. Надеюсь встретить ее в порту.

– И ты?.. – Словиус повел одной ластовидной рукой. – Ты все еще доволен?

– Доволен чем? – спросил Фассин.

– Она тебя устраивает? И перспектива иметь ее женой?

– Конечно, дядя.

– А ты ее?

– Надеюсь, да. Думаю, да.

Словиус посмотрел на племянника, задержал на нем взгляд:

– Мм, понятно. Конечно. Ну что ж. – Словиус одним ластом зачерпнул себе на грудь голубую сверкающую жидкость, словно чтобы не замерзнуть. – И когда вы собираетесь пожениться?

– Свадьба назначена на День Всех Святых, на Джокунде-три, – сказал Фассин. – Осталось меньше полугода по физиологическому времени, – услужливо добавил он.

– Понятно, – сказал Словиус, нахмурившись. Он медленно кивнул, и от этого его тело сначала слегка приподнялось, а потом осело в бассейне, образовав новые волны. – Ну что ж, я рад, что ты наконец остепенишься.

Фассин считал себя увлеченным, самозабвенным и умелым наблюдателем, который бо́льшую часть своего времени проводил в реальных экспедициях – сейчас с насельниками Наскерона. Но поскольку он любил после каждого такого отрезка своей жизни, полезного для общества, «хорошенько отдохнуть», старшее поколение клана Бантрабал, а в особенности Словиус, казалось, считали его безнадежным прожигателем жизни. (Дядюшка Словиус и слышать не хотел о «хорошеньком отдыхе» племянника. Он предпочитал называть это «месячный беспробудно-беспросыпный кутеж-долбеж с неприятностями, драками и непотребными дырками…». Злачные места, где оттягивался Фассин, могли находиться где угодно – иногда в Пирринтипити, столице Глантина, иногда в Боркиле, столице Сепекте, или в другом городе этой планеты, иногда в одном из множества увеселительных заведений, разбросанных по системе.)

Фассин примирительно улыбнулся:

– Но я пока еще не вешаю на крючок свои танцевальные туфли.

– Характер твоих исследований за последние, ну, скажем, три-четыре экспедиции, Фассин. Они не уклонялись от того, что можно назвать последовательным направлением?

– Вы меня ставите в тупик своим вопросом, дядя, – признался Фассин.

– Твои последние три или четыре экспедиции, они между собой связаны каким-либо образом – тематически, предметно или через насельников, с которыми ты беседовал?

Фассин в удивлении откинулся к спинке стула. С чего это старый Словиус заинтересовался такими вещами?

– Дайте-ка я подумаю, дядя, – сказал он. – Сейчас я беседую почти исключительно с Ксонджу, который, кажется, выдает информацию беспорядочно и не совсем понимает, что такое ответ. Наша первая встреча и все остальные носили предварительный характер. Видимо, с ним все же стоит поработать, если только его удастся найти. А может, и не стоит. Не исключено, что несколько месяцев перед следующей экспедицией придется целиком потратить на…

– Значит, это была подготовительная экспедиция? Знакомство?

– Да.

– А перед этим?

– Пространные консультации с Чевхорасом, Сараисме-младшим, Акеурле Двублизнецом, траавом Канчангесджа и парой несовершеннолетних из юношеской стаи Эглида.

– И какие были темы?

– Главным образом – поэзия. Древняя, современная, использование образов в эпическом произведении, этика хвастовства и преувеличений.

– А экспедицией раньше?

– С одним Чевхорасом. Долгий плач по его усопшему родителю, какие-то охотничьи мифы из недавнего местного прошлого, многословный перевод и внутреннее упорядочение эпоса о приключениях древних плазматиков, путешествовавших в рамках водородной миграции около миллиарда лет назад, во время Второго Хаоса.

– А до этого?

Фассин улыбнулся:

– Длительный тет-а-тет с Валсеиром, экспедиция, включавшая проживание с Прожженными плутами из трайба Димаджриан.

Он подумал, что в детали этого путешествия углубляться нет нужды. Экспедиция была долгой, шестилетней (в физиологическом времени, тогда как на взгляд извне продолжалась почти столетие), и принесла Фассину известность талантливого наблюдателя, обеспечив ему репутацию как в клане Бантрабал, так и в сообществе наблюдателей вообще. Ценность рассказов и историй, с которыми он вернулся, послужила основной причиной его быстрого возвышения в собственном клане и предложения вступить в брак с дочерью главного наблюдателя клана Тондерон, старшего из двенадцати кланов.

– И как давно это было в реальном времени?

Фассин задумался.

– Лет триста назад… Двести восемьдесят семь, если не ошибаюсь.

Словиус кивнул:

– Много ли информации было передано во время этой экспедиции?

– Почти ничего, сэр. На этом настаивали Прожженные плуты. Это одна из самых… отсталых юношеских стай. Мне разрешалось только раз в год сообщать, что я жив.

– А перед этим что была за экспедиция?

Фассин вздохнул и постучал пальцами по плавленому стеклу у бортика бассейна. Что это старик надумал? И неужели Словиус не мог просто посмотреть журнал клана? Из стены выступала шарнирная консоль с экраном на конце. Фассин не раз видел, как это устройство опускали к Словиусу, чтобы тот мог просматривать домашнюю библиотеку. Метод этот, хотя и не очень быстрый и эффективный – нажимать на клавиатуру ему приходилось своими недоразвитыми пальцами, – обеспечивал ответы на любые вопросы. Старик мог и просто попросить – для этого имелись слуги.

Фассин откашлялся:

– По большей части – инструктаж Паггса Юрнвича из клана Рехео, это была его первая экспедиция. Мы нанесли визит вежливости трааву Хамбриеру во времени один к одному – насельники учли отсутствие у Юрнвича опыта. Экспедиция продолжалась почти три месяца по физиологическому времени. Учебный курс.

– И у тебя не было времени для собственных исследований?

– Очень мало.

– Но все же было?

– Я смог побывать на симпозиуме по глубокой поэтике, проводившемся университетской стаей Марсал. Кто там еще был – не помню, нужно справиться в журнале клана.

– А что еще? Я имею в виду сам симпозиум. Его тему.

– Если не ошибаюсь, охотничьи методики насельников в сравнении с действиями инквизиториев Войны машин. – Фассин погладил подбородок. – Примеры были местные, из системы Юлюбиса, некоторые касались Глантина.

Словиус кивнул и посмотрел на племянника:

– Ты знаешь, что такое представительская проекция, Фассин?

Фассин посмотрел на видимый ему через прозрачную панель в крыше сегмент газового гиганта. На одной стороне уже появлялся ночной терминатор – темнота наползала своим краем на дальние тучи. Фассин снова перевел взгляд на Словиуса:

– Я, кажется, слышал этот термин, но в точности за его смысл не поручусь.

– Представительская проекция – это когда они световым лучом посылают настроенный ряд запросов и ответов к физически удаленной точке, имитируя таким образом своего представителя.

– Вы сказали «они»?

– Инженеры, Администратура. Возможно, Омнократия.

Фассин поднял брови:

– Правда?

– Правда. Если верить тому, что нам говорят, объект этот представляет собой нечто вроде библиотеки, передаваемой сигнальным лазером. Если надлежащим образом поместить его в соответствующую систему достаточной мощности и сложности, это… эта сущность… хотя на самом деле это всего лишь многоканальный набор утверждений, вопросов и ответов плюс ряд правил, регулирующих порядок их озвучивания, так что возникает эффект осмысленного разговора. Это близко к искусственному разуму послевоенного периода. Настолько, насколько это разрешено.

– Это нечто особенное.

Словиус чуть покачивался в своем бассейне.

– Разумеется, они необыкновенно редки, – согласился он. – Одна из них направлена сюда.

Фассин несколько раз моргнул:

– Сюда?

– В клан Бантрабал. В этот дом. К нам.

– К нам?

– От Администратуры.

– Администратуры? – Фассин захлопнул рот, чтобы не показаться идиотом.

– Через техкорабль «Эст-тоон Жиффир».

– Ух ты, – сказал Фассин. – Нам… оказана честь.

– Не нам, Фассин. Тебе. Проекция направляется для беседы с тобой.

Фассин едва заметно улыбнулся:

– Со мной? Понимаю. И когда?..

– В настоящее время идет передача. Проекция будет готова к ночи. Тебе нужно освободить для нее время. У тебя есть какие-то планы?

– Планы?.. Ужин с Джааль. Я уверен…

– Пусть это будет ранний ужин. И не опаздывай.

– Да, конечно, – сказал Фассин. – Вы не знаете, чем я заслужил такую честь?

Словиус немного помолчал, потом ответил:

– Понятия не имею.

Гвайм повесил на крючок трубку внутренней связи, покинул свое место у агатовой стены, встал на колено рядом со Словиусом и что-то прошептал ему на ухо. Тот кивнул и посмотрел на Фассина:

– С тобой, племянничек, желает поговорить мажордом Верпич.

– Верпич? – повторил Фассин, глотая слюну.

Семейный мажордом, самый главный слуга клана Бантрабал, обычно пребывал в спячке, пока весь клан не перемещался в зимнее жилье, что должно было произойти через восемьдесят дней. Еще ни разу этот порядок не нарушался.

– Я думал, он спит, – сказал Фассин.

– Его разбудили.

Корабль был мертв уже несколько тысячелетий. Никто, похоже, не знал, сколько именно, хотя, по самым правдоподобным оценкам, речь могла идти о шести или семи. Это был один из множества кораблей-неудачников, в составе какого-то из огромных флотов участвовавший в Войне новых быстрых (а может, в чуть более поздней Войне машин, или в последующих Разрозненных войнах, или же в одном из быстротечных, ожесточенных, сумбурных сражений, нередко происходивших в Рассеянии), еще одна забытая и никому теперь не нужная пешка в великой игре галактических держав, в соревновании цивилизаций, в изощренных ходах панвидов, во всеобщей метаполитике галактического масштаба.

Корпус корабля лежал необнаруженным на поверхности Глантина не менее тысячи лет, потому что, хотя по человеческим стандартам Глантин и был малой планетой (чуть меньше Марса), по тем же меркам он был малонаселен – менее миллиарда обитателей, бо́льшая часть которых сосредоточилась в тропиках, а район, куда упал корабль (Северная пустыня), посещался редко и особых достопримечательностей не имел. Местной системе наблюдения потребовалось немало времени, чтобы хоть отчасти вернуться к тому состоянию, в каком она пребывала до начала военных действий, а это также способствовало тому, что корабль долго оставался необнаруженным. И наконец, несмотря на солидные размеры корабля, его системы автокамуфляжа частично уцелели после крушения, гибели всех смертных на борту и удара о поверхность планеты-луны, все это время маскируя корабль еще под одну складку пустой породы, извергнутой из глубокого кратера, созданного падением гораздо меньшего, но куда более скоростного аппарата, который от удара испарился десятью километрами дальше в самом начале конфликта между новыми быстрыми.

Останки корабля были обнаружены только потому, что кто-то на флаере врезался в один из его огромных искривленных стабилизаторов (на тот момент идеально голографо-закамуфлированных под призывно сверкающе чистое небо) и погиб. Только после этого останки корабля исследовали: те немногие из его систем, что еще находились в рабочем состоянии (но не были запрещены новым режимом, а значит, практически никакие), были сняты, после чего корабль (подъем его корпуса с основными надстройками был бы запредельно дорогим предприятием, разрезание на куски и утилизация – делом тоже недешевым и, возможно, опасным, а полное уничтожение потребовало бы многих гигатонн взрывчатки, против чего население малой планеты-луны в мирное время категорически возражало, даже если речь шла о местах ненаселенных), на всякий случай и на неопределенное время обнесли воздушными предупредительными бакенами.

– Нет, может, это и неплохо, может, позитивно, – сказал им Салуус Кегар и развернул свой маленький флаер над пустыней по направлению к пересеченной местности, где на фоне медленно темнеющего пурпурного неба виднелись траченные временем стабилизаторы упавшего корабля, похожие на складки теней; за его обломками вдруг замерцал огромный сине-зеленый световой занавес – покрыл рябью и волнами все небо, а потом медленно исчез.

– От тебя никто ничего другого и не ждал, – сказала Таинс, играя кнопками на пульте управления переговорным устройством.

В громкоговорителях трещали и шипели атмосферные помехи.

– Может, не стоит лететь так низко? – спросила Айлен, упиравшаяся головой в фонарь кабины, и посмотрела вниз, потом кинула взгляд на молодого человека, делившего с ней заднее сиденье флаера. – Серьезно, Фасс, может, не стоит?

Но Фассин уже говорил:

– Сал никак не смирится с мыслью о том, что его неумолимый позитивизм может порождать у других негативные эмоции. Извини, Лен. Что ты говорила?

– Я говорила…

– Да, – пробормотала Таинс, – подними-ка эту чертову землеройку повыше.

– Я только хочу сказать… – продолжал Салуус, взмахнув рукой и опустив флаер еще ниже, еще ближе к черной земле, мелькавшей внизу.

Таинс цокнула языком и потянулась, чтобы нажать кнопку монитора, после чего раздался отрывистый звук; флаер поднялся на несколько метров и стал ровнее держаться над поверхностью. Сал сверкнул на нее взглядом, но противоаварийного устройства не выключил.

– Я только хочу сказать, – продолжил он, – что мы пока еще в порядке, нас не разорвало, а теперь есть возможность исследовать кое-что, к чему в обычных обстоятельствах нас бы не подпустили. В нужное время, в нужном месте – идеальная возможность. Разве это не позитивно?

– Только при этом ты предлагаешь нам, – произнес Фассин, растягивая слова и подняв глаза к небу, – не обращать внимания на тот злосчастный факт, что некоторые слишком уж исполненные энтузиазма и глубоко неверно понятые запредельцы, судя по всему, пытаются превратить нас всех в радиоактивную пыль?

Казалось, его никто не услышал. Фассин демонстративно зевнул во весь рот (этого тоже никто не заметил) и откинулся к кожаной спинке, вытянув левую руку и положив ее на спинку сиденья Айлен Дест (та по-прежнему прижимала лоб к фонарю и, словно загипнотизированная, глядела, как под флаером проносится маловыразительная песчаная поверхность). Он попытался по крайней мере принять беззаботное и по возможности скучающее выражение. Хотя на самом деле он был в ужасе и чувствовал себя совершенно беспомощным.

Эта пара – Сал и Таинс – были мотором группы. Салуус – пилот, дерзкий, красивый, своевольный, но безусловно талантливый (и, подумал Фассин, чертовски везучий), наследник огромной финансовой империи, ничуть не смущающийся того, что его сказочно богатый папаша – настоящий разбойник. Жадина – так окрестил Фассин Сала в первый год их учебы в колледже, и общие друзья их пользовались этим прозвищем только за глаза, пока Сал обо всем не пронюхал и не принял это имя – лично одобренный ярлык – с воодушевлением. Таинс – второй пилот, штурман и начальник связи, неизменно проницательный и язвительный критик группы (себя Фассин считал проницательным и саркастическим критиком), офицер на обучении Таинс Йарабокин, как ее теперь следовало называть, Воячка (еще одно из выдуманных Фассином прозвищ); она была одной из лучших в колледже, но тем не менее успела пройти половину пути к офицерскому званию в Навархии, посещая на выходных и каникулах заочные курсы в военной школе, а потом получила в колледже неполный диплом и на последнем курсе перешла в Военную академию, где ей зачли первый год, переведя сразу на второй, и уже на таком беспрецедентно раннем этапе ее считали кандидатом в Объединенный флот, непосредственно подчиняющийся Кульмине – главенствующей суперсиле всей галактики. Иными словами, блестящее военное будущее Таинс, казалось, было предопределено в такой же мере, в какой Салу было уготовано беспримерное финансовое процветание.

Оба они к тому же успели побывать за пределами системы – добирались до юлюбисского портала в подвижной точке либрации Сепекте, откуда перемещались в систему Зенерры и Комплекс – сеть червоточин, опутавшую галактику, как темное кружево под крохотными разбросанными огоньками солнц. Отец Салууса взял его в большое путешествие во время долгих прошлогодних каникул, и они исколесили всю срединную часть галактики – посетили все доступные знаменитые места, познакомились с несколькими необычными инопланетными видами, навезли сувениров. Таинс повидала гораздо меньше, но зато (благодаря Навархии, программам своего заведения и разбросанным по галактике учебным объектам) побывала в местах гораздо более удаленных. Из всего курса только им двоим и удалось много попутешествовать, что окружало их таинственно-экзотическим ореолом.

Фассин нередко думал, что если его молодая жизнь трагически оборвется еще до того, как он решит, что с нею делать (поступить в семейную фирму и стать наблюдателем?.. или что-нибудь другое?), то это, скорее всего, случится по вине сей парочки, – может быть, когда они будут соревноваться друг с другом в отваге, стремительности или просто бессмысленной браваде перед своими многострадальными товарищами. Иногда ему удавалось убедить себя, что на самом деле его не очень-то и волнует, умрет он или нет, что он уже достаточно повидал жизнь, познал любовь, ничтожество и глупость людей и мира и был бы почти рад внезапной, молодой и варварски прекрасной смерти, пока тело и разум еще не успели состариться, оставались молодыми, неопытными и все такое (о чем не уставали напоминать родственники постарше).

Но было бы жаль, думал Фассин, если бы в этой катастрофе погибла и Айлен – невыносимо красивая, щемяще-бледная, бесстыдно-белокурая, добившаяся научных успехов без всякого напряжения, поразительно неуверенная в себе и незащищенная Айлен. В особенности если это случится до того, как между ними совершится то, о чем он не уставал ей говорить (и, как это ни прискорбно, искренне веря в свои слова) как об их общей судьбе: установится деловой, но в то же время и тесный физический контакт. Однако в данный момент (голова набок, нос уткнулся в фонарь), похоже, Айлен мучил вопрос совсем другого рода – вырвет ее или нет.

Фассин отвернулся и попытался отвлечься от мыслей о неминуемой смерти и отнюдь не столь неминуемом сексе. Он уставился в звездное пространство, что появлялось из-за ложного горизонта исчезающей темной громады Наскерона, и в быстро темнеющее небо, которое обнажалось за ним. Еще одна вспышка, и на небо словно набросили мерцающую шаль, а звезды потускнели.

Айлен смотрела в противоположном направлении.

– Что это за дым? – воскликнула она, указывая куда-то за полуразрушенную носовую часть упавшего корабля, где ветерок прогибал рваную струю черного дыма.

Таинс глянула в ту сторону, пробормотала что-то себе под нос и снова занялась пультом управления переговорным устройством. Остальные смотрели на дым. Наконец Сал кивнул.

– Вероятно, сбитый недавно предупредительный бакен, – сказал он, впрочем уверенности в его голосе не слышалось.

В громкоговорителе раздался треск, а потом спокойный женский голос:

– …лаер два-два-девять… рдинаты? …вы… семь-пять-три… югу от запретной зоны… вторяю, вы находитесь… немедленно перейдите… твердите получен…

Таинс Йарабокин прильнула к пульту:

– Говорит флаер два-два-девять, нам негде укрыться, как вы рекомендуете, а потому мы на максимальной скорости и минимальной высоте направляемся в…

Салуус Кегар потянулся своей медно-золотистой рукой и выключил переговорное устройство.

– Пошел ты в зад! – сказала Таинс, хлопнув его по руке, хотя он уже успел вернуть ту на штурвал.

– Слушай, Таинс, – сказал Сал, покачав головой и не сводя глаз с быстро приближающегося корпуса разбитого корабля. – Мы вовсе не обязаны все говорить им.

– Кретин, – выдохнула Таинс, снова включая пульт связи.

– Да. И смотри предыдущее замечание, – сказал Фассин, покачав головой.

– Да не трогай ты эту штуковину, – сказал Сал, тщетно пытаясь снова выключить пульт; Таинс искала рабочий канал и одновременно отталкивала его руку. (Фассин хотел было сказать что-нибудь – он, мол, и не представлял, насколько для нее привычна такая форма поведения, – но передумал.) – Слушай, Таинс, я тебе приказываю: оставь в покое эту чертову штуковину. И вообще, кому принадлежит этот флаер?

– Твоему папочке? – спросил Фассин. Сал укоризненно посмотрел на него. Фассин кивнул на быстро приближающиеся обломки корабля. – Смотри вперед.

Сал повернулся. «Я тебе приказываю», – насмешливо повторил про себя Фассин. Вот он, истинный Салуус. Неужели он так выразился, потому что Таинс была военной и Сал решил, что она подчинится любому приказу, пусть и исходящему от лица гражданского; или он уже начал примерять на себя одежды наследника? Фассин удивился, что Таинс не рассмеялась Салу в лицо.

Ну да, они уже не невинные дети, напомнил себе Фассин, и чем больше узнаешь о мире, галактике и эпохе, в которой они взрослели, тем больше начинаешь понимать, что все тут построено на иерархии, чинах, старшинстве, приоритетах – с самого-самого низа, где все они находились, до недоступных глазу сверкающих горных вершин. Да, они были как лабораторные мыши, которые вместе выросли в клетке, где царило равенство, но постепенно учились узнавать свое место в помете, выявляли способности и слабости у себя и у других, разрабатывали стратегию и тактику для будущей жизни, открывали для себя, какую фору могут получить, став взрослыми, размечали пространство для своих мечтаний.

Таинс фыркнула:

– Может, даже и не папочке. Может, даже и не компании. Скорее всего, он получен в обратный лизинг с последующей перепродажей, а принадлежит какой-нибудь оффпланетной, налогонепроницаемой подставной компании. – Она зарычала и стукнула ладонью по молчащему пульту.

Сал покачал головой.

– Такая юная, а уже прожженный циник, – сказал он и перевел взгляд на штурвал, напоминающий бабочку. – Эй, что это он завибрировал? Что?..

Таинс кивнула на останки корабля, возвышающиеся перед ними:

– Предупреждение об опасности, господин ас. Сбрось скорость, или вспашешь песочек.

– Как ты можешь в такой момент говорить о сельском хозяйстве? – с ухмылкой сказал Сал; Таинс ткнула кулаком ему в ногу. – Ой, да это же оскорбление действием, – сказал он с напускной яростью. – Я ведь и в суд могу подать.

Она снова ткнула его. Он рассмеялся, сбросил газ и притормозил, отчего все мотнулись вперед на ремнях безопасности, пока маленький флаер не сбросил скорость до десяти метров в секунду.

Они вошли в тень гигантского корабля.

– Фассин Таак, – сказал мажордом Верпич, – в какие еще неприятности вы нас впутали?

Они быстрым шагом шли по широкому, без окон коридору под центром дома. Прежде чем Фассин успел ответить, Верпич кивнул в сторону одного из боковых проходов и направился к нему:

– Нам сюда.

Фассин ускорил шаг, чтобы не отстать.

– Мне об этом известно не больше вашего, мажордом.

– Вы не утратили способности к преуменьшению.

Фассин проглотил эти слова, решив, что лучше промолчать. Он изобразил на лице снисходительную (как ему хотелось надеяться) улыбку, хотя, бросив взгляд на мажордома, увидел, что впустую: тот не смотрит на него. Верпич был невысоким, худым, но на вид довольно сильным человеком с мягкой кожей, сплошь поросшей щетиной, отчего голова казалась высеченной из камня. У него были квадратная, вечно поджатая челюсть и всегда нахмуренный лоб. Голову он брил наголо, но сзади оставлял косичку до пояса. В руке Верпич держал (словно змею, которую собирался удушить одной рукой) длинный обсидиановый посох – главный знак его должности. Одеяния Верпича цветом приближались к черной саже, словно он закутался в ночь.

Считалось, что Верпич находится в полном подчинении Фассина как будущего главного наблюдателя по праву очередности. Однако главному слуге клана каким-то образом все еще удавалось нагонять на Фассина страх: тот нередко чувствовал себя в его присутствии мальчишкой, которого застигли за чем-то в высшей степени неподобающим. Фассин предчувствовал, что, когда он займет пост главного наблюдателя, их отношения станут стеснительными для обоих.

Верпич повернулся на каблуках и направился прямо к абстрактной картине, висевшей на стене. Он взмахнул посохом, словно указывая на какую-то особенность манеры живописца, и картина исчезла, съехав вниз. Верпич вошел в открывшийся перед ним плохо освещенный проход. Он даже не обернулся посмотреть, идет ли следом Фассин, только бросил:

– Так короче.

Фассин оглянулся – картина поднялась из щели в полу на свое место, отчего в проходе, который после коридора казался голым и недоделанным, стало почти совсем темно. Он не мог вспомнить, когда в последний раз пользовался служебными ходами – может, в детстве, когда с друзьями лазал по всему дому.

Они остановились перед лифтом, двери которого тут же с перезвоном отворились. В кабине стоял мальчик-слуга: в одной руке поднос, полный грязных стаканов, другая нажимала кнопку на пульте. На лице его застыло недоуменно-разочарованное выражение.

– Пошел вон отсюда, идиот, – сказал Верпич мальчишке, входя в кабину. – Лифт держат для меня.

Глаза слуги расширились. Он что-то проверещал, чуть не выронил поднос и поспешил покинуть кабину. Верпич нажал кнопку на пульте концом посоха, дверь закрылась, и кабина (простая металлическая коробка с обшарпанным полом) пошла вниз.

– Вы уже пришли в себя после незапланированного пробуждения, мажордом? – спросил Фассин.

– Целиком и полностью, – бодро ответил Верпич. – А теперь, наблюдатель Таак, если допустить, что мои циркачи-техники не поджарились высоким напряжением и не ослепли, заглянув в световоды, чтобы убедиться в их рабочем состоянии, мы, видимо, готовы обеспечить ваш разговор с той сущностью, что нам посылают, примерно за час до полуночи. Девятнадцать ноль-ноль для вас удобно?

Фассин задумался.

– Вообще-то, мы с госпожой Джааль Тондерон собирались…

– Ответ, который вы хотели дать, наблюдатель Таак, – это «да», – сказал Верпич.

Фассин смерил его хмурым взглядом:

– Но в таком случае зачем вы?..

– Я стараюсь быть вежливым.

– Ах да, конечно же. Это дается нелегко.

– Напротив. Если с чем иногда и приходится бороться, так это как раз с почтительностью.

– Не сомневаюсь, что ваши усилия оценены по достоинству.

– Конечно же, ведь именно в этом и состоит цель моей жизни, молодой хозяин, – поджав губы, улыбнулся Верпич.

Фассин выдержал взгляд мажордома:

– Верпич, уж не вляпался ли я в какую-нибудь неприятность?

Слуга отвернулся:

– Понятия не имею. – Скорость лифта стала падать. – Представительская проекция – неслыханное дело в истории клана Бантрабал. Я говорил с некоторыми другими мажордомами – никто из них ничего подобного не может вспомнить. Мы все полагали, что такие вещи посылаются исключительно иерхонту и его дружкам в столице системы. Я отправил послание одному знакомому во дворце с просьбой прислать какую-нибудь инструкцию или дать совет. Ответа пока нет.

Двери лифта открылись, и они вышли из кабины в тепло еще одного изогнутого прохода, вырубленного прямо в скале. Мажордом заботливо, даже сочувственно посмотрел на Фассина:

– Любое беспрецедентное событие может быть и положительным, наблюдатель Таак.

Фассин постарался придать своему лицу скептическое выражение, отвечающее его чувствам:

– И что же я должен делать?

– В девятнадцать часов явиться в верхний зал для аудиенций. А лучше немного раньше.

Они оказались на развилке, после которой проход стал шире; впереди несколько техников в красном катили к открытым двойным дверям тележку с неким замысловатым прибором.

– Я хотел бы, чтобы там присутствовала Олми, – сказал Фассин.

Чайан Олми была наставником и ментором Фассина в дни его юности, и (если бы она не стала чистым теоретиком и преподавателем, обосновавшись в домашней библиотеке, и не отказалась от собственных экспедиций) вполне могла бы возглавить семейство, и со временем занять пост главного наблюдателя.

– Это невозможно, – сказал Верпич, приглашая Фассина войти в комнату-амфитеатр за двойными дверями.

Здесь было жарко и толпились техники в красном. В десятках открытых шкафов размещалась сложная аппаратура, с высокого потолка свисали кабели, змеившиеся по полу и исчезавшие в отверстиях стен. Пахло маслом, жженым пластиком и потом. Верпич встал на самом верху в задней части амфитеатра и обвел помещение взглядом. Он покачал головой, когда два техника столкнулись и по полу заструился кабель.

– Почему? – спросил Фассин. – Олми здесь. И я бы хотел, чтобы дядя Словиус тоже присутствовал.

– И это невозможно, – ответил Верпич Фассину. – С этой штуковиной должны говорить вы, и только вы, один на один.

– Так, значит, у меня нет выбора? – спросил Фассин.

– Верно, – ответил мажордом. – Никакого.

Его взгляд снова обратился на суетящихся техников. Один из старших приблизился на расстояние в два-три метра и ждал удобного момента, чтобы заговорить.

– Но почему? – повторил Фассин и, услышав свой голос, понял, что ведет себя как малое дитя.

Верпич покачал головой.

– Не знаю. Насколько я понимаю, причины этого отнюдь не технические. Возможно, материя такая деликатная, что не предназначена для чужих ушей. – Он взглянул на техника в красном, стоящего перед ними. – Старший техник Имминг, – весело сказал Верпич, – исходя из правила «все, что может испортиться, непременно испортится», я взвешивал вероятность того, что вся автоматика в доме в одночасье превратится в груду ржавого металла, рассыпется в порошок или неожиданно объявит себя мыслящей, чем навлечет на наш дом, клан и, вполне вероятно, планету термоядерную бомбардировку. Ну, в чем дело?

– Господин мажордом, мы столкнулись с несколькими проблемами, – неторопливо произнес техник, посматривая то на Фассина, то на Верпича.

– Очень надеюсь, что следующим словом будет «но» или «однако», – сказал Верпич, взглянув на Фассина. – А уж на «к счастью» я и не надеюсь.

Техник продолжил:

– Приложив немало усилий, мы, как нам кажется, смогли нормализовать ситуацию. Я надеюсь, мы будем готовы к назначенному часу.

– У нас хватает мощностей для приема всего, что передается?

– Едва-едва. – Старший техник кивнул на аппаратуру, которую на тележке ввозили через двойные двери. – Некоторая прибавка мощности получена за счет вспомогательных систем.

– Есть ли какие-либо указания на характер предмета, содержащегося в сигнале?

– Нет, господин мажордом. До активации он останется в закодированном состоянии.

– А узнать никак нельзя?

Имминг поморщился:

– Практически никак.

– А если попробовать?

– Это будет почти невозможно в данных временны́х рамках. И незаконно. И, вероятно, опасно.

– Смотритель Таак хочет знать, что ему предстоит. У тебя нет никаких подсказок для него?

Старший техник Имминг слегка поклонился Фассину:

– Боюсь, что нет, молодой хозяин. Жаль, что не могу вам сказать ничего иного.

Верпич повернулся к Фассину:

– Похоже, мы ничем не сможем вам помочь, наблюдатель Таак. Мне очень жаль.

– Ну и чей же он был? – спросила Айлен, стараясь говорить потише. Она посмотрела на темные очертания в вышине. – Кому принадлежал?

Они проскочили в огромную неровную трещину в левом борту корабля, пролетев между двумя сильно искривленными ребрами жесткости, и увидели над собой небо в рамке скрученных опор – часть обшивки, которую те когда-то удерживали, семь тысячелетий назад разлетелась в молекулы и атомы. Сал провел флаер под четырехсотметровой – и невредимой – передней частью корпуса (постепенно набирая высоту и оставляя внизу искалеченные, покореженные полы и сорванные переборки) туда, где они могли видеть лишь тонкую полоску фиолетового звездного неба и чувствовать себя в безопасности от действий корабля (предположительно запредельцев), который атаковал все, что движется (или недавно двигалось) на поверхности.

Сал посадил флаер в небольшую выемку на относительно ровной площадке из почерневшего, слегка шероховатого материала за остатками того, что прежде, видимо, было переборкой. Остальная носовая часть корабля в пятидесяти метрах впереди была заблокирована висячей грудой искореженного переливчатого материала. Салуус подумал вслух, а нельзя ли пробить эту груду с лета, но его отговорили.

Сигнал связи (даже тот, искаженный, с помехами, что они принимали немного раньше) оборвался, стоило оказаться внутри упавшего корабля. Странное дело, если учесть, что аппаратура была способна принимать сигнал сквозь толщу породы в десятки километров. Воздух внутри этой огромной железной пещеры был холоден и не имел запаха. Они знали, что находятся в замкнутом пространстве, а потому их слегка беспокоило отсутствие эха от собственных голосов, звучавших здесь до странности глухо. Внутренние и ходовые огни флаера образовали в море темноты пятно света – настолько крошечное, что от одного этого делалось не по себе.

– До сих пор не утихают споры, чей это корабль, – сказал Салуус. Он тоже говорил тихо и тоже смотрел вверх, на ряды небольших выступов в потолке, изгибавшемся дугой на высоте трехсот метров и еле видном в свете огней флаера. – Армейские гробовщики, делавшие тут зачистку, решили, что это корабль сцеври, но, если и так, он, видимо, был реквизирован или захвачен. Считается, что команда здесь была – всякой твари по паре, хотя больше всего плавунов, обитателей водных миров. Возможно, первоначально это был эрилейтский корабль, как ни странно. Но это боевая машина, сомнений нет.

Таинс фыркнула.

– Что такое? – посмотрел на нее Сал.

– Это все, что угодно, только не иглоид, – сказала она.

– А я разве говорил, что иглоид? – спросил Сал.

– Довольно толстая игла, – сказал Фассин, поворачиваясь на каблуках, чтобы обвести взглядом корабль изнутри и дальше в темноте – разбитую, частично ушедшую в землю носовую часть, лежащую в километре от них.

– Никакой это не иглоид, – гнул свое Сал. – Я не говорил, что это иглоидный корабль.

– Ну видишь, как ты всех запутал? – сказала Таинс.

– Как бы то ни было, – сказал Сал, пропуская мимо ушей ее замечание, – но ходят слухи, что отсюда вытащили двух мертвых воэнов, и тогда история принимает интересный оборот.

– Воэнов? – прыснула Таинс. – Прижмуренных хребетников?

В голосе ее прозвучало презрение, а на лице даже появилась улыбка – Фассин знал, что такое случается далеко не каждый день. Жаль, потому что, когда Таинс улыбалась, ее слегка угловатое лицо (под выбритым наголо, согласно уставу, черепом) приобретало доброе и проказливо-милое выражение. Хотя, если задуматься, видимо, именно поэтому она и улыбалась так редко. Вообще-то, Таинс в костюме-техничке и так казалась Фассину довольно хорошенькой. (На остальных были обычные туристские одеяния, правда у Сала – подчеркнуто лучшего качества и уж точно дико дорогое.) Комбинезон на Таинс кое в каких местах сидел чуть мешковато, но зато в других плотно прилегал к телу, свидетельствуя о том, что она определенно воячка и никак не вояка. В окружавшем их мраке одеяние Таинс приобрело темно-матовый оттенок. Судя по всему, даже нестроевая форма для курсантов Вооруженных сил Навархии имела активные камуфляжные свойства.

Таинс качала головой, словно никак не могла поверить тому, что слышит. Даже Фассин, который, едва выйдя из детского возраста, почти утратил нездоровый интерес ко всяким военным и инопланетным штучкам, знал, кто такие воэны. Обычно пресса писала о них как о живой легенде или о почти мифических богатырях, что несколько искажало истину: на самом деле они были первоклассными солдатами и составляли личную охрану новых хозяев галактики.

Воэны были хладнокровно-безжалостными, в высшей степени интеллектуальными, всезнающими, почти неуничтожимыми, всеатмосферными, непобедимыми в течение последних девяти (или около того) тысяч лет суперсолдатами. Они были военными кумирами эпохи, безукоризненным видом – верхом военного совершенства, – но видом довольно редким. Там, где находились новые хозяева – Кульмина, – там находились и воэны, но в других местах встретить их было практически невозможно, и (во всяком случае, Фассину было известно, что так все считают) за все эти тысячелетия ни один из них не попадал в систему Юлюбиса, не бывал на Сепекте, главной ее планете, уже не говоря о Наскероне и его окрестностях, и подавно не снисходил до крохотной планеты-луны Глантин – даже в момент смерти.

Люди, конечно, были прекрасно наслышаны о воэнах и их репутации, будь то п-земляне или о-земляне. Ведь и само это разделение, и необходимость применения двух этих префиксов возникли из-за действий одного корабля воэнов восемь тысяч лет назад.

– Воэн, – сказал Сал, – всегда остается воэном. Так про них говорят.

Таинс прищурилась и потянулась в своей техничке:

– А я слышала кое-что другое.

– Дело в том, что мой круг общения несколько выше уровня прислуги в отличие от твоего.

Фассин проглотил слюну.

– Я думал, они здесь все разбились в лепешку, что бы о них ни говорили, – сказал он, опережая ответ Таинс. – Осталось мокрое место и немного газа.

– Так оно и было, – сказала Таинс сквозь зубы, глядя не на него, а на Сала.

– Ага, так и есть, – согласился Сал. – Вот только эти воэны такие крутые – им все нипочем. Разве нет, Таинс?

– Ну да, – ровным, спокойным голосом сказала Таинс. – Круче хер найдешь.

– Убить воэна трудновато. А размазать в лепешку – и того трудней, – сказал Сал, явно не обращая внимания на сигналы, посылаемые Таинс.

– Они, как известно, не склонны поддаваться судьбе и различным сюрпризам со стороны врагов, – холодно сказала Таинс.

У Фассина возникло ощущение, что это цитата. Ходили слухи, будто она и Сал – любовники или, по крайней мере, трахаются время от времени. Но Фассин, видя глаза Таинс в эту секунду, подумал, что от ее близости с Салом, если такая и была, тоже может остаться одно мокрое место. Он посмотрел на Айлен – какова будет ее реакция.

Но не увидел ее на прежнем месте – с другой стороны флаера. Он оглянулся. Ее нигде не было.

– Айлен? – крикнул он, поглядев на Таинс и Сала. – А где у нас Айлен?

Сал постучал по микронаушнику.

– Айлен? – позвал он. – Где ты?

Фассин вглядывался в темноту. Ночное зрение у него было не хуже, чем у большинства людей, но сюда не проникал свет звезд, а стояночные огни флаера на уклоне почти не рассеивали мрак. От инфракрасных не было вообще никакого толку – даже исчезающих следов ног не увидишь на том странном материале, из которого была изготовлена эта штуковина.

– Айлен, – снова позвал Сал. Он бросил взгляд на Таинс, которая тоже вглядывалась в темноту. – Ни хрена не вижу, а связь у меня выключена. Может, ты видишь лучше?

Таинс покачала головой:

– Такие глаза мы получим только на четвертом курсе.

Вот черт, подумал Фассин. Неужели и фонаря ни у кого нет? Скорее всего, никаких фонарей ни у кого не было. У кого теперь увидишь фонарь? Он проверил собственные наушники, но в них тоже стояла тишина – даже местная связь молчала. Блин, блин, блин! К каким незапамятным временам восходит этот сюжет: четверо ребят взяли у папы колесницу и перед самой полуночью у нее сломалось колесо вблизи заброшенной неандертальской пещеры! Тут что-то похожее. Вот они спрыгивают в темноту, где гибнут страшной смертью один за другим.

– Включу-ка я огни флаера, – сказал Сал, залезая в кабину. – Если не найдем, то можно подняться в воздух и…

– АЙЛЕН! – во всю мощь легких выкрикнула Таинс.

Фассин подпрыгнул от неожиданности. Хоть бы никто не заметил, подумал он.

– …Здесь, – отозвалась издалека Айлен.

– Прогуляться решила? – прокричал Сал в направлении, откуда донесся голос Айлен. – Не очень хорошая мысль! Я бы сказал – плохая. Возвращайся немедленно! Как поняла, прием?

– Не писать же в такой компании, – донесся ответ. – Синдром стеснительного мочеиспускания. Облегчилась и возвращаюсь. А теперь говори нормально, не то Лен прикажет Таин выцарапать Салу глазик.

Таинс фыркнула. Фассину пришлось отвернуться. Порой, несмотря на всю свою молчаливость, – и часто в моменты, когда такого меньше всего ожидаешь, – Айлен удивляла их, выкинув что-нибудь в таком роде. У Фассина защемило в горле. «Только бы не влюбиться в нее, – подумал он. – Это было бы уж слишком».

Сал рассмеялся. Смутные очертания Айлен появились в инфракрасном спектре метрах в пятидесяти от них – сначала из-за гребня в складчатом полу, словно из-за невысокой горки, появилась голова.

– Вот она. В полном порядке, – объявил Сал таким голосом, будто это он ее и спас.

Айлен присоединилась к ним, поблескивая в слабом свете огней флаера; ее золотистые волосы сияли. Она кивнула.

– Добрый вечер, – сказала она, улыбаясь.

– Добро пожаловать назад, – сказал ей Сал и, вытащив из одного из багажных отсеков флаера рюкзак, забросил его себе за спину.

Таинс бросила взгляд на рюкзак, потом на Сала:

– Ты что это за херню задумал?

Сал напустил на себя невинный вид:

– Да так, решил прогуляться. Можешь присоединиться ко мне, если…

– Хер ты куда пойдешь.

– Таин, детка, – рассмеялся он, – мне не нужно твоего разрешения.

– Я тебе не детка, говно ты собачье, и разрешения моего тебе придется попросить.

– Может, ты все же не будешь столько ругаться? Не стоит тебе так бравировать новообретенной армейской грубостью – это даже подозрительно.

– Мы остаемся здесь, – ответила она, снова переходя на ледяной тон. – Вблизи флаера. Мы не будем бродить посреди ночи по запретной зоне в инопланетных обломках, когда над головой кружит вражеский корабль.

– Почему нет? – запротестовал Сал. – Во-первых, этот корабль, вполне возможно, кружит над другой половиной планеты, а во-вторых, его, скорее всего, уже уничтожили. И потом, если это корабль запредельцев, или спутник-шпион, или беспилотный разведчик, или какая-нибудь другая хреновина, способная увидеть, что творится здесь внутри, – в чем я сильно сомневаюсь, – то он будет стрелять по флаеру, а не по теплокровным людишкам, так что безопаснее быть где-нибудь подальше отсюда.

– Правило гласит, что надо оставаться на месте посадки, – сказала Таинс, выпятив подбородок.

– И как долго? – спросил Сал. – Сколько обычно продолжаются эти занудные налеты, эти комариные укусы?

Таинс смерила его уничтожающим взглядом.

– В среднем около полусуток, – сказал ей Сал. – Ну, в данном случае – ночь. Но мы-то находимся там, куда при обычных обстоятельствах попасть невозможно, и, заметь, попали мы сюда не по своей вине, и время нам девать некуда… Так почему, черт побери, не посмотреть, что тут и как?

– Потому что это запрещено, – сказала Таинс. – Вот почему.

Фассин и Айлен обменялись взглядами – озабоченными, но тем не менее веселыми.

– Таинс! – сказал Сал, размахивая руками. – Жизнь – это риск. Чего тут валять дурака? Идем!

– Положено оставаться на месте посадки, – мрачно повторила Таинс.

– Ты можешь хоть на секунду забыть о своей программе? – спросил ее Сал, в голосе которого звучало теперь неподдельное раздражение. В поисках поддержки он посмотрел на Фассина и Айлен. – Может, мне хоть кто-нибудь объяснит, почему тут запретная зона. Что они тут застолбили? Только не надо всего этого набора авторитарной, бюрократической, трусливой милитаристской херни.

– Может быть, им известно что-то такое, что неизвестно нам, – сказала Таинс.

– Да брось ты! – возразил Сал. – Они это всегда говорят.

– Послушай, – ровным голосом сказала Таинс. – Я согласна, что противник может атаковать системы флаера, и потому буду каждый час дежурства подходить к дыре в корпусе, где после нейтрализации помех субспутников появится нормальная связь, и получу разрешение на вылет, если опасность миновала.

– Отлично, – сказал Сал, залезая в другой отсек флаера. – Ты выходи на связь, а я воспользуюсь единственной в жизни возможностью осмотреть этот воистину любопытный инопланетный аппарат. Если услышите мои жуткие вопли, значит я попал в когти, пасти или клюв не замеченного санитарной командой космического монстра, который именно в этот вечер за все семь тысяч лет надумал проснуться и почувствовал спазмы голода.

Таинс глубоко вздохнула, отошла от флаера и сказала:

– Ну что ж, похоже, это следует рассматривать как чрезвычайные обстоятельства. – Она засунула руку в карман своей технички и извлекла оттуда маленький серый прибор.

Сал недоуменно смотрел на нее:

– Это что еще за срань? Пистолет? Уж не собираешься ли ты в меня стрелять, Таинс?

Она покачала головой и включила что-то на боковине прибора. Наступила пауза. Таинс нахмурилась, внимательно разглядывая то, что держала в руке:

– В данный момент я даже не угрожаю тебе тем, что донесу местной безопасности, по крайней мере в реальном времени.

Сал немного расслабился, но не вытащил то, что собирался, из ящика. Таинс покачала головой, всматриваясь в окружающий мрак. Она подняла маленький серый прибор, чтобы показать другим:

– Эта крошка может найти детский подгузник на другой стороне планеты, но сейчас она даже реликтовое излучение еще не поймала.

Голос ее показался Фассину скорее смущенным, чем рассерженным. Он бы в схожих обстоятельствах испугался до смерти и не смог бы это скрыть. Таинс кивнула, продолжая смотреть вверх:

– Производит впечатление. – Она снова убрала свой приборчик в карман.

Сал откашлялся:

– Таинс, так у тебя есть пистолет? Дело в том, что я сам собираюсь достать свой, а у тебя был такой вид, будто ты готова в любой момент спустить курок.

– Да, у меня есть пистолет, – сказала она ему. – Обещаю, что не буду в тебя стрелять. – Она улыбнулась, но это вовсе не походило на улыбку. – И если ты и в самом деле собираешься прогуляться по закоулкам этого кораблика, я не собираюсь тебе мешать. Ты ведь теперь большой мальчик. Сам можешь отвечать за себя.

– Ну наконец-то, – удовлетворенно сказал Сал, вытаскивая из отсека простой, но вполне эффективный электронно-лучевой пистолет и пристегивая его к поясу. – В заднем отсеке есть еда, вода, спальные мешки, кое-какая одежка и всякая мелочь, – добавил он, пришлепывая к плечам пару световых накладок малой яркости. – Я вернусь к рассвету. – Он постучал по своим микронаушникам и улыбнулся. – Да, внутренние часы все еще работают, – сказал он, переводя взгляд с одного на другого. – Слушайте, там, возможно, ничего такого и нет, и не исключено, что я вернусь через час.

Они все втроем смотрели на него.

– Никто не хочет составить компанию, а? – спросил он.

Айлен и Фассин обменялись взглядами. Таинс смотрела на Сала, который сказал:

– Не ждите меня – ложитесь спать, – и повернулся, чтобы идти.

– Ты неплохо подготовился к этому путешествию, – тихо сказала Таинс.

Сал, помедлив, повернулся к ней, открыв рот. Он посмотрел на Фассина и Айлен, потом распахнутыми глазами – на Таинс, махнул рукой в сторону дыры в корпусе и вверх, словно показывая на космос, потом покачал головой.

– Таинс, Таинс, – выдохнул он, проведя пятерней по своим густым черным волосам. – Неужели в армии готовят одних параноиков, одержимых подозрительностью?

– Компания твоего отца, Салуус, делает для нас боевые корабли, – сказала она ему. – Хочешь выжить, проявляй осмотрительность.

– Все это дешевка, Таинс, – сказал Сал; выражение лица у него было немного оскорбленное. – Я тебе правду говорю. Вполне серьезно. – Он сердито хлопнул ладонью по своему рюкзаку. – Черт меня раздери, женщина, если бы я не позаботился о том, чтобы подготовить флаер к возможным неожиданностям, ты бы мне все уши прожужжала, как это, мол, я полетел в пустыню, не взяв ничего на случай чрезвычайных обстоятельств!

Таинс почти без всякого выражения еще несколько секунд не сводила с него глаз.

– Будь осторожен, Сал.

Он облегченно кивнул.

– И вы тут тоже, – сказал он. – Скоро увидимся. – Он снова, улыбаясь, оглядел их всех. – Примите заверения… и все такое. – Он помахал рукой и двинулся прочь.

– Постой, – сказала Айлен; Сал повернулся; Айлен вытащила свой рюкзачок. – Я пойду с тобой, Сал.

Фассин в ужасе смотрел на нее.

– Что? – сказал он.

Голос у него прозвучал испуганно, тихо, словно говорил маленький мальчик. Никто его, казалось, не услышал, но на сей раз он был рад этому. Таинс ничего не сказала.

Сал улыбнулся.

– Ты уверена? – спросил он у девушки.

– Если ты не против, – сказала Айлен.

– Я не возражаю, – тихо сказал Сал.

– Правда не возражаешь?

– Конечно правда.

– Ведь если ситуация сомнительная, то идти на разведку в одиночестве запрещено, да? – сказала Айлен. – Я правильно говорю? – Она посмотрела на Таинс – та утвердительно кивнула ей. – Ну, тогда пока.

Айлен чмокнула Фассина в щеку, подмигнула Таинс и зашагала по наклонной поверхности к Салу. Они помахали остающимся и пошли прочь. Фассин некоторое время следил за ними в инфракрасном диапазоне – слабые пятна света, оставляемые их ногами, исчезали спустя долю секунды.

– Никогда не могла понять эту девицу, – сказала Таинс с напускным безразличием; они с Фассином переглянулись. – Ложись-ка и вздремни, – сказала ему Таинс, кивнув на флаер. Она поковыряла в носу, потом внимательно осмотрела свой палец. – Я тебя разбужу, прежде чем идти к пролому проверять сигнал.

Где-то в темной комнате распустился бутон, воздух наполнился благоуханием, и несколько мгновений спустя Фассин ощутил аромат орхидии ноктисия – запах, который у него всегда вызывал ассоциации с Осенним домом. Легкое дуновение воздуха в тишине комнаты сказало Фассину, что бутон, вероятно, пролетает поблизости от него. Он поднял голову и увидел что-то маленькое, похожее на крохотный прозрачный цветок, – оно медленно падало между кроватью и тележкой, которая привезла ужин. Он снова положил голову на плечо Джааль.

– Мм? – сонно произнесла она.

– Встречалась с кем-нибудь в городе? – спросил Фассин, наматывая на палец длинный золотистый локон Джааль Тондерон.

Потом он приподнял голову, прижался носом к ее затылку, вдохнул ее запах. Она потерлась о него, пошевелила бедрами, словно сделала несколько шагов на месте. Он выскользнул из нее некоторое время назад, но ощущение блаженства еще не прошло.

– С Ри, Грей и Са, – сказала она, в голосе ее слышалась сонная хрипотца. – Ходили по магазинам. Потом встретилась с Джен и Сон. А потом с Дейдом. Дейдом Эслаусом. Да, еще с Йоаз. Ты ведь помнишь Йоаз Ирмин, да?

Он ущипнул губами ее за шею и был вознагражден – она в ответ задрожала и издала стон.

– Ну, это так давно было, – сказал он ей.

Она завела руку за спину и погладила его обнаженный бок, потом пошлепала по ягодицам.

– Не сомневаюсь, в тебе еще живут воспоминания о ней, дорогой.

– Ха! – сказал он. – И я тоже не сомневаюсь.

Она на это шлепнула его и снова пристроилась к нему в прежней позе. Она опять сделала это движение бедрами, а он подумал – останется ли у него до ухода время на секс.

Она повернулась к нему лицом. Лицо у Джааль Тондерон было круглое, широкое и необыкновенно красивое. Вот уже около двух тысяч лет у о-землян лица были такими, какими их хотели видеть владельцы, и отражали либо удовлетворение, либо безразличие к данной им от природы внешности; еще они могли смотреть с тем особым, откорректированным выражением, которое впоследствии предпочли их носители. Единственными уродами были те, кто хотел этим что-то выразить.

В эпоху, когда любой мог стать красавцем и/или выглядеть как знаменитый исторический персонаж (теперь уже имелись законы, ограничивающие степень сходства со слишком известными современниками), по-настоящему интересные лица и тела были у тех, кто предпочитал ничем не выделяться или оставаться возможно более непривлекательным и тем самым добивался максимального эффекта. Говорили о лицах, которые выглядели хорошо в жизни, но не на изображениях, о тех, что были хороши на реалистическом портрете, но не на экране, о лицах, которые казались непривлекательными во сне, но поражали в момент пробуждения или же не впечатляли, пока не озарялись улыбкой.

Джааль родилась с лицом, которому требовался (как говорила сама Джааль) консилиум специалистов по пластической хирургии: неправильное, непропорциональное, отдельные части не соответствуют друг другу. И в то же время все, кто хоть раз видел Джааль, находили ее вызывающе красивой благодаря необъяснимому сочетанию черт лица, его выражения и написанных на нем личных качеств Джааль. По мнению Фассина, лицо Джааль все еще не выросло и в среднем возрасте она станет еще красивее. Это была одна из причин, по которой он сделал ей предложение.

Они могли с надеждой смотреть в будущее. У Фассина были все основания полагать, что их совместная жизнь будет долгой, точно так же как имелись все резоны заключить брак с коллегой по профессии – составить пару, которая будет горячо одобрена соответствующими семьями, укрепить связи между двумя самыми известными кланами наблюдателей; не следовало забывать и о долголетии.

Конечно же, совместное будущее Фассина и Джааль, наблюдателей медленных, будет и в абсолютных и относительных величинах значительно дольше, чем у большинства их современников. В медленном времени долгой экспедиции наблюдатели и в самом деле старились очень медленно, и Фассину с Джааль без особых затруднений удастся побить четырнадцативековой срок жизни (пока еще не рекордный и, к счастью, не исчерпанный) дядюшки Словиуса. Пары наблюдателей – супруги и просто возлюбленные – должны были тщательно планировать свое медленное время и нормальную жизнь, чтобы не слишком разойтись друг с другом, не потерять эмоциональную связь. Жизнь Чайан Олми, старого наставника и учителя Фассина, как раз и выбилась из колеи при непредвиденном временном разрыве, и та рассталась со своей старой любовью.

– Что-то не так? – спросила его Джааль.

– Да нет, вот только эта беседа. – Он посмотрел на древние часы, висевшие на противоположной стене комнаты.

– С кем?

– Не могу сказать.

Встретив Джааль с суборбитального челнока в порту, расположенном внизу в долине, он сообщил ей, что ему предстоит некая встреча, но она была занята своим – передавала ему последние столичные сплетни, рассказывала о скандале с ее тетушкой Фим и парнем из клана Хустриал, а потому не стала вдаваться в подробности. А потом его предстоящая встреча забылась в свете других дел – ее ду́ша, ужина и более насущных потребностей.

– Не можешь сказать? – переспросила она, нахмурившись и поворачиваясь к нему.

Она приподняла одну темную грудь и прижала ее к светло-бронзовому телу Фассина. Тот уже не в первый раз подумал, как его заводит ареола соска, более светлая, чем окружающая кожа.

– Эй, Фасс, – сказала Джааль с напускным раздражением, – я надеюсь, речь идет не о какой-нибудь девице? Уж не о служанке, по крайней мере? Вот ведь блин – неужели прямо так, еще до свадьбы?

Она улыбалась. Он усмехнулся ей в ответ:

– Геморрой, но ничего не поделаешь. Извини.

– Ты и правда не можешь сказать?

Она тряхнула головой, и ее светлые волосы упали ему на плечи. На ощупь эти волосы были еще прекрасней, чем на вид.

– Правда, – ответил он.

Джааль уставилась на его рот.

– Правда? – переспросила она.

– Понимаешь, – сказал он, – я не могу подтвердить, что это не девушка.

Она продолжала внимательно смотреть ему в рот.

– Слушай, Джааль, у меня там что, сопля какая висит?

– Нет. – Она медленно приблизила свой рот к его губам. – Пока еще нет, – сказала она.

– Вы – Фассин Таак из клана наблюдателей Бантрабал, луна Глантин, газовая планета Наскерон, система Юлюбиса?

– Да.

– И вы присутствуете здесь физически, а не в виде какой-либо проекции или другого изображения?

– Верно.

– Вы по-прежнему остаетесь наблюдателем медленных, проживаете в сезонных домах клана Бантрабал и работаете со спутника-луны Третья Ярость?

– Да, да и да.

– Хорошо. Фассин Таак, все, что будет сказано здесь между вами и этим конструктом, должно быть сохранено в строжайшей тайне. Вы будете уважать эту тайну и не передадите другим ничего из сказанного здесь, кроме того, что будет абсолютно необходимо, дабы облегчить ваши действия, которые потребуются для осуществления того, что вас попросят сделать, и для достижения тех целей, о которых вам сообщат. Вы понимаете и принимаете это?

Фассин задумался. На мгновение, когда проекция начала говорить, ему вдруг пришло в голову, что мерцающая сфера похожа скорее на плазматическое существо (нет, прежде он таких не встречал, но видел их изображения), и этого мига рассеянности оказалось достаточно, чтобы Фассин упустил полный смысл того, что было сказано.

– Вообще-то, нет. Прошу прощения, я не хочу быть…

– Повторяю…

Фассин находился в зале для аудиенций на вершине Осеннего дома – в большом круговом помещении с обзором на все четыре стороны и удивительной прозрачной крышей; все вокруг было погружено в темноту. Теперь в помещении не было ничего, кроме стула для Фассина и короткого, по виду металлического, цилиндра, над которым парил сверкающий газовый шар. Толстый кабель тянулся от цилиндра к отверстию на полу в центре зала.

Газовая сфера повторила только что сказанное. На сей раз она говорила медленнее, хотя, к счастью, без всякого следа раздражения или снисходительности. Голос у нее был ровный, флегматичный, но все же в нем присутствовала какая-то индивидуальность, словно в качестве основы использовали чей-то голос, почти, но все же не до конца лишенный выражения.

Фассин, выслушав на сей раз, сказал:

– Да, хорошо, я понимаю и принимаю.

– Прекрасно. Этот конструкт являет собой представительскую проекцию Администратуры Меркатории, подминистерского уровня, наделенную полномочиями властью Доминации, инженерное подразделение, старший инженерный уровень, техкорабль «Эст-тоон Жиффир», доставка портала. Проекция классифицируется как мыслящая, хотя таковой и не является. Вам это понятно?

Фассин обдумал услышанное и решил, что понятно.

– Н-да, – сказал он, тут же спросив себя, поймет ли проекция разговорное словечко.

Она явно поняла:

– Хорошо. Смотритель Фассин Таак, настоящим вы откомандировываетесь в распоряжение Шерифской Окулы. Вы получаете почетный ранг…

– Постойте. – Фассин чуть не выпрыгнул из своего сиденья. – Что вы сказали?

– Почетный ранг…

– Нет, в чье распоряжение я откомандировываюсь?

– В распоряжение Шерифской Окулы и получаете почетный ранг…

– Шерифской? – сказал Фассин, пытаясь говорить ровным голосом. – Окулы?

– Верно.

Барочные, намеренно запутанные силовые структуры новейшей эпохи, инициированной Кульминой (эпохи, которая отражала устремления и вынужденные ограничения по меньшей мере восьми основных входящих в нее видов и бессчетного числа подкатегорий иных покорителей космоса, а также – по собственной терминологии Кульмины – «контекстуализировала» различные мелкие цивилизации самых разных масштабов и амбиций и, по крайней мере периферийно, влияла на весь инопланетный спектр ксениев), включали в себя множество организаций и институтов, к названию и сути которых люди (по крайней мере люди, знавшие о существовании таковых) склонны были относиться с некоторым уважением, не без примеси страха.

Шерифство было, вероятно, самым нетипичным примером; люди могли его уважать (многие даже считали его цели довольно скучными), но боялись его не многие. Оно представляло собой военизированную организацию. Порядок, дисциплина, контингент технического персонала и теоретиков, которые обеспечивали то, что раньше называлось информационными технологиями, – все это позволяло Шерифству заниматься также (хотя здесь эта организация и не была монополистом) приемлемо ограниченными остатками технологий искусственного разума, все еще сохранявшимися в поствоенную эпоху.

Война машин более восьми тысяч лет назад уничтожила подавляющее большинство ИР во всей галактике, а инициированный впоследствии Кульминой (и принудительный) мир упрочил режим, который не только запрещал какие-либо исследования в области ИР, но и требовал от граждан, чтобы они активно участвовали в поисках и уничтожении тех немногих остатков ИР, которые по каким-то причинам не были истреблены. Организованное по военному образцу и скрепленное воедино религиозной догмой, Шерифство несло ответственность за функционирование, руководство и обслуживание тех систем информационных технологий, которые, обладая достаточно высокой степенью сложности, могли случайно или по чьему-либо умыслу обрести разум, но в то же время являлись настолько важными для управления различными зависимыми обществами, что их не стали отключать и демонтировать.

Другой орден, который внушал гражданам гораздо большие опасения, – Цессорийский орден Люстралиев – был создан для выявления не только ИР, но и тех, кто предпринимал попытки создать или защитить таковой, спрятать сохранившиеся экземпляры или каким-либо иным образом содействовать им. Но это не помешало созданию в рамках Шерифства нового подразделения – разведывательного (Шерифской Окулы), которое по своим обязанностям, методам и даже философии во многом приближалось к Люстралиям. И вот Фассин по причинам, пока неясным для него самого, откомандировывался в распоряжение этой самой Окулы – таинственной конторы с мрачноватым на слух названием.

– Меня в Окулу? – спросил Фассин. – Вы не ошиблись?

– Ни в коей мере.

С формальной стороны, у него не было выбора. Чтобы заниматься тем, чем они занимались, наблюдателям нужно было получить статус, официально признанный в Ассортиментарии – всеобъемлющем списке всех полезных для Меркатории, но не подпадавших в стандартизированные субкатегории профессий, а потому все наблюдатели вынуждены были соблюдать заведенные в Меркатории порядок и дисциплину и подчиняться любым приказам тех, кто был наделен соответствующими полномочиями и имел достаточно высокое положение.

Но на практике такого никогда не случалось. Фассин не мог припомнить, чтобы кто-либо из клана Бантрабал в мирное время получал приказ подобного рода. Во всяком случае, почти за две тысячи лет истории клана. Почему же теперь? Почему именно он?

– Мы можем продолжать собеседование? – спросил сверкающий шар. – Это важно.

– Да, можем, но у меня есть вопросы.

– На все вопросы, имеющие отношение к делу, будут даны ответы, если это возможно и целесообразно, – сказал шар.

Фассин задумался. Неужели придется пойти на это? Чем карают за неподчинение? Смещением с должности? Принудительной отставкой? Изгнанием? Статусом преступника? Смертью?

– Продолжаем, – сказал газовый шар. – Смотритель Фассин Таак, настоящим вы откомандировываетесь в распоряжение Шерифской Окулы. Вы получите почетный ранг временно исполняющего должность капитана для получения допуска к секретным материалам с теми изъятиями, которых требуют уполномоченные на то вышестоящие персоны; далее, вы получите основной почетный ранг майора в целях обеспечения иерархического положения и дисциплины; далее, вы получите почетный ранг генерала, из которого будут исходить при предоставлении вас к наградам, и далее почетный ранг фельдмаршала, что даст вам приоритет в пространственных перемещениях. Конструкт не может вести переговоры относительно вышесказанного. Находите ли вы все это приемлемым?

– А если я скажу «нет»?

– Тогда будут предприняты карательные действия. Определенно против вас, возможно, против клана Бантрабал и, возможно, против наблюдателей медленных на Глантине в целом. Находите ли вы детали вашего откомандирования приемлемыми?

Фассин сглотнул. Этот плавучий пузырь мерцающего газа угрожал не только ему, не только клану, не только семье вообще и всем слугам и иждивенцам, но и результатам крайне важной работы, осуществляемой на всей планете-луне, одному из трех-четырех важнейших центров изучения насельников во всей галактике! Это было настолько невероятно, настолько немыслимо, что смахивало на шутку.

Фассин попытался связать воедино все сегодняшние происшествия – его встречу со Словиусом, с Верпичем, со всеми, кто мог участвовать в этой шутке, составить сценарий более правдоподобный, чем тот, что разыгрывался сейчас: проекция невероятно высокого уровня с техкорабля, несущего портал и все еще удаленного на десяток световых лет, приказывает ему вступить в разведывательное подразделение, подчиняющееся ордену и дисциплине, о которых он знал не больше, чем любое гражданское лицо, и опирающееся в своих действиях на Администратуру и инженеров.

– Находите ли вы детали вашего откомандирования приемлемыми? – повторил шар.

А может, подумал Фассин, решили разыграть весь клан Бантрабал? Может, никто здесь не знает, что это шутка? Пошел бы кто-нибудь на все эти хлопоты только для того, чтобы выставить его дураком или напугать? Не нажил ли он себе какого-нибудь влиятельного врага, который устроил все это? Что ж…

– Находите ли вы детали вашего откомандирования приемлемыми? – снова спросил шар.

Фассин сдался. Если ему повезет, это окажется шуткой. Если это не шутка, то глупо и даже опасно относиться к этому как к шутке.

– Принимая во внимание ваши неприкрытые и оскорбительные угрозы, я считаю, что у меня практически нет выбора. Так?

– Это утвердительный ответ?

– Полагаю, утвердительный. Да.

– Хорошо. Теперь вы можете задавать вопросы, наблюдатель Фассин Таак.

– Почему меня командируют?

– Чтобы облегчить вам те действия, которые вы должны будете осуществить, и помочь в достижении поставленных перед вами целей.

– И что же это будут за действия и цели?

– Для начала вы получаете приказ отправиться в Пирринтипити, столицу планеты-луны Глантин. Там вы сядете на корабль, направляющийся в Боркиль, столицу Сепекте, главной планеты системы Юлюбиса, где с вами будет проведено еще одно собеседование.

– А потом?

– А потом вы должны будете осуществлять действия и преследовать цели, которые будут обозначены на этом собеседовании.

– Но почему? Что стоит за всем этим? С чем это связано?

– Информация, связанная с вашим вопросом, недоступна данному конструкту.

– Но почему именно Шерифская Окула?

– Информация, связанная с вашим вопросом, недоступна данному конструкту.

– Чей это приказ?

– Информация, связанная с вашим вопросом…

– Хорошо! – Фассин забарабанил пальцами по подлокотнику. Как бы то ни было, но у этой проекции должны были быть полномочия от кого-то, и она должна была знать, какое положение этот кто-то занимает в необъятной иерархической паутине Меркатории. – Какое положение занимает лицо, отдавшее этот приказ?

– В Администратуре – начальник штаба армейской группы Шерифства, – сказал шар.

Что ж, это почти самый верх, подумал Фассин. Каким бы идиотским милитаристским капризом или глупостью это ни было, санкционировал его тот, кто владеет информацией в полной мере.

– В Доминации – старший инженер, – продолжала проекция.

То же самое. Старший инженер – не ахти как звучит, не столь впечатляет, как, например, начальник штаба армейской группы, но это высший ранг среди инженеров, людей, которые изготовляли, транспортировали и устанавливали червоточины, связывавшие воедино всю галактическую метацивилизацию. С точки зрения властных полномочий и независимо от вида, СИ, возможно, даже превосходил НШ.

– В Омнократии – комплектор, – продолжал шар, словно ставя окончательную точку.

Фассин сидел, уставясь перед собой. Он моргнул несколько раз. Почувствовав, что рот у него открыт, он захлопнул его. Кожа у него на всем теле словно натянулась. Ни хера себе – комплектор! – подумал Фассин, спрашивая себя, уж не ослышался ли он. Приказ этот отдал один из тех, кто входит в Кульмину.

Комплекторы располагались на заоблачной, несокрушимой вершине управленческой иерархии Меркатории. Каждый из них был наделен абсолютной властью применительно к обширной части галактики – обычно не меньшей, чем звездное скопление или даже малый, а то и большой галактический рукав. Младший из комплекторов управлял сотнями тысяч звезд, миллионами планет, миллиардами орбиталищ, триллионами душ. Так же как и подчиненная им Администратура, они имели в своем подчинении руководителей всех других отделов Доминации, находящихся в их юрисдикции (инженеров, пропилеев, Навархии и Объединенного флота), к тому же они-то и были Кульминой. Выше комплектора стоял только Совет комплекторов.

Фассин задумался на минуту, пытаясь успокоиться. Он не забывал, что все это еще может обернуться шуткой. Поскольку речь зашла о комплекторе, это как раз и свидетельствовало в пользу того, что его просто разыгрывают, – участие комплектора представлялось полной нелепостью.

С другой стороны, он испытывал беспокойство, вызванное воспоминанием о полузабытом школьном уроке (эх, нужно было быть прилежнее в учебе), гласившем, что неправомерная ссылка на авторитет комплектора потенциально является самым тяжким преступлением.

Думай, думай. Забудь о комплекторе, вернись в настоящее. Из каких допущений можно здесь исходить? При чем тут его «я»? (Он накрепко запомнил этот психологический тест, который им вбили в голову в колледже: он набирал немало очков по шкале, обычно называвшейся Я-я-я! Хотя и меньше, чем Салуус Кегар.) Ему в голову пришло одно эгоцентричное допущение, которое он мог проверить немедленно.

– Сколько еще людей откомандировываются таким же образом? – спросил он.

– Представительской проекцией – только вы.

Фассин откинулся на спинку стула. Он, конечно, чувствовал себя польщенным, но подозревал, что этот факт может означать нечто куда более неприятное, чем кажется на первый взгляд.

– А другими способами?

– В Боркиле, столице Сепекте, вы присоединитесь к группе старших должностных лиц, и с вами проведут дополнительное собеседование. Число лиц в группе около тридцати.

– И какова же будет тема собеседования?

– Информация, связанная с вашим вопросом, недоступна данному конструкту.

– И как долго я буду отсутствовать дома? Может, я должен просто слетать в Сепекте на собеседование и вернуться домой?

– Офицеры Шерифской Окулы должны быть готовы к длительным командировкам без предварительного оповещения.

– Значит, я какое-то время буду отсутствовать?

– Офицеры Шерифской Окулы должны быть готовы к длительным командировкам без предварительного оповещения. Дальнейшая информация, связанная с вашим вопросом, недоступна данному конструкту.

Фассин вздохнул:

– Значит, это все. Вас прислали, чтобы сообщить мне о моем путешествии на Сепекте? Столько шуму – и все ради такой ерунды?

– Нет. Вы должны знать, что это дело крайней важности, имеющее немалые последствия, и вам будет предложено сыграть в нем существенную роль. Вдобавок выявлены сведения, указывающие на то, что всей системе Юлюбиса грозит серьезная опасность. Данный конструкт более не имеет информации на сей счет. Вам приказано явиться во дворец иерхонта в Боркиле, столице Сепекте, главной планеты системы Юлюбиса, для дальнейшего собеседования не позднее чем в пятнадцать часов завтрашнего дня, девятого месяца долга по местному сепектийско-боркильскому времени. Джихрон шесть шестьдесят один…

Сфера стала повторять время, назначенное Фассину на завтра во дворце иерхонта, в самых разных системах отсчета, чтобы лишить его малейшей надежды оправдать свое возможное опоздание. Фассин сидел, глядя на бежево-белую часть поляризованного окна в дальней части помещения, и пытался решить, что же ему со всем этим делать, черт бы их драл.

Ничего лучше, чем «вот бля», он не придумал.

– …Восемнадцатого ноября четыре тысячи тридцать четвертого года нашей эры, по исчислению о-землян, – завершил сверкающий шар. – Транспорт будет обеспечен. Вам разрешается взять с собой один большой саквояж, подъемный, плюс багаж, потребный для перевозки полного и официального придворного костюма для вашего представления иерхонту. Во время путешествия на вас должен быть противоперегрузочный костюм. Есть еще вопросы?

Верпич на минуту задумался.

– Обычная истерика высших военных.

Словиус пошевелился в своем водном кресле.

– Объясни-ка.

– Скорее всего, они слишком усердно исправляют свои предыдущие ошибки.

– Кто-то мозолил им уши, твердил о некой проблеме, они до поры до времени закрывали на это глаза, а тут вдруг спохватились и запаниковали? – предположил Фассин.

Верпич кивнул.

– Динамика принятия решений в крайне негибкой силовой структуре – это весьма интересный объект для изучения, – сказала Чайан Олми.

Старая наставница и ментор Фассина улыбнулась ему – спокойная, сухопарая, седая. Они вчетвером сидели за круглым столом прежнего кабинета Словиуса. Сам Словиус расположился в большом полузакрытом устройстве, похожем на гибрид древней сидячей ванны и маленького флаера. Фассину казалось, что клыкастое, усатое лицо дядюшки выглядело более живым и более человеческим, чем когда-либо за последние годы. Словиус в самом начале этого разговора заявил, что на время чрезвычайных обстоятельств, в которые может оказаться втянутым их клан, его постепенный отход от дел прерывается. Он снова принимает на себя все обязанности по клану Бантрабал. Фассин с ужасом обнаружил, что какая-то малая, низменная его часть, склонная к самовозвеличению, разочарована и даже некоторым образом сердится из-за того, что дядюшка прерывает погружение в это смутное, бездумно-безразличное слабоумие, которое ведет к смерти.

– Проекция использовала фразу «грозит серьезная опасность», – напомнил им Фассин.

Это-то и испугало его, потому он и организовал эту встречу, рассказал, что ему известно. Если угроза системе Юлюбиса действительно существует, он хотел, чтобы по крайней мере верхушка клана Бантрабал знала об этом. На совещании отсутствовала только мать Фассина, удалившаяся на год в цессорианское обиталище где-то в поясе Койпера, в десяти световых днях пути, а потому вопрос о ее участии даже не рассматривался. Они обсудили, нужно ли связаться с ней и предупредить о всесистемной угрозе, но, поскольку они не знали деталей, такое предупреждение было бы несвоевременным и, возможно, даже контрпродуктивным.

Олми пожала плечами:

– Неадекватная реакция вполне может распространяться и на язык, используемый для описания замеченной проблемы.

– В последнее время участились нападения запредельцев, – задумчиво сказал Верпич.

За два столетия после утраты портала спорадические нападения (как правило, ограничивающиеся окраинами системы и военными объектами) запредельцев на Юлюбис постепенно сходили на нет и практически перестали быть даже беспокоящим фактором. Количество нападений стало безусловно меньше, чем до уничтожения червоточины. В течение тысячелетия почти все системы Меркатории привыкали к этим обычно неприятным, но редко катастрофическим атакам (они отвлекали на себя боевые корабли и прочие военные средства и вообще держали всю метацивилизацию в известном напряжении, но больших жертв и разрушений не вызывали), и система вздохнула свободнее, получив неожиданное послабление: по непонятным причинам временная изоляция системы привела к тому, что непосредственное военное давление на нее уменьшалось, а не усиливалось.

Однако на протяжении последнего года, или около того, отмечалось незначительное учащение набегов (впервые за два века был отмечен годовой прирост, а не падение), которые теперь носили несколько иной характер по сравнению с прежними, привычными. Теперь нападениям подвергались уже не только военные части, сооружения или инфраструктура – был уничтожен кооператив, который вел разработки минералов в кометном облаке, исчезли несколько кораблей, а некоторые были обнаружены без экипажа, пустыми или оплавленными. Один небольшой круизный лайнер пропал между Наскероном и самым внешним из газовых гигантов системы, а полгода назад одиночный тяжелый корабль-снаряд неожиданно появился в самом центре системы: он перемещался со скоростью восемьдесят процентов от световой и направлялся прямо к Боркилю. Его легко перехватили, но сам факт не мог не вызывать беспокойства.

Словиус снова завихлял в своем кресле-ванной, расплескав немного воды на деревянный пол.

– Есть ли что-нибудь такое, что тебе не разрешено говорить нам, племянник? – спросил он, произведя при этом беспокойный звук, похожий на сдавленный смех.

– Ничего конкретного. Я ни с кем не должен говорить о том, что мне стало известно, кроме как… в целях выполнения моей миссии, которая на данный момент состоит в том, чтобы попасть в Боркиль завтра к пятнадцати часам. Я, как видите, решил истолковать это как разрешение поговорить с вами тремя. Хотя и прошу сохранить наш разговор в тайне.

– Что ж, – сказал Словиус, булькнув горлом. – Возьми мой суборбитальный – доберешься на нем до Пирринтипити, а там сделаешь пересадку.

– Спасибо. Но они сказали, что транспортировка обеспечена.

– Из Навархии сообщили, что вылет отсюда в половине четвертого завтрашнего утра, – подтвердил Верпич. – Им придется перенести вылет, если они должны доставить тебя в Сепекте к пятнадцати часам завтрашнего дня, – добавил он, шмыгнув носом. – Вам придется на протяжении всего пути выносить пяти- или шестикратные перегрузки, Фассин Таак. – Мажордом Верпич улыбнулся. – Предлагаю вам немедленно начать регулировать прием жидкой и твердой пищи в соответствии с этим.

– И тем не менее мы подготовим и мой корабль, – сказал Словиус, – на тот случай, если их транспорт припоздает или окажется чересчур примитивным. Позаботьтесь об этом, мажордом.

Верпич кивнул.

– Дядя, позвольте поговорить с вами, – сказал Фассин, когда общая встреча закончилась.

Он надеялся переговорить со Словиусом до начала совещания, но дядюшка прибыл вместе с Верпичем, и вид у него при этом был энергичный и воодушевленный, тогда как Верпич казался взволнованным и обеспокоенным.

Словиус кивнул мажордому и Олми. Через несколько секунд Фассин и его дядюшка остались в кабинете один на один.

– Да, племянник?

– Когда вы сегодня утром спрашивали меня о моей последней экспедиции, пока загружалась представительская проекция…

– Что мне было об этом известно?

– Да, именно это я и хотел спросить.

– Я сам получил простой, хотя и в высшей степени закодированный сигнал с техкорабля, сообщавший о загрузке проекции. Этот сигнал имел форму личного послания от первого инженера корабля, моего старого приятеля. Он – кускунде; много веков назад у меня была курсовая работа по их физическим и языковым особенностям. И хотя в послании ничего такого не говорилось, у меня создалось впечатление, что это каким-то образом связано с результатами твоей последней экспедиции.

– Понятно.

– Твоя представительская проекция не сообщила ничего, что могло бы подтвердить это?

– Ничего. – Фассин помолчал. – Дядя, у меня неприятности?

Словиус вздохнул:

– Если позволишь мне выразить предположение, я бы сказал, что напрямую никакие неприятности тебе не грозят. Однако должен признать, у меня есть отчетливое и тревожное чувство, что в действие приведены очень большие, очень громоздкие, очень важные колеса механизма управления. А на пути этой машины, как учат нас уроки истории, лучше не стоять. Даже не имея в виду ничего дурного, она и не заметит, как – в лучшем случае – сведет на нет смысл жизни отдельной личности.

– В лучшем случае?

– В лучшем. А в худшем – отдельные жизни перемалываются и становятся смазкой для этих колес. Тебя удовлетворяет мое объяснение?

– Ну… можно сказать и так.

– Что ж, тогда надо признать, что мы оба одинаково пребываем во мраке. – Словиус осмотрел перстень, надетый на один из его коротеньких пальцев. – А во мраке лучше всего спать. Предлагаю и тебе.

– Ну что же, Фассин Таак, – живо сказал Верпич, дожидавшийся Фассина за дверью, – наконец вы сделали что-то такое, что производит на меня впечатление. Благодаря вам мы, кажется, не только начинаем жить интересной жизнью, но еще и привлекли к себе внимание властей предержащих. Поздравляю.

Они сидели на вполовину накачанных спальных мешках, опершись спинами о корпус флаера.

– Он никогда тебе не говорил об этой школе выживания? – спросил Фассин.

Таинс отрицательно покачала головой:

– Нет.

Она снова вытащила маленький серый военный коммуникатор, тщетно проверяя сигнал. Они с Фассином некоторое время назад уже подходили к дыре в корпусе, надеясь получить сигнал либо через устройство, либо через наушники. Они постояли в ярком, мерцающем свете тяжелой зари. Огромный перевернутый купол Наскерона наверху был темен, но на нем рябили зори и кое-где вспыхивали кракелюры молний. Они ощущали микроземлетрясения у себя под ногами, но при всех этих природных возмущениях (а может быть, частично из-за повышенной магнитной активности, если говорить о наушниках) их приборы молчали.

Они поплелись назад. Фассин ворчал на запредельцев, которые атакуют планету, более всего известную своими мирными исследованиями насельников; ворчал он и на милицию, и на военных Навархии, и на Внешние эскадры, и на Объединенный флот за то, что те толком их не защищают. Таинс попыталась объяснить ему все трудности, связанные с перемещением большого числа иглоидных кораблей и других объектов через червоточины туда, где в них возникает потребность, и рассказать об уравнениях, которые определяют количество техники, необходимой для полной защиты разбросанных по всей галактике систем Меркатории. Даже при возможности почти мгновенного перемещения от портала к порталу по артерии это количество было экономически нереализуемым. Хотя многочисленные группировки врага в сумме и не представляли собой значительной военной силы, они были распределены по всей галактике и нередко действовали в протяженном временно́м масштабе, затрудняющем противодействие им. Главное заключалось в том, что безопасность Глантина и системы Юлюбиса в целом обеспечивалась. Внешние эскадры могли потягаться с любой мыслимой группировкой запредельцев, к тому же за Юлюбисом всего на расстоянии нескольких порталов располагался Объединенный флот, не знающий себе равных. Но, несмотря на это, Фассин все сетовал на беспрестанные атаки запредельцев, и потому Таинс переменила тему разговора, начав рассуждать о пунктиках их однокашников, об их привычках и причудах. Вскоре они перешли на Салууса.

– Вообще-то, он говорил вскользь, что учился в школе выживания, – сказала Таинс, – но толком об этом никогда не рассказывал, а я не следователь, чтобы его допрашивать.

– Вот как, – сказал Фассин, спрашивая себя: а может, Салуус и Таинс и в самом деле никакие не любовники.

Школа, начало жизни… обычно о таких вещах и разговаривают в постели, разве нет? Он скользнул взглядом по Таинс. Хотя нет, слово «любовники» для них не очень подходит, даже если они и близки. Они казались такими непохожими на всех остальных с их курса, их меньше других привлекали все эти свидания, молодая любовь и сексуальные эксперименты, словно они уже успели пройти через это; а может, природная предрасположенность или твердость характера сделала их невосприимчивыми к этим соблазнам.

Ребята одного с Таинс возраста и многие значительно старше побаивались ее, но она ничуть не расстраивалась. Фассин был свидетелем того, как она с бесцеремонной грубостью отвергала ухаживания очень милых и порядочных парней и удалялась с туповатыми амбалами, которые явно рассчитывали на одну-две ночи, не больше. А еще он знал по меньшей мере трех девиц с их курса, безнадежно влюбленных в Таинс, но ее и это не интересовало.

Позиции Салууса с самого начала выглядели еще более выигрышными: он был не только хорош собой (это было доступно каждому), но и легок в общении, обаятелен, умел пошутить. И куча деньжищ в придачу! Наследник огромного состояния, явившийся из другого, по-своему манящего мира, дифференцированного даже гораздо более тонко, чем существовавшая параллельно монументальная, надувательская, иерархическая система, которая окружала их с самого рождения; этот мир альтернативных форм вознаграждения был одновременно моложе и старше, чем колоссальное здание Меркатории, хотя в конечном счете полностью ей подчинялся. Как и остальные парни этого курса, как и большинство студентов всего колледжа, Фассин давно уже примирился с тем фактом, что, если поблизости от тебя Сал, ты неминуемо становишься вторым сортом.

И тем не менее ни Таинс и ни Сал (в особенности Сал) не пользовались преимуществами, которые имели. Разве что в отношениях между собой.

Впечатление возникало такое, будто они повзрослели раньше времени согласно своим жестко предопределенным планам на жизнь, и секс если и вызывал у них зуд, то лишь время от времени – почесал и прошло, этакое раздражающее слабое чувство голода, которое изредка требовало утоления максимально быстрым и эффективным способом с минимальной суетой, чтобы не пострадало настоящее, серьезное дело жизни.

Чудно.

– А ты, – спросила Таинс, – ты не ходил в школу выживания?

– Я? – удивленно сказал Фассин. – Да какого хрена? Нет, конечно.

– Правильно, – сказала Таинс. Она сидела, вытянув одну ногу, другую подогнув под себя, положив руку на коленку. – А что? – Она помахала рукой. – Разве не круто?

– Они на них охотятся! – сказал ей Фассин.

Таинс пожала плечами:

– Да, я об этом слышала. Но по крайней мере не едят.

– Ха! Но все же время от времени они погибают. Я серьезно. Они же всего-навсего малыши. Срываются со скал, или падают с деревьев, или попадают в расщелины, или даже кончают с собой, в таком напряжении они живут. Некоторые теряются в лесу, и тогда на них охотятся, их убивают и сжирают настоящие хищники.

– Мм. Значит, там высокая норма выбывания.

– Таинс, неужели это тебя ничуть не беспокоит?

Таинс ухмыльнулась, посмотрев на него:

– Ты хочешь сказать, не пробуждает ли это во мне материнские инстинкты?

Он не ответил. Она покачала головой:

– Нет, не пробуждает. Хочешь спросить, не жалко ли мне этих юных питомцев Аквизитариата? Да, жалко – тех, кто гибнет. Или тех, кто после этого ненавидит родителей. Что касается остальных, то с ними, я думаю, происходит то, что и должно происходить. Вырастает новое поколение истинных эгоистов. Ну это не по моей части. О них я даже не думаю. А если бы задумалась, то, наверно, стала бы их презирать. Но я не думаю, а потому и не презираю. А может, я бы стала восхищаться ими. Похоже, это еще покруче курса молодого бойца.

– На курсе молодого бойца у тебя есть выбор. А эти маленькие…

– Но не в том случае, если тебя призвали.

– Призвали?

– Законов еще никто не отменял. – Она пожала плечами. – Но твоя точка зрения принимается. Этим малышам приходится нелегко. Правда, тут все законно, и потом, богатые – они принадлежат к другому виду. – Она говорила безразличным тоном.

– И Сал никогда ничего такого не говорил?

Что-то в голосе Фассина заставило Таинс посмотреть на него.

– Ты хочешь сказать, – она повела своими темными бровями, – «после этого»?

Он отвернулся:

– Ну хоть бы и после этого.

Таинс снова вперилась в него взглядом:

– Фасс, на самом деле ты просто спрашиваешь, трахаюсь ли я с Салом, да?

– Нет!

– Мы трахаемся. Время от времени. Спасибо, что спросил. Ты что, поспорил об этом? На крупную сумму?

– Прекрати, – сказал он.

«Черт, – подумал он, – теперь, когда я знаю, я вовсе не уверен, что и на самом деле хотел это знать». Фассин с удовольствием предавался размышлениям о том, как потенциальные или реальные пары – и не только пары – с их курса занимаются сексом (собственно, он сам бывал наблюдателем и даже участником нескольких подобных оргий), но мысль о том, как пыхтят в койке Сал и Таинс, вызывала у него что-то вроде суеверного страха.

Таинс подняла бровь:

– Попроси как следует, и, может, мы когда-нибудь разрешим тебе посмотреть. Ведь тебе хочется, да?

Фассин почувствовал, что, несмотря на все свои усилия, краснеет.

– Ну да, я ни о чем другом и не думаю, – сказал он с напускным сарказмом.

– А о школе выживания он никогда ничего не говорил, – сказала Таинс. – Ни до того, ни во время, ни после. Разве что если я совсем уж отвлеклась.

– Но об этом какие-то ужасы рассказывают! Одна душевая кабина с холодной водой на сто рыл и одна койка на двоих, телесные наказания, лишения, устрашения, а на праздники – бега во всю прыть, а не убежишь – тут тебе и конец.

Таинс фыркнула:

– В конечном счете ты платишь деньги за то, чтобы с тобой обращались как с твоими предками, которые всю свою нелегкую жизнь тратили на то, чтобы такого обращения избежать. Это прогресс.

– Я думаю, парень там повредился, – сказал Фассин. – Я серьезно говорю.

– Не сомневаюсь, что серьезно. – Таинс растягивала слова, демонстрируя, что ей наскучил этот разговор. – Но Сал, кажется, ничуть не возражает. Он говорит, что эта школа сделала его.

– Да, но кем сделала?

Таинс усмехнулась:

– Это все вина твоих родственничков.

– Нет, – вздохнул Фассин, – тут они ни при чем.

– Как, разве это не связано с насельниками?

– Да? С какого конца тут насельники?

– Ну а кто тут рассказывал о насельнической охоте на собственных детишек? – спросила Таинс, продолжая усмехаться. – Разве не вы? Наблюдатели…

– Они не были…

– Ну как там это у вас называется – исследования медленных? – Таинс решительно махнула рукой. – Они охотятся за своими детьми, и принадлежат к древнему, широко распространенному успешному виду, и обитают рядом с нами. Приходит какой-нибудь умник в поисках новейшего способа ободрать богачей как липку. Какой урок, по-твоему, они из этого извлекут?

Фассин покачал головой:

– Насельники существуют почти столько же времени, сколько Вселенная, они распространились по галактике, но, несмотря на такую фору, им хватает здравомыслия не переделывать весь мир под себя. Они формализовали войну до такой степени, что почти никто не погибает, и бо́льшую часть жизни проводят в самых больших хранилищах знаний, когда-либо созданных…

– Но нам говорили…

– К сожалению, их библиотеки самые бессистемные в галактике, и они очень неохотно пускают туда посторонних, да, но все же – они были мирными, цивилизованными и присутствовали повсюду еще даже до образования Земли и Солнца. И какой же единственный урок мы с энтузиазмом зазубрили у них? Охоться на своих детей.

– Слышится отзвук твоих конспектов, – сказала ему Таинс.

Насельники, как всем было известно, охотились на своих детей. Этот вид обитал на большинстве – на подавляющем большинстве – газовых гигантов галактики; и во всех их планетарных сообществах, подвергшихся достаточно детальному исследованию, взрослые насельники травили собственных детей, охотясь на них поодиночке или стаями, иногда начиная охоту спонтанно, иногда тщательно к ней готовясь. Для насельников это было абсолютно естественно. Обычная составляющая взросления, гармоничная часть их культуры, без которой они не были бы сами собой, традиция, существовавшая миллиарды лет. И даже некоторые из тех, кто брал на себя труд оправдать эту практику перед каким-нибудь инопланетным выскочкой, авторитетно заявляли, что именно охота за молодыми и есть одна из множества причин, по которым им удалось не вымереть за всю эту прорву лет и по сей день предаваться этому безобидному занятию.

Ведь долгожителем, в конце концов, был не только вид в целом; отдельные насельники, судя по всему, тоже жили миллиарды лет, так что, невзирая даже на колоссальный объем жизненного пространства на всех газовых планетах-гигантах в галактике (а они иногда намекали, что и за ее пределами), им нужно было каким-то образом не допускать увеличения собственной численности. А назойливые посторонние виды (особенно создатели крайне недолговечных цивилизаций, прозванные поэтому быстрыми) постоянно напоминали, что насельники, занимающиеся охотой сегодня, в свое время тоже были объектом охоты, а преследуемые ныне в будущем сами станут охотниками. И вообще, если у вас есть все перспективы прожить сотни миллионов лет, то стать дичью на какой-нибудь век с небольшим – вещь настолько тривиальная, что о ней и говорить не стоит.

– Они не чувствуют боли, Таинс, – сказал ей Фассин. – В этом-то все и дело. Они не очень-то понимают, что такое физическое страдание. Во всяком случае, на эмоциональном уровне.

– Не очень понимаю, как это может быть. Но если даже и так? Что ты этим хочешь сказать? Они недостаточно разумны, чтобы испытывать душевные страдания?

– Даже душевные страдания на самом деле не есть то, что мы понимаем как боль, когда нет физиологического ее эквивалента, когда не с чем сравнивать.

– Это самая последняя теория, да? Учебник по ксеноэтике?

От подземного толчка средней силы содрогнулась поверхность, на которой оба сидели, но они не обратили внимания. Огромные потрепанные полоски материала, висевшие высоко над ними, зашевелились.

– Я только хочу сказать, что они – цивилизация, у которой мы можем научиться гораздо большему, чем жестокое обращение с детьми.

– Хотя строго говоря, они никакая не цивилизация.

– Ну бог ты мой, – вздохнул Фассин.

– Что?

– Все зависит от того, какое определение цивилизации ты принимаешь. Для кого-то они – постцивилизация, потому что отдельные группы на каждом из газовых гигантов почти не контактируют друг с другом, для других они – цивилизация в диаспоре, что, по сути, есть то же самое в более мягких терминах, для третьих они – пример вырождения, поскольку, практически завоевав галактику, в конечном счете проиграли, так как потеряли всякий интерес к завоеваниям, или почему-то забыли, в чем состояла их цель, или же утратили всю свою жестокость, и стали робкими и застенчивыми, и решили, что по справедливости всем другим тоже нужно предоставить шанс, или же какая-то более мощная сила предъявила им ультиматум. Все это может быть правдой, а может быть кучей чепухи. Вот этим-то и занимается наука о насельниках. Может быть, в один прекрасный день мы будем точно знать… Что?

Таинс как-то странно смотрела на него:

– Ничего. Просто задумалась. Ты, значит, все еще не решил, что будешь делать после колледжа?

– Я могу и не становиться наблюдателем, могу вообще не заниматься насельниками. Это не принудительная система. У нас призыва не бывает.

– Гм. Ну что ж, – сказала она, – давай-ка еще раз попытаемся связаться с реальным миром. – Она легко поднялась на ноги. – Идешь?

– Ничего, если я останусь? – Фассин, оглядываясь, потер лицо. – Устал немного. Я думаю, мы здесь практически в безопасности, да?

– Наверно, – сказала Таинс. – Скоро буду.

Она повернулась и зашагала в темноту и скоро исчезла, оставив Фассина одного в слабом свете огней флаера посреди бескрайнего моря гулкой темноты.

Он хотел и не хотел спать, а побыв несколько минут в одиночестве, подумал, что, может, здесь не так уж и безопасно, и чуть было не пошел за Таинс, но потом подумал, что может потеряться, а потому остался на месте. Он откашлялся и сел попрямее, говоря себе, что не должен уснуть. Но видимо, все же уснул, потому что раздались крики и разбудили его.

Он отбыл на ложной заре альбедного восхода, когда Юлюбис находился еще далеко за горизонтом, но освещал половину обращенной к нему полусферы Наскерона, заливая Северное тропическое нагорье Глантина золотисто-коричневым. Желтоватое атмосферное сияние дальше к северу добавляло собственный неустойчивый свет. Накануне вечером Фассин попрощался с многочисленными друзьями и семьей и оставил записки тем, кто, как его мать, находился вне пределов досягаемости. Джааль спала, когда он уходил.

Словиус слегка удивил Фассина: пришел проводить его в домашний порт – круг диаметром сто метров, устланный безжизненным плоским гранитом холодного плавления, расположенный в километре от дома близ реки и пологого лесистого склона нагорья. Моросил дождик, и с запада двигались тучки. В центре круга на трехногой опоре стоял, излучая жар, окруженный облачками пара, узкий, цвета воронова крыла корабль Навархии метров шестидесяти в длину.

Они остановились и посмотрели на него.

– Это ведь иглоид? – спросил Фассин.

Его дядюшка кивнул:

– По-моему, да. Будет у тебя шикарное приземление в Пирринтипити, племянничек.

Суборбитальная яхта, принадлежащая Словиусу, тоже обтекаемая, была гораздо короче – размером в половину черного корабля Навархии: она покоилась на круглой парковочной площадке в стороне от главного круга. Они пошли дальше – Фассин в тонком противоперегрузочном комбинезоне под легкой клановой накидкой. У него было такое чувство, будто он от коленок до шеи погружен в некий теплый гель.

Фассин нес саквояж, в котором лежал его официальный костюм. Слуга с косичкой нес другой чемодан и держал над Фассином большой зонтик. Над креслом-ванной Словиуса натянули прозрачный полог. Другой слуга держал на руках спящую Заб – племянницу Фассина; девчушка (предыдущим вечером она скандально поздно улеглась спать, узнав каким-то образом, что ее дядюшку вызвали на Сепекте) настаивала на том, что должна проститься с дядей, и выклянчила у деда и родителей обещание, но потом уснула – чуть ли не сразу, как только они покинули здание маленького фуникулера, обслуживавшего порт.

– Да, передай привет моему старому другу, главному наблюдателю Чайну из Фавриала, – сказал Словиус, когда они подошли к кораблю Навархии. – Если увидишь. Да, и самый теплый привет, естественно, Брааму Гансерелу из клана Тондерон.

– Я постараюсь передать приветы всем, кто знает вас, дядя.

– Нужно бы и мне поехать с тобой, – с отсутствующим видом сказал Словиус. – А может, и нет.

С опускной платформы под черным кораблем сошел кто-то в сером мундире и двинулся им навстречу. Офицер – женщина с молодым веселым лицом – сняла фуражку, поклонилась Словиусу и Фассину и спросила:

– Майор Таак?

Фассин несколько мгновений молча смотрел на нее, но наконец вспомнил, что в Шерифской Окуле он официально носит звание майора.

– Ах да, – сказал он.

– Первый офицер Оон Дикогра, личный номер три тысячи триста четыре, – сказала молодая женщина. – Добро пожаловать. Прошу вас, следуйте за мной.

Словиус протянул нетвердую руку:

– Я постараюсь оставаться живым до твоего возвращения, майор племянничек.

Он издал хрипловатый звук – возможно, это был смех.

Фассин неуклюже сжал коротенькие пальцы Словиуса:

– Очень надеюсь, что это ложная тревога и я вернусь через несколько дней.

– В любом случае береги себя. До свидания, Фассин.

– Постараюсь. До свидания.

Он легонько, чтобы не разбудить, поцеловал в щечку все еще спящую Заб и следом за офицером Навархии взошел на платформу. Плита со сферическим днищем пошла вверх, поднимая их на корабль, и Фассин помахал дядюшке.

– Бо́льшую часть пути у нас будут перегрузки в пять целых и две десятых «же», – сказала Дикогра, пока костюм и багаж Фассина закрепляли в специальном шкафу. – Вас это устраивает? Мы получили ваши физические данные: судя по ним, у вас нет противопоказаний, но мы должны проверить.

Фассин посмотрел на нее.

– Мы летим в Пирринтипити? – спросил он.

Местные челноки и суборбитальные корабли ускорялись не так резко и преодолевали это расстояние меньше чем за час. Насколько же плотным было расписание?

– Нет, в Боркиль. Мы направляемся прямо туда.

– Вот как, – удивился Фассин. – Нет, пять целых две десятых «же» меня устраивает.

Сила тяжести на планете-луне Глантин была в десять раз меньше, но Фассину нередко случалось переносить и большие перегрузки. Он хотел было сказать, что его рутинная работа включала пребывание по нескольку лет в гравитационном поле, шестикратно превосходящем земное, но это, конечно, было в специально созданном под наскеронские условия стрелоиде, да еще в противоударном геле, а потому в счет не шло.

Первый офицер Дикогра улыбнулась, наморщила носик и сказала:

– Это хорошо. У вас прекрасные физические данные. Но все же мы проведем в условиях ускорения почти двадцать часов, а в невесомости будем только несколько минут в середине пути, так что, может, вам лучше посетить гальюн? Я имею в виду туалет.

– Нет, я в порядке.

Она указала на выпуклость у него в паху – единственное место, где серая, толщиной в сантиметр ткань костюма не облегала контуры тела.

– Никаких приспособлений не требуется? – улыбаясь, спросила она.

– Нет, спасибо.

– Снотворное?

– Не нужно.

Капитан корабля была вулем; этот вид всегда казался Фассину чем-то средним между гигантской серой летучей мышью и еще более огромным богомолом. Она коротко приветствовала Фассина с мостика, а затем первый офицер Дикогра и другой вуль, хрупкий на вид, но весьма расторопный (запах которого человеческому носу напоминал миндальный), в звании рядового, усадили его в крутобокое полулежачее кресло в установленной на кардане по центру корабля шарообразной подвесной гондоле, расположенной в центре корабля. Рядовой вуль с хрустом сложил свои мембраны-крылья, а Дикогра устроилась во втором из двух кресел гондолы. Ее подготовка к целому дню путешествия при непрерывной пятикратной перегрузке ограничилась тем, что она швырнула свою фуражку в шкафчик и оправила форму.

Корабль стартовал медленно, и Фассин, глядя в экран на сферической стене напротив, видел, как удаляется круговая посадочная площадка, видел стоящие фигурки с задранными головами. Кажется, Заб махала тоненькой ручкой; потом появилась дымка облаков, площадка наклонилась и пошла вбок, а корабль стал ускоряться, направляясь в космос, – карданная подвеска гондолы обеспечивала неизменное положение кресел относительно окружающего пространства.

Это был крик или нет? Глаза его широко раскрылись. Волосы у него встали дыбом, во рту пересохло. Темнота. Он по-прежнему находился внутри разбившегося чужого корабля, спиной прижимаясь к едва освещенному флаеру. Таинс ушла – к пролому, проверить, есть ли связь. Черт побери, он и в самом деле слышал крики откуда-то сзади. Может, зов о помощи. Он вскочил на ноги, оглянулся. Видимость была почти нулевая – едва просматривались очертания погнутых, разорванных внутренностей погибшего корабля: накрененные палубы и переборки, огромные висячие ленты непонятного материала, болтающиеся под темным потолком в невидимом далеке. Крики доносились откуда-то изнутри корабля, оттуда, куда ушли Салуус и Айлен. Фассин стоял, вглядываясь в темноту и задерживая дыхание, чтобы лучше слышать. Внезапная тишина, потом вроде бы голос – крик Сала, неразборчивые слова. Помогите? Таинс? Фасс?

«Что же мне делать? Бежать им на помощь? Ждать Таинс? Искать другой фонарь, другой пистолет, если они есть?»

За спиной у него что-то стукнуло, и он волчком развернулся.

Таинс спрыгнула с покоробленной переборки:

– Ты в порядке?

– Да, но…

– Иди за мной. Держись в двух шагах. Будешь отставать – скажи.

Она трусцой обошла его, держа пистолет дулом кверху. Потом уже он припомнил, что на ее лице была какая-то мрачная улыбка.

Они побежали пологим спуском, ведущим в чрево корабля. Поверхность была волнистой, и ширина волн все время возрастала: вскоре они уже скакали с гребня на гребень, потом перемахнули через разлом и побежали вверх – пол под ногами слегка пружинил, словно тонкий слой резины, натянутый на металл. Они перескакивали, помогая себе одной рукой, через огромные, высотой до пояса, сплетения кабелей, беспорядочной сетью расчерчивавшие пространство. Фассин старался не отставать от Таинс, ориентируясь по светящимся накладкам на ее куртке. Она, с пистолетом в одной руке, бежала и прыгала резвее, чем он, работавший обеими руками. Пол под их ногами резко пошел вверх, а потом – вниз.

– Таинс! Фассин! – раздался где-то впереди зов Сала.

– Голову! – вскрикнула вдруг Таинс, сгибаясь пополам.

Фассин успел вовремя пригнуться – и почувствовал, как по его волосам прошлась складка чернильно-черного материала, свисавшего с потолка. Они сбавили скорость; Таинс одной рукой нащупывала путь, касаясь темного потолка, потом скользнула вниз в узкую трещину.

Фассин последовал за ней, вздрогнув от прикосновения чего-то холодного и твердого с обеих сторон.

Свет впереди. Там неясно угадывалась полная мешанина – наклонный пол, полуоткрытый хаос балок и труб, образующих потолок, острые выступы, похожие на сталагмиты и сталактиты, тонкие висящие кабели; виднелись застывшие, обращенные вниз выбросы какого-то красного вещества, словно вывернутые наизнанку огромные бутоны. И там, на узкой балке, кто-то сидел на корточках у треугольной, с рваными краями дыры в полу поперечником метра в два, уставившись в нее. От накладок на его куртке в отверстие лился слабый свет. Это был Сал.

Он поднял глаза.

– Лен! – крикнул он. – Она упала!

– Сал, – резко сказала Таинс, – здесь идти безопасно?

Вид у него был смущенный, испуганный.

– Думаю, да.

Таинс одной ногой проверила надежность поверхности впереди, потом встала на колени перед треугольной дырой – как раз у одной из вершин. Она дала Фассину знак, чтобы тот оставался на месте, легла на живот и сунула голову в дыру, потом, бормоча что-то насчет кромок, которые нужно укрепить, дала Фассину знак занять место на краю дыры напротив Салууса. С той стороны было свободнее. Он лег и заглянул вниз.

Треугольник открывался в темноватое подобие пещеры, где были видны лишь сверкающие кромки – ступенчатый ряд каких-то ребер, похоже от гигантского радиатора. У Фассина голова пошла кругом, когда он осознал, что за бездна там, внизу. Он вспомнил, как их флаер с поверхности пустыни забрал вверх, направляясь в чрево гигантского корабля. На какую высоту они поднялись? На сотню метров? Чуть ниже? А если учесть, что от флаера досюда они почти все время шли вверх, то высота будет еще больше.

Айлен лежала метрах в шести под ними на паре каких-то арматурин толщиной в руку, двумя тонкими клыками торчавших из ближайшей целой переборки. Она лежала на животе; голова, одна рука и нога свешивались вниз. Люминесцирующие накладки на ее рукавах давали слабый зеленовато-голубой свет. Считаные сантиметры отделяли ее от неровных концов двух клыковидных арматурин. В одну сторону с промежутками восемь-девять метров уходили ряды такой же арматуры: казалось, что это костлявые пальцы выходят из переборки и цепляются за зияющее пространство. Внизу под Айлен, метрах в пятидесяти, виднелись какие-то острые лопасти.

Человек, попавший на Глантин, должен был привыкнуть к пониженной гравитации, и если на Земле при падении с некоторой высоты вы неминуемо ломали себе ноги, то здесь отделывались легким испугом. Но начиная с определенного расстояния – метров в шестьдесят (что равнялось приблизительно тридцати земным) – падающее тело набирало ускорение, которое могло привести к серьезным травмам, а то и к смерти.

– Трос есть? – спросила Таинс.

Сал помотал головой:

– О господи, блин! Нету троса. Вернее, есть, но мы оставили его там. – Он кивнул вглубь корабля. Казалось, его трясет; он обхватил себя руками, потом, словно защищаясь от холода, поднял воротник куртки. – Не см-мог развязать узел.

– Черт! Она шевелится, – сказала Таинс, а потом, опустив в дыру голову, прокричала: – Айлен, не двигайся! Ты меня слышишь? Не двигайся! Отзовись – ты меня слышишь?

Айлен пошевелилась – ее голова и рука, висящие над пустотой, дернулись, задвигались. Было похоже, что она пытается перевернуться, но в результате лишь еще больше свесилась вниз.

– Бля, бля, бля, бля, – сказал Сал высоким, дрожащим от напряжения голосом. – Она шла сзади. Я думал, с ней все в порядке. Я ничего не видел, наверно, просто перешагнул через эту хреновину – крышку люка или что-то такое, а она ее задела и потом закричала и провалилась туда – успела ухватиться одной рукой и кричала, но я не успел к ней, и она упала. Мы так ведь ничего и не нашли, ничего не сделали! Сплошная ерунда! Вот ведь бля! Она же была в порядке! Шла сзади!

– Успокойся, – сказала Таинс.

Сал откинулся назад и, дрожа, потер рукой рот. Таинс засунула пистолет в карман, прилепила светящуюся накладку себе на лоб и, ухватившись руками за края треугольной дыры, снова сунула в нее голову – на сей раз поглубже. Затем на секунду приподнялась и посмотрела на Фассина:

– Держи меня за ноги.

Фассин ухватился за ее ноги. Таинс погрузила плечи в дыру, и они наверху услышали ее голос:

– Айлен! Замри, не шевелись! – Таинс вылезла из дыры, оставив у себя на лбу светящуюся накладку, точно странный сверкающий глаз. – Там не за что ухватиться, – сказала она. – Она двигается. Наверно, ударилась головой. Так она упадет. – Она посмотрела на Сала. – Сал, как далеко этот трос? По времени.

– Черт! Не знаю! Минут десять-пятнадцать.

Таинс взглянула в дыру.

– Проклятье! – тихо сказала она и тут же закричала: – Айлен, ни в коем случае не шевелись! – Она покачала головой, словно говоря сама с собой, потом набрала в грудь воздуха и посмотрела на Салууса и Фассина. – Ну ладно, мы сейчас вот что сделаем, – сказала она. – Устроим цепочку. Мы пробовали – вполне реально.

– Верно, – сказал Сал, подаваясь вперед; его лицо бледным пятном виднелось в темноте. – Как это делается?

– Один свешивается сверху, другой сползает по нему и тоже свешивается, держась за его ноги, третий спускается по двоим и поднимает Айлен. Я и буду третьей.

Глаза Сала расширились.

– Но тот, кто наверху…

– Это будешь ты. Ты самый сильный. На Земле ничего бы не вышло, но здесь можно, – сказала Таинс. Она перебралась к Салу и взялась за его рюкзак. – Я видела такую цепочку даже из четырех звеньев. Вы, ребята, в хорошей форме, я вижу. Ты, Фасс, будешь в середине. А тот, кто наверху, привяжется этими ремнями, – сказала она, глядя на Сала, потом вытащила нож из кармана своего костюма и принялась разрезать наплечные ремни.

Дрожащий Сал встал на колени рядом с дырой.

– Вот ведь бля, Таинс, – сказал он. – Мы все хотим ее спасти, но, может, всем нам тут придет хана. Бля буду! Не знаю. Не верю я в эту срань, не верю, в жопу, и все. Этого не может быть, не может этого, в жопу, быть! – Он снова откинулся назад. Его трясло. Он посмотрел на свои дрожащие руки, перевернул их и снова посмотрел, словно не узнавая. – Не знаю, смогу ли я удержаться, – сказал он. – Правда, не знаю.

– Все будет в порядке, – сказала ему Таинс, продолжая заниматься ремнями.

– В жопу в порядке, всем нам будет хана, – сказал Сал. – В жопу все. – Он твердо покачал головой. – Нет. Нет. Нет. Нет!

– У нас все получится, – сказала Таинс, быстро привязывая отрезанные ремни к тем, что оставались на рюкзаке.

«Я спокоен, – думал Фассин. – Может, у меня шок или что-то в этом роде, но я ничуть не волнуюсь. Может, мы все и умрем, а может, нам и повезет, и это свяжет нас на всю нашу долгую жизнь, останется с нами навсегда, но я в любом случае спокоен. Чему быть, того не миновать, и если мы делаем все, что в наших силах, и не предаем друг друга, то, что бы ни случилось, наша совесть будет чиста». Он посмотрел на свои руки. Они дрожали, но он мог контролировать эту дрожь. Он потряс кистями. Он чувствовал себя сильным. Он сделает все, что в его силах, а если этого не хватит, тут уж не его вина.

Сал вскочил на ноги в опасной близости от дыры.

– Есть еще трос, – внезапно сказал он.

Лицо его все еще было серым, но теперь почти лишенным всякого выражения. Он двинулся мимо Таинс.

Фассин поднял на него взгляд, не понимая, о чем тот говорит.

– Что? – спросила Таинс; она попробовала на прочность квадратный сталагмит, торчащий из пола, и принялась привязывать к нему ремни рюкзака.

– Трос, – сказал Сал, показывая в направлении флаера. Он шагнул назад, пятясь. – Там есть еще. Во флаере. Я схожу, я знаю, где он. – Он сделал еще шаг назад.

– Сал! – закричала на него Таинс. – У нас нет времени!

– Нет, есть. Я иду, – сказал Сал, продолжая пятиться.

– Ты останешься здесь, Сал, сука, – сказала Таинс. Голос ее вдруг стал глухим и низким.

Сал, казалось, заколебался, но потом тряхнул головой, повернулся и побежал.

Таинс подпрыгнула, попыталась его схватить, но не успела – Сал припустил слишком быстро. Он перепрыгнул через сталагмит и бросился к щели, сквозь которую недавно протиснулись Фассин и Таинс. Таинс припала на колено и вытащила пистолет:

– Стой, трус вонючий!

Фассину показалось, что в какую-то долю секунды Таинс могла выстрелить, но она опустила пистолет и сунула его в карман технички. Сал тем временем нырнул в щель и исчез из виду. Таинс посмотрела на Фассина. Ему подумалось, что теперь она выглядит растерянной.

– Есть еще вариант, – сказала она и быстро сбросила техничку.

На ней был нательный комбинезон в обтяжку, телесного цвета, отчего Фассину на миг показалось, будто она голая. Она связала куртку и брюки технички и проверила их на прочность.

– Годится, – сказала она. – Теперь обвяжем этим твое колено.

Ремни на рюкзаке держали Фассина, а он держался за них – его запястья были привязаны к ним, но поначалу он принял собственный вес и вес Таинс на свои руки и пальцы, потому что не очень доверял ремням; держалась и штанина, узлом завязанная на его колене, крепко держалась и Таинс, спускаясь по нему, а потом по своей техничке, и Фассин выворачивал шею и плечи, чтобы увидеть, как она приближается к Айлен, как будто, пока он ее видит, с ней ничего не может случиться, но тут – новый подземный толчок, корабль задрожал, не очень сильно, но достаточно, чтобы Фассина прошиб холодный пот, его ладони и пальцы заскользили, и вот он повис на ремнях, на одних только ремнях, а там, внизу, ниже его, ниже Таинс, Айлен, по-прежнему вне пределов досягаемости, снова шевельнулась, перевесилась и улетела в темноту.

Таинс вскрикнула, и Фассин почувствовал, как натянулась связывающая их ткань, когда Таинс дернулась, пытаясь ухватить падающую девушку, издав то ли шипение, то ли вздох. Айлен медленно полетела в сгущающуюся книзу темноту. Ее волосы и одежда колыхались, как бледное холодное пламя.

Айлен, видимо, все еще была без сознания, потому что, падая, даже не закричала. Фассин и Таинс только услышали, как ее тело ударилось о лопасти далеко внизу несколько долгих секунд спустя, – и, видимо, даже почувствовали этот удар по дрожи в конструкциях корабля.

Фассин закрыл глаза. «Пусть Сал окажется прав, пусть это будет не по-настоящему». Он постарался снова ухватиться за кромку треугольной дыры, перенести вес с ремней на руки.

Таинс некоторое время висела без движения.

– Мы ее потеряли, – спокойно произнесла она, и голос ее прозвучал так, что у Фассина похолодело на сердце, – он испугался, что и Таинс сейчас бросится вниз и полетит следом за Айлен, но та осталась, где была. И только сказала: – Я поднимаюсь. Держись.

Она вскарабкалась по Фассину, а потом помогла подняться и ему. Они вглядывались в темноту, но не могли разглядеть тела. Несколько мгновений они сидели бок о бок и тяжело дышали, привалившись спинами к одному из сталагмитов, – почти так же они сидели немного раньше, там, у флаера. Таинс, развязав куртку и брюки, надела их снова, потом вытащила пистолет и встала; Фассин как зачарованный не мог оторвать взгляд от пистолета:

– Что ты собираешься делать?

Она посмотрела на него:

– Не бойся, убивать этого гада не буду, если ты об этом. – Голос ее теперь звучал спокойно. Она пнула его по ботинку. – Нужно возвращаться.

Фассин поднялся, ноги у него подгибались, и Таинс взяла его под руку.

– Мы сделали все, что могли, Фасс, – сказала она. – Мы оба. Поплачем по Айлен потом. А теперь нужно вернуться к флаеру, попытаться найти Сала, проверить, появилась ли связь, выбраться отсюда, к херам собачьим, и сообщить властям.

Они повернулись к дыре спиной.

– Зачем ты вытащила пистолет? – спросил Фассин.

– Из-за Сала, – сказала Таинс. – Он еще никогда не испытывал такого унижения. Никогда не выставлял себя в таком виде. Во всяком случае, мне ничего такого не известно. Отчаяние и вина. Такие чувства бог знает что вытворяют с людьми. – Она делала что-то вроде дыхательных упражнений – несколько раз подряд часто втягивала воздух, задерживала дыхание. – Хотя и вряд ли, но вдруг… он ведь не хочет, чтобы эта история вышла наружу. – Она пожала плечами. – У него есть пистолет. Вдруг ему взбрендит с нами разделаться.

Фассин ошеломленно посмотрел на нее:

– Ты что, серьезно так думаешь?

Таинс кивнула.

– Я знаю этого типа, – сказала она. – И не удивляйся, если мы не найдем там флаера.

Флаера не было.

Они подошли к дыре в корпусе и обнаружили флаер снаружи – в слабом свете ложной зари, отраженной от залитого солнцем ломтя Наскерона. Сал сидел, вперившись в холодный простор пустыни. Прежде чем приблизиться, Таинс проверила военный передатчик – сигнал был. Она связалась с ближайшей воинской частью Навархии и вкратце доложила о случившемся, потом они по песку подошли к флаеру. В наушниках по-прежнему не было ни звука.

Салуус оглянулся, услышав их приближение.

– Она упала? – спросил он.

– Мы почти достали ее, – сказала Таинс. – Чуть-чуть не успели. – Она все еще стискивала пистолет.

Сал на несколько мгновений задержал у лица руку. В другой он сжимал тонкий, перекрученный, полурасплавленный с виду кусок металла, а когда убрал ладонь от лица, то принялся обеими руками крутить перед собой эту металлическую штуковину. Его пистолет и куртка лежали на заднем сиденье.

– Я связалась с военными, – сказала Таинс. – Конец тревоги. Ждем их здесь. Корабль уже в пути.

Она забралась на заднее сиденье за Салом.

– Мы бы ни за что не сумели спасти ее, Таин, – сказал он ей, а потом повернулся к Фассину, севшему на переднее сиденье рядом с ним. – Фас, ни за что бы не спасли. Мы бы только сами погибли.

– Трос нашел? – спросил Фассин.

Ему внезапно представилось, как он выхватывает этот кусок металла из рук Сала и тычет ему в глаз.

Сал покачал головой. Вид у него был пришибленный.

– Упал на коленку, – сказал он. – Наверно, связки растянул. Еле доковылял. Думал, может, мне удастся протаранить флаером эти висячие лохмотья и пробиться к той треугольной дыре, но эта висячая дрянь оказалась прочнее, чем я думал. Вот выбрался сюда, думал, попытаюсь выйти на связь. – Искореженный кусок металла вертелся в его руках.

– Что это у тебя? – чуть погодя спросил Фассин.

Сал посмотрел на железяку и пожал плечами:

– С корабля. Нашел там.

Таинс дотянулась до Сала, вывернула кусок металла из его руки и забросила подальше в пустыню.

Пока не появился суборбитальный корабль Навархии, они сидели молча. Когда Таинс отправилась навстречу военным, Сал вылез из флаера и, хромая, пошел за железякой.