Выбор Франции: «Атлантизм» с «европейским подтекстом»
Аннотация. В статье вскрываются мотивы, лежащие в основе французской политики по отношению к США и НАТО на протяжении последних сорока лет. Автор освещает исторические предпосылки, современное состояние и основные направления политики Франции в отношении НАТО в контексте европейской и евроатлантической интеграции. Особый акцент сделан на выявлении возможных последствий реанимации полноценного членства Франции в Альянсе для глобальных и региональных интересов Пятой республики.
Abstract. The article points to the reasons assumed as a basis of the French policy towards the United States and NATO for more than forty years. The author reviews historical preconditions, current state of affairs in the policy of France vis-а-vis NATO and the main fields for rapprochement between the Fifth Republic and the Alliance within the context of European and Euro–Atlantic integration. The article focuses on possible implications for global and regional interests of France after its fully fledged membership in NATO has been restored.
Ключевые слова: трансатлантическая безопасность, атлантизм, сближение Франции и НАТО, реинтеграция Франции в НАТО, Общая европейская политика в области безопасности и обороны, мультилатерализм.
Keywords: transatlantic security, atlanticism, France and NATO rapprochement, France's reintegration to NATO, Common European security and defence policy, multilateralism.
Юбилейный саммит Североатлантического альянса, состоявшийся в апреле 2009 г., ознаменовал собой начало очередного важного этапа в истории организации. Вопреки некоторым прогнозам сессия Совета НАТО стала не просто торжественным мероприятием, приуроченным к очередной круглой дате, а превратилась в наполненную конкретным содержанием встречу лидеров стран евроатлантического сообщества. Подтверждением тому стали принятые по ее итогам решения, среди которых и назначение нового генерального секретаря организации, и включение в состав блока на условиях полноправного членства еще двух государств, и начало процесса обсуждения будущей стратегической концепции НАТО. Наконец, одним из главных решений встречи на высшем уровне стало долгожданное «возвращение» Франции в военные структуры Альянса.
Именно последнее событие явилось своего рода «визитной карточкой» всего саммита, для проведения которого был весьма символично выбран французский Страсбург (наряду с немецким Килем) – одна из столиц объединенной Европы.
Решение президента Н. Саркози вернуть свою страну в военные структуры Североатлантического альянса спустя 43 года после исторического решения Ш. де Голля о выводе Республики из-под общего командования НАТО и ликвидации на французской территории иностранных военных баз, разделило французское общество (равно как и национальную элиту) на сторонников и противников сближения с блоком1 [см.: Pools and research]. Восстановление «полноценного» членства Франции в НАТО спровоцировало не меньший раскол и в политико-экспертных кругах стран Запада, которые также не пришли к единому мнению в попытке объяснить и обосновать этот весьма неоднозначный шаг, предпринятый Н. Саркози. Можно сказать, что экспертное сообщество условно разделилось на два лагеря: «модернистов» и «консерваторов». Первые убеждены, что реинтеграция Пятой республики в военные структуры блока кардинальным образом изменит ее внешнюю и оборонную политику, спровоцирует конец сорокалетней «эпохи голлизма» и «французской исключительности» [Moran]. Вторые более осторожны в своих оценках, склоняясь к мысли, что «возвращение» станет скорее символическим актом, мало влияющим на уже сложившийся формат политики Франции в рамках НАТО и франко-американских отношений [Bozo, p. 14]. По мнению этой группы экспертов, Франция, никогда не покидавшая рядов НАТО, а в последние годы интенсифицировавшая военное сотрудничество с блоком и без участия в его интегрированных военных структурах (малоинтересных для Республики с военной точки зрения), отныне подтвердит de jure свое уже давно de facto полноценное членство в Альянсе [NATO 3.0, р. 40].
С учетом того, что обеим концепциям присущи как сильные, так и слабые стороны, они требуют большего уточнения, в особенности применительно к таким понятиям, как «атлантизм», «голлизм» и «исключительность». Последняя словесная формула, которой столь часто оперируют публицисты, постепенно начинает приобретать характер некоей абстракции, если рассматривается в отрыве от конкретно-исторической проблематики, связанной с выходом Франции из интегрированных военных структур НАТО в марте 1966 г.
Решение первого главы Пятой республики о выводе национальной армии из-под командования НАТО было продиктовано отнюдь не эфемерными амбициями президента, а сугубо прагматическими соображениями, которыми тот руководствовался в условиях биполярной конфронтации. С учетом активно продвигавшихся Соединенными Штатами с середины 1960-х годов (изобиловавших международными кризисами) весьма провокационных с точки зрения обеспечения коллективной безопасности концепций «гибкого реагирования» и «многосторонних ядерных сил» полноценное участие Франции в военных структурах НАТО создавало дополнительный риск вовлечения вооруженных сил Республики в войну «на чужих условиях». При этом союзнические обязательства по ст. 5 – единственной статье Вашингтонского договора, способной в условиях «большой» войны ограничить временные рамки для консультаций и консенсуса, создавали условия, когда такое «вовлечение» могло произойти автоматически. Однако еще более тревожной Парижу казалась перспектива, связанная с возможным «самоустранением» США от гарантий по защите Западной Европы. Такое развитие событий, с точки зрения французского руководства, теоретически не исключалось, особенно на фоне стремления Вашингтона снизить риск эскалации советско-американского конфликта в случае военного столкновения между НАТО и ОВД [Bozo, p. 217].
При любом из вышеназванных сценариев уменьшение национального контроля над воинскими частями, включая force de frappe2 , и их переподчинение объединенному натовскому командованию (по традиции возглавляемому американским генералом) привели бы к снижению возможностей для политического маневра и самостоятельных действий в условиях вероятного конфликта.
С окончанием «холодной войны» и постепенным вытеснением на задний план ст. 5 Вашингтонского договора – «краеугольного камня» в обеспечении безопасности блока роль консультационно-консенсусных процедур резко возросла. Они приобрели более ярко выраженный характер в связи с исчезновением перманентной «угрозы с Востока» и смещением акцентов с территориальной обороны Альянса к операциям, выходящим за рамки зоны его традиционной ответственности, не предполагающим безоговорочного единения трансатлантических союзников по принципу «один за всех и все за одного».
Кардинальные перемены в системе международных отношений, полностью изменившие военно-политический ландшафт Европейского континента после окончания биполярной конфронтации, способствовали постепенному пересмотру французским истеблишментом основ своей атлантической политики, которая на протяжении первой половины 90-х годов все еще сопровождалась большой «инерционностью» стратегического мышления французских социалистов в период президентства Ф. Миттерана.
Тем не менее консервативное правительство Ж. Ширака, осознав необратимость начавшейся в середине 90-х годов ХХ в. трансформации НАТО (по американской инициативе), предприняло попытки если не возглавить этот процесс (на это у Парижа не было ни сил, ни средств), то по крайней мере обеспечить Франции достойное место в «обновленном» Альянсе. Таким образом, характерное для Пятой республики еще со времен межблоковой конфронтации стремление оградить страну от ненужной войны сменилось не менее искренним желанием не допустить маргинализации страны в нарождающейся натоцентричной системе европейской безопасности [Cogan, p. 119–139].
Не в последнюю очередь подобный пересмотр приоритетов был связан с событиями на Балканах, прежде всего с конфликтом в Боснии, и той ролью, которую в нем сыграли военные структуры блока в 1994–1995 гг. Для Республики было крайне важно не оставаться в стороне от проблем европейской безопасности, которые все чаще ассоциировались с нестабильностью на юго-востоке континента. Этим объяснялся и повышенный интерес Франции к расположенному в Неаполе Южноевропейскому командованию НАТО (AFSOUTH), передачу которого под контроль Республики президент Ж. Ширак называл в качестве условия для возобновления полноценного членства его страны в Альянсе.
В ходе Брюссельского саммита НАТО 1994 г., а также серии натовских встреч на уровне министров обороны с французским участием о возвращении Франции в военные структуры НАТО было объявлено официально. Однако увязка Парижем процесса реинтеграции с получением контроля над важнейшими командно-штабными структурами блока стала причиной, по которой официального оформления данного решения так и не последовало. На саммите НАТО, проходившем в Мадриде в июле 1997 г., президент США Б. Клинтон отверг французские притязания на Южноевропейское командование НАТО, что в конечном итоге и повлекло за собой отказ Ж. Ширака от ранее заявленного им курса на возвращение в интегрированные военные структуры Альянса [Menon, р. 34–60].
Однако даже с учетом данного обстоятельства медленная «реинтеграция» Франции в военные структуры НАТО, начавшись в виде «сближения» и «нормализации», постепенно стала набирать обороты, выводя отношения Республики с трансформирующимся Альянсом на новый уровень развития. Подтверждением тому стало непосредственное участие французских вооруженных сил в операциях НАТО, не оговоренных статьями Вашингтонского договора, включая косовскую, а затем и афганскую кампании.
В 2004 г. на основании соглашения, заключенного между главой генерального штаба французских ВС и верховным главнокомандующим силами НАТО в Европе, была создана «миссия связи» Франции при Альянсе в составе примерно 100 офицеров, обладавших особым статусом. Затем важные действия, направленные на нормализацию трансатлантических отношений, были предприняты Парижем в феврале 2005 г. Тогда впервые за последние несколько десятилетий неформальная встреча министров обороны НАТО состоялась на французской территории (в Ницце). При этом консультации между военными не ограничились исключительно заявлениями, а сопровождались и важными действиями, ускорившими процесс франко-натовского сближения. Показательным примером стала интенсификация сотрудничества между «франкоцентричным» Еврокорпусом и НАТО в рамках концепции «Сил реагирования НАТО» (СРН). Ее итогом стала натовская сертификация штаба французских сухопутных войск, расположенных в Лилле, с предоставлением штабу в 2007 г. статуса командного центра Сил высокой готовности (наземный компонент). Позже аналогичный статус получили штабы ВМС (Тулон), ВВС (Таверни), дополнившие «наземный компонент» французских СРН морской и воздушной составляющей. Планировалось, что эти силы, полностью совместимые в оперативном плане с СРН, будут осуществлять операции под командованием верховного главкома ОВС НАТО (хотя и с разрешения национального командования) тогда, когда члены Альянса сочтут это необходимым [The Strasbourg treaty and its implementation, p. 12].
Вместе с тем трансформация блока, существенно расширившего спектр своих задач – начиная от классической коллективной обороны и заканчивая нетрадиционными формами миротворчества (известными как «гуманитарные интервенции»), – не была единственной причиной активизации евроатлантической политики Франции. Не менее важным для Парижа доводом в пользу более тесного сближения с НАТО стали процессы расширения Альянса. Если в марте 1999 г. количество членов организации возросло с 16 до 19, то в результате синхронного расширения ЕС и НАТО в мае 2004 г. Альянс стал насчитывать уже 26 стран-участниц. При этом обе организации привели свой членский состав к «общему знаменателю», и в настоящее время в них представлены (за некоторым исключением) почти одни и те же государства.
Результатом такого параллельного увеличения членского состава в очередной раз стало обострение проблемы «распределения бремени ответственности между старыми и новыми членами НАТО» и постепенное «перетекание» внутринатовских противоречий на уровень межгосударственных отношений в ЕС/ЕПБО.
Имея все необходимые инструменты воздействия на новых членов НАТО в рамках ЕС/ЕПБО, Париж все же осознал свою ограниченность в средствах воздействия на эту группу стран по линии Североатлантического альянса в случае продолжения политики неприсоединения к военным структурам блока. То обстоятельство, что среди недавно принятых в НАТО стран ЦВЕ не было ни одного государства, не участвующего в работе военных органов Альянса, поставило французское руководство в затруднительное положение. К середине 2000-х годов сложилась парадоксальная ситуация: крупнейшая из стран Европы, регулярно вносящая весомый вклад в «общую корзину» трансатлантической безопасности, принимающая активное участие в боевых и миротворческих миссиях НАТО, Франция оказывалась в ином статусе, чем такие государства, как Болгария и Румыния3 [Cameron, Maunlyg, p. 1]. Исправить ситуацию могло возвращение французских солдат под руководство своих же офицеров, приданных объединенным военным командованиям НАТО.
С учетом же того, что именно на объединенные командования возложена задача общего руководства экспедиционными операциями Альянса (где Франция принимает самое непосредственное участие), расширение французского присутствия в органах подобного рода представляется чем-то большим, нежели сугубо символичный акт. Это предположение подтверждается и увеличивающейся год от года численностью французского офицерского состава во всей структуре военных органов блока. В 2007 г. французское представительство в НАТО насчитывало порядка 290 человек, из них 90 являлись офицерами миссии связи и 110 занимали должности непосредственно в рамках интегрированной военной структуры. Сюда относятся такие ключевые органы, как Объединенный военный штаб, оба стратегических командования – трансформаций и операций, Объединенные командования в Италии, Нидерландах и Центр межвидовых боевых действий в Норвегии. Еще порядка 90 офицеров были рассредоточены по различным специализированным агентствам [Michel].
Несмотря на то что французское военное присутствие в НАТО в середине 2000-х годов составляло чуть более 1 % от общей численности военного персонала организации, французские генералы смогли занять некоторые ключевые должности в руководящих органах Альянса. Среди них – посты заместителей директоров ОВШ по сотрудничеству и региональной безопасности, а также по логистике, вооружениям и ресурсам. Сюда же относятся и должности заместителя начальника штаба СКТ по развитию потенциала, исследованиям и технологиям и заместителя руководителя штаба СКТ по учениям [Michel].
Таким образом, если в 60-е годы для сохранения контроля над собственными вооруженными силами Франции потребовалось покинуть натовскую командно-штабную структуру, то в современных условиях решение той же задачи потребовало от Республики противоположных действий.
Наряду с решением о расширении присутствия Франции в командованиях и штабах НАТО важнейшим шагом Парижа на пути к «полноценному» членству в Альянсе стало возобновление работы французских офицеров в Комитете военного планирования. Подобное решение долго вызревало в умах французского истеблишмента, однако в официальной обстановке и до определенного момента власти не спешили объявлять о готовящихся планах. Сказывалось подозрительное отношение к КВП военных чинов и политических оппозиционеров, видевших в нем структуру, способную ограничить «независимый статус» вооруженных сил Республики.
Военное и политическое руководство также рассчитывало (и не без основания) оставить за собой необходимые инструменты влияния, которые позволяли бы Пятой республике сохранить собственную «автономию» в рамках НАТО и при этом оставаться вне Комитета военного планирования (КВП) и Группы ядерного планирования, ограничивая свое военное сотрудничество с Альянсом лишь членством в Военном комитете. Подобный оптимизм подпитывался также действиями проевропейски настроенной администрации У. Клинтона, которая в ходе весенне-летней военной кампании в Косово 1999 г. предложила новый способ коллективного военного планирования, получившего название «войны по решению комитета» [Castle]. На практике такая политика принятия решений (реализуемая в основном в рамках Североатлантического совета) позволяла Парижу существенно воздействовать на американские боевые планы и корректировать их в соответствии с собственными политическими соображениями. Фактически все решения, касающиеся проведения военной операции против Белграда, должны были единогласно приниматься участвовавшими в бомбардировках странами – членами НАТО посредством достижения между ними консенсуса; и именно это обстоятельство, по замыслу Вашингтона, должно было продемонстрировать важность политики мультилатерализма, учитывавшей мнения союзников4.
Ситуация изменилась в 2000–2001 гг. после смены правящей администрации США. Новое руководство Белого дома, взявшее курс на «односторонность» во взаимоотношениях с внешним миром, провозгласило свободу действий на мировой арене одним из важнейших условий обеспечения национальной безопасности страны. Президент Дж. Буш пообещал усилить возглавляемые Соединенными Штатами международные союзы (в том числе НАТО), если это не приведет к снижению эффективности последних.
Осознание французским политическим истеблишментом перемен в евроатлантической политике США произошло уже осенью 2001 г., когда после терактов 11 сентября Вашингтон начал военную операцию против режима «Талибан» и группировки «Аль-Каида» в Афганистане, отказавшись задействовать в операции руководящие политические органы НАТО при одновременном использовании лишь некоторых военных активов блока5.
На фоне дефицита военных возможностей, наглядно продемонстрированных европейскими странами Альянса в ходе косовской кампании, любые притязания союзников на большее влияние в блоке становились нереалистичными. С началом антиталибской операции Пентагон стремился нивелировать влияние западноевропейской военно-политической бюрократии, сделавшей Альянс менее дееспособным в оперативном отношении и создавшей немало проблем американскому генералитету еще в ходе войны в Югославии [см.: Clark, p. 304].
Военная кампания США в Ираке, продемонстрировавшая определенную ограниченность Совета НАТО, заставила Париж сначала весьма осторожно, а затем все более настойчиво изучать вопрос о возобновлении французского участия в Комитете военного планирования, принимая во внимание тот факт, что именно последнему предстоит задавать тон в развитии общей политики Альянса. Так, еще накануне операции «Шок и трепет» в марте 2003 г. вопрос о предоставлении дополнительных гарантий безопасности Турции, активно муссировавшийся Вашингтоном, был решен не в рамках Североатлантического совета, а в рамках Комитета военного планирования НАТО, где на тот момент отсутствовали французские представители.
В свете нарастающей склонности США к односторонним действиям во внешней и военной политике дальнейшее отсутствие Франции в КВП создавало для нее риск изоляции, так как подобное «неполноценное» членство ограничивало возможности для маневра, столь необходимого при отстаивании национальных интересов. Очевидность различий между американским и французским силовыми потенциалами заставила Париж оспаривать американские притязания на гегемонию в НАТО не путем раскола этой организации, а путем вовлечения США в существующие институты трансатлантической кооперации, способные вернуть Вашингтон на путь мультилатерализма. Однако реализация подобных задач была бы трудноосуществимой без участия в работе КВП. Дальнейшее игнорирование этого органа, представляющего собой «политическую сердцевину» военной организации НАТО, ее управляющий центр, неизбежно привело бы к половинчатым результатам в стремлении Парижа расширить французское присутствие в системе военных командований Альянса.
Тем не менее возможности для возвращения в КВП открылись перед Республикой только ближе к середине 2000-х годов в связи с отступлением волны американского унилатерализма и постепенным возвращением США на путь многостороннего сотрудничества с европейскими союзниками. В этот же период на франко-американских отношениях все сильнее начинал сказываться и внутриполитический фактор, связанный с грядущей сменой президентских администраций обеих стран.
Потеря американскими консерваторами командных высот в законодательных органах власти после выборов в Конгресс 2006 г. и пессимистический настрой по поводу исхода предстоящей президентской кампании не могли не повлиять на характер евроатлантической стратегии команды Дж. Буша.
В свете постепенной «интернационализации» прежде «сугубо американских» войн возросла значимость интегрированной структуры НАТО и ее руководящих органов, в которые отныне США все больше стали «вовлекать» прежде игнорируемых европейских союзников, в том числе Францию (также, в свою очередь, нуждавшуюся в восстановлении диалога с США по линии Альянса). Если на начальном этапе «глобальной войны с терроризмом» США придерживались принципа «кто не с нами, тот против нас», предпочитая иметь дело не с союзниками, а с сателлитами, которыми можно было не руководить, а командовать, то впоследствии резкий тон представителей, функционеров, политиков американской администрации стал более сдержанным, а сама стратегическая линия Вашингтона – более гибкой и открытой для диалога с европейскими партнерами.
Это обстоятельство не могло не найти отклик в Елисейском дворце, который обусловил процесс «возвращения» Франции в НАТО определенными требованиями, озвученными в том числе на Бухарестском саммите-2008. К таковым в первую очередь относились притязания французского руководства на глубокую трансформацию Альянса, «европеизацию» его интегрированной военной структуры, укрепление европейской обороны. Последнюю Париж планировал активно развивать в период своего председательства в ЕС с июля по декабрь 2008 г., причем именно по итогам деятельности в этой области администрация Н. Саркози намеревалась окончательно определиться с возвращением Республики в военную организацию НАТО.
Важной оговоркой, сделанной французскими властями применительно к полноценному участию Республики в военной деятельности блока, являлось сохранение национального контроля над вооруженными силами страны в мирное время, а также полная независимость сил стратегического ядерного сдерживания от натовской Группы ядерного планирования. Оба этих условия были документально зафиксированы в так называемой Белой книге по обороне и национальной безопасности (Le livre вlanc sur la défense et sécurité nationale), принятой в июле 2008 г. и определившей формат предстоящего «полноценного» членства в НАТО [Défense et sécurité nationale, p. 38).
Большинство из этих требований в итоге были удовлетворены, тем более что президент Н. Саркози проявил бóльшую осмотрительность в процессе «торга» с Белым домом, чем его предшественник Ж. Ширак6.
Желая развеять французские опасения насчет возможных попыток со стороны США повернуть вспять процесс «европеизации» НАТО, американское руководство стало проявлять ранее не свойственную ему гибкость и стремление к реальным компромиссам в такой крайне чувствительной сфере, как военная безопасность. В этом отношении ситуация 2005–2009 гг. резко отличалась от ситуации середины 90-х, когда американская риторика о необходимости разделения властных полномочий с союзниками по НАТО не смогла скрыть нежелание Вашингтона предоставить своим партнерам больший контроль над рычагами совместного управления натовскими структурами.
Идя навстречу пожеланиям французских властей, администрация Дж. Буша выразила готовность предоставить французским генералам руководство Стратегическим командованием по трансформации НАТО в Норфолке, которое призвано играть «руководящую и направляющую роль» в процессе комплексной реформы Альянса, а также контроль над Объединенным командованием в Лиссабоне.
Призывы военного и политического руководства Франции интенсифицировать диалог между НАТО и ЕС/ЕПБО также не были оставлены без внимания администрацией Дж. Буша. Как итог скептическое отношение американских военных и дипломатов к ЕПБО, традиционно воспринимаемой как конкурирующий с НАТО чисто европейский проект, сменилось более позитивным подходом к усилиям ЕС в этой сфере [Nuland; Bringing trans-atlantic security into the 21st century]. С победой же Б. Обамы на президентских выборах-2008 новый глава государства публично выразил поддержку французским инициативам касательно европейской обороны.
Со своей стороны Н. Саркози, пытаясь внять призывам администрации Дж. Буша, а затем и Б. Обамы, требовавших расширить военное присутствие Франции в Афганистане, согласился отдать соответствующий приказ об увеличении численности французского контингента в Международных силах содействия безопасности в Афганистане (ISAF, или МССБ). Менее чем за год состав военной миссии Республики в Афганистане увеличился более чем в 2 раза7 [International Security Assistance Force], при этом, согласно приказу французского Минобороны и лично Н. Саркози, группа новоприбывших солдат и офицеров была направлена в наиболее неспокойные южные провинции – жест, который долго не решался сделать Ж. Ширак8.
Достигнутый таким образом американо-французский компромисс в рамках НАТО означал реализацию на практике своего рода «трансатлантической сделки» (Transatlantic bargain), строившейся по принципу «больше влияния в обмен на большие вложения». Однако сегодня остается открытым вопрос: какая из сторон, участвующих в подобном торге, останется в большем выигрыше.
Само по себе решение о воссоединении французской военной машины с машиной общенатовской является лишь одним из мероприятий, направленных на более эффективное развитие процессов военного строительства и реформы национальных вооруженных сил. Об этом свидетельствует уже упоминавшаяся Белая книга по оборонной политике Пятой pеспублики – документ, который впервые с момента окончания «холодной войны» подвергнул пересмотру основные параметры обороноспособности Франции, Европы и Запада в целом применительно к стратегической ситуации начала XXI в. В общих чертах видение Парижем этих параметров во многом перекликается с более свойственным американскому стратегическому мышлению «широким взглядом» на проблемы безопасности, что позволяет говорить о постепенной эволюции французской военной доктрины в сторону «глобализма». Разработчики доктрины во многом переняли американские варианты трансформации НАТО из регионального оборонительного блока в глобальную организацию с широкими задачами, отказавшись от прежнего «узкого подхода» к НАТО как к структуре, призванной обеспечить защиту стран-участниц исключительно в случае войны с большими армиями враждебных государств. Сместив акценты с обороны территории (в европейских масштабах) к глобальной борьбе с новыми вызовами и угрозами, не имеющими национальных границ, а также очертив круг мероприятий, направленных на их нейтрализацию, авторы Белой книги обосновали необходимый выбор силовых средств, призванных обеспечить национальную безопасность страны. Более конкретно речь идет о новых приоритетах в области военного строительства и военной реформы, а также глубокой модернизации французских вооруженных сил на англосаксонский манер, что обусловливает нынешний курс на сближение с НАТО.
Реинтеграция Франции в военные структуры Альянса являет собой в этом случае не просто символический жест, а конкретную меру, способную принести стране немалые дивиденды не только в виде упрочения ее политических позиций в трансатлантическом сообществе, но и в плане увеличения оперативно-организационных и материально-технических возможностей французских и в целом европейских вооруженных сил. Восстановление отношений с НАТО в полном объеме позволит Республике направлять процессы дальнейшей трансформации НАТО «изнутри», принимать активное участие в процессах военного планирования, влиять на разработку будущих стратегических концепций и доктрин Альянса.
На концептуальном уровне этот подход означает французское стремление разрешить дилемму безопасности, вылившуюся в своего рода «игру с нулевой суммой» между двумя институтами – «европеистским» (ЕС/ЕПБО) и «атлантистским» (НАТО). На практике же задача французской дипломатии состоит, по-видимому, в том, чтобы превратить оба института из конкурирующих во взаимодополняющие друг друга проекты. В этой связи взаимодействие между Евросоюзом и НАТО через «взаимодополняемость» проходит «красной нитью» по всей Белой книге.
Тесное переплетение совместных усилий ЕС и НАТО в ходе миротворческих операций, обмен информацией и консультации между двумя организациями по широкому кругу вопросов военной и военно-гражданской деятельности давно стали реальностью. Вместе с тем широкое присутствие французских офицеров в военных структурах ЕС, таких как Военный штаб ЕС, при одновременном их отсутствии на аналогичных должностях в НАТО, создало определенный дисбаланс в отношениях двух организаций. В этом смысле назначение на командные должности в НАТО французских военных при одновременном сохранении за ними руководящих постов в ЕС, вероятно, облегчило бы процесс использования натовских структур планирования в целях усиления оперативного потенциала ЕПБО9. Как результат Парижу удалось бы избежать проблемы «двойных обязательств» по линии ЕС–НАТО, оптимизировав использование имеющихся у него средств для нужд безопасности и обороны. Последнее обстоятельство особенно важно в условиях экономического кризиса и дефицита французского национального бюджета.
Будучи «вовлеченным» в работу командных структур Альянса, французский генералитет получит возможность более полно воспользоваться плодами «революции в военном деле», упростив себе доступ к американскому, т.е. наиболее передовому, опыту планирования и осуществления боевых операций и добившись для своих вооруженных сил (и европейских сил быстрого развертывания – ЕСБР) большего соответствия «эталонным» для НАТО военным стандартам США и отчасти Великобритании. Причем военному сотрудничеству с Лондоном уделяется даже больше внимания, чем сотрудничеству с Вашингтоном, особенно если учесть, что без британской армии – наиболее боеспособной в ЕС – европейская оборона окажется возможной лишь на бумаге.
Реализация этих планов должна привести к большей оперативной совместимости англо-американских и французских боевых подразделений и, как следствие, повысить конкурентоспособность последних в процессе их взаимодействия с «высокотехнологичной» машиной Пентагона. Дополнительным стимулом для такого взаимодействия может послужить и интенсификация военно-технического сотрудничества по линии НАТО, на которую всерьез рассчитывает Париж.
Как результат французские вооруженные силы, по словам бывшего посла Республики при НАТО Б. д’ Абовилля, «сохранят широкие возможности для участия в экспедиционных операциях, проводимых не только под эгидой НАТО» [D’Aboville]. Намек, содержащийся в этом высказывании, ясно подразумевает то, что «сближение через «взаимодополняемость» является не чем иным, как стремлением Франции использовать Альянс с его американским военным потенциалом в качестве «инкубатора» для взращивания полноценной командно-организационной структуры ЕС, придания ей необходимого военного потенциала, позволяющего действовать независимо от НАТО. Минобороны Республики отнюдь не намерено сводить военные функции ЕС к полицейским операциям и участию в конфликтах низкой интенсивности, а проявляет заинтересованность в превращении ЕПБО в полноценную военную организацию.
В этой связи примечательно, что Белая книга по оборонной политике уделяет развитию ЕПБО не меньше внимания, чем НАТО, что и обусловливает «скрытый европеизм» этого документа. На практике он может вылиться даже в большую, чем прежде, склонность Парижа к созданию «европейской автономии» в рамках Альянса, а затем и вывести трансатлантические отношения за скобки блока, поместив их в более выгодный для Европы формат США–ЕС.
По мнению некоторых экспертов, в политическом отношении речь идет о создании своего рода «европейской фракции» в НАТО, т.е. группы стран – членов ЕС, действующих как единый блок, способный выступать с единых позиций в диалоге с США и другими членами НАТО (Турцией, Норвегией, Канадой и Исландией), не входящими в Евросоюз [Valasek, p. 4]. В этой связи основным лейтмотивом сближения с НАТО является стремление ее нового руководства заново переосмыслить роль Франции как великой в военном и политическом отношении державы, для которой европейский проект является более приоритетным, чем когда-либо. В этом свете сближение с НАТО лишает проатлантические страны ЕС важных аргументов, которые те выдвигают против дальнейшего развития общеевропейских военных проектов. Отныне, предлагая конструктивную политику вместо нигилистической, Париж стремится превратить Республику из страны-фрондера в страну-инициатора, предлагающую свое видение решения острых проблем европейской и международной безопасности. Использование для этих целей подходящего инструментария в виде многосторонних механизмов (как ЕС, так и НАТО) дает Республике необходимый «управленческий ресурс», позволяющий ей повышать собственный геополитический статус.
Таким образом, настойчивые призывы к руководству США и Альянса больше принимать во внимание интересы Евросоюза (под которыми на деле подразумеваются завуалированные национальные интересы Франции), постоянно сопровождавшие откровенно пронатовскую политику Н. Саркози, дают основания полагать, что новый президент, часто критикуемый политическими оппонентами за «атлантизм», отнюдь не собирается порывать с внешнеполитической традицией «голлизма». Проводимая новым главой государства политика «скрытого национализма» через «открытый институционализм» скорее предполагает сохранение «величия нации» через ее активное участие в европейской и евроатлантической интеграции. В этом отношении она является вполне созвучной принципам «деголлевского» консерватизма и концепции «французской исключительности», отныне предстающих в новом обличье, но не теряющих свою сущность.
Однако наряду с преимуществами, которыми сопровождается франко-натовское сближение, дальнейший «симбиоз» между Республикой и Альянсом способен породить и определенные проблемы. С ними Париж может столкнуться уже в самое ближайшее время.
Одной из таких проблемных точек, причем наиболее острых, остается финансовый вопрос. Процедура реинтеграции ляжет дополнительным грузом на национальный бюджет, а это, в свою очередь, уже сейчас вызывает протесты оппозиции, недовольной политикой Н. Саркози в области обороны. Тем не менее цена вопроса не ограничивается лишь ее финансовой стороной и затрагивает не только внутриполитические аспекты франко-натовского сближения. Что более важно, атлантическая политика Елисейского дворца вызывает определенную настороженность стран (как в Европе, так и за ее пределами), традиционно предпочитающих ориентироваться на Францию, когда речь заходит об оппозиции тем или иным американским действиям на мировой арене. Если же принять во внимание, что современные трансатлантические отношения все больше развиваются в треугольнике США–ЕС–НАТО, то проблемы могут затронуть и Евросоюз в целом.
В силу многих объективных причин возможности для максимального взаимопроникновения командно-штабных структур НАТО и ЕС/ЕПБО могут оказаться весьма ограниченными. Хотя договорно-правовые основы такого взаимодействия были изложены в соглашении «Берлин-плюс», предоставляющем гарантированный доступ Евросоюза к оперативному планированию НАТО, а также к общим силам и средствам, которые могут быть отданы в распоряжение Евросоюза, на практике взаимодействие между ЕС и НАТО по-прежнему оставляет желать лучшего. Несмотря на успешную (но весьма ограниченную по масштабам) операцию «Конкордия», реализованную силами Еврокорпуса в Македонии, последующие разрозненные действия ЕС и НАТО, направленные на поддержку миссии Африканского союза в Судане в 2005 г., продемонстрировали определенную ограниченность берлинских договоренностей.
Поспешное и недостаточно продуманное в деталях сближение ЕС и НАТО в вопросах совместной военной деятельности способно привести к нарушению принципа субординации и усложнить процесс принятия решений на уровне обоих институтов. Подобный сценарий может стать вероятным в случае отсутствия консенсуса между обеими организациями или их отдельными государствами-членами при подготовке военных операций.
Возвращение в ряды Североатлантического альянса сотен французских офицеров, призванных заниматься разработкой, согласованием и внедрением стратегических и оперативных планов НАТО, несет в себе определенные политические риски. При возникновении в отношениях Франции и США очередного «кризиса доверия» (наподобие иракского) одни и те же военные чиновники, занимающие равноценные или близкие по значимости посты в общеевропейских и натовских руководящих органах, будут вынуждены делать непростой выбор между «атлантической солидарностью» и «европейской автономией». Может случиться, что французский генералитет (поддержанный в определенный момент политическим руководством), в очередной раз отдаст предпочтение «национальной независимости», ограничив свою деятельность по линии НАТО.
В свете обозначенных реалий процессы реинтеграции Франции и реформу командно-штабной структуры НАТО вряд ли правомерно рассматривать в отрыве от более масштабных планов Вашингтона по постепенной перестройке системы национальных военных командований США. Между тем подобная перестройка, удивительным образом совпавшая по времени с реформой натовских руководящих органов, отражает не столько коалиционный подход США к обеспечению союзнических (в первую очередь европейских) интересов в области обороны и безопасности, сколько более «национально ориентированный» путь реализации в глобальных масштабах чисто американской концепции «национальной безопасности» (homeland security). Последняя в силу своей исключительной важности не является для американского руководства предметом торга и в ряде случаев «избыточных» (с точки зрения американских властей) политических консультаций с традиционными союзниками по НАТО, что не раз показывала практика.
Несмотря на позитивные сдвиги в трансатлантических отношениях после прихода в Белый дом новой администрации, Вашингтону будет сложно отказаться от политической «односторонности», доставшейся команде Б. Обамы «в наследство» от предыдущего президента и прочно укоренившейся в сознании определенной части внешнеполитического истеблишмента США. Бесспорно, сам факт смены высшего руководства страны способен изменить ситуацию в лучшую сторону. Однако на более низком уровне бюрократических и экспертных структур остается немало консервативно настроенных приверженцев «мягкого унилатерализма» [Kagan], желающих сохранить принцип, согласно которому союзники могут и должны присоединяться к «коалициям желающих», но исключительно на тех условиях, которые выдвигаются дипломатами Госдепартамента и военными планировщиками Пентагона, а не коллективным военным командованием в Монсе и политическим советом в Брюсселе10.
Применение на практике таких подходов не раз позволяло Пентагону получить большую свободу при принятии решений, относящихся к планированию военных акций. Это со всей очевидностью продемонстрировал начальный этап военной кампании в Афганистане, целиком и полностью осуществлявшейся под руководством Центрального командования США (CENTCOM), расположенного во Флориде, а не под руководством ВГК ОВС НАТО в Европе или Атлантике. Даже после передачи Объединенному военному командованию НАТО в Нидерландах полномочий на осуществление в рамках миссии ISAF задач по стабилизации и восстановлению Афганистана большинство чисто военных задач по-прежнему решается в рамках неподконтрольной НАТО операции «Несокрушимая свобода» (контроль над операцией, как и прежде, осуществляется американским CENTCOM)11.
Помимо усилившейся роли Центрального командования особо знаковыми событиями, сопровождавшими процессы реструктуризации ВС США (на национальном, а не натовском уровне), стало появление на свет двух новых командований – NORTHCOM и AFRICOM, созданных соответственно в 2002 и 2007 гг. В отличие от новой командно-штабной структуры НАТО, основой которой стал функциональный принцип организации, оба американских командования базируются на традиционно-географическом подходе, способном четче очертить сферы их компетенции и, следовательно, их политический вес в сравнении с натовскими стратегическими командованиями по трансформации и операциям.
Центральную роль во всей системе, по-видимому, предстоит сыграть именно NORTHCOM, на которое возложена ответственность за обеспечение безопасности национальной территории США и прилегающих к ней районов – североамериканского континента и значительной части акваторий Тихого и Атлантического океанов.
Таким образом, американское NORTHCOM в гораздо большей степени, чем союзническое командование по трансформации, призвано исполнять основную часть обязанностей, ранее возлагавшихся на расформированное ВГК ОВС НАТО в Атлантике, включая вопросы применения силы на территории Северной Америки.
Показательно также, что Европейское командование США (USEUCOM), олицетворявшее собой разделение властных полномочий между США и западноевропейскими странами в рамках НАТО12, лишилось зоны ответственности на Африканском континенте, который отныне вошел в исключительную компетенцию сугубо американского AFRICOM, «технически» не связанного с военными структурами НАТО и имеющего только «пересекающиеся интересы» с Альянсом. Об этом, в частности, упоминал в одном из своих выступлений директор по стратегии и планам AFRICOM адмирал Дж. Хаарт [Intersecting interests offer opportunities for NATO cooperation with AFRICOM]. С учетом повышенного внимания, которое французская Белая книга уделяет Африке и особенно региону Большого Ближнего Востока, рассматриваемых как сфера нынешнего и будущего военного присутствия войск Республики, расширение компетенции CENTCOM, равно как и AFRICOM, может создать для Парижа определенные трудности13. Возрастание управленческой роли американских региональных командований может поставить под сомнение расчеты Парижа на обретение Францией статуса «ключевой страны – участницы» (framework nation) экспедиционных натовских операций. Это связано с тем, что наиболее важные с американской точки зрения интервенции, вероятно, будут осуществляться преимущественно (хотя и не только) под национальным, а не международным командованием.
Следует также подчеркнуть, что в ряде случаев международные операции под общим флагом НАТО могут не соответствовать интересам французского руководства. Более того, само видение французским руководством будущей глобальной роли Альянса отличается от американских подходов к «глобализации» НАТО. Париж по-прежнему выступает против идей превращения Альянса из военной организации в своего рода политическую «лигу демократий», выстраивающую отношения с нечленами блока исключительно на основе их соответствия западным стандартам свободы и подводящую легитимную основу под западные интервенции за рубежом.
Свидетельством тому явилась «вторая ливанская война» в июле 2006 г., по завершении которой ни Франция, ни США не выразили готовность использовать миротворческий потенциал НАТО для урегулирования постконфликтной ситуации. При этом французское руководство ссылалось не только на излишнюю вовлеченность Альянса в афганскую кампанию, но и на риски, связанные с «делегитимацией» военного присутствия натовских контингентов в зоне израильско-ливанского конфликта [Davis, p. 8]. В глазах политических элит и общественности мусульманских стран последние однозначно воспринимались бы как произраильские союзники, что могло еще больше обострить и без того напряженную послевоенную обстановку.
Сохраняющийся подчеркнуто независимый внешнеполитический курс Франции в отношении целого ряда стран Ближнего Востока, Африканского континента, Латинской Америки, а также Китая свидетельствует о том, что Париж зачастую предпочитает выстраивать отношения с этими субъектами в двустороннем формате, выводя подобное сотрудничество за рамки НАТО, а в ряде случаев даже за рамки ЕС. Во многом аналогичный подход применяется Пятой республикой и в отношениях с Российской Федерацией.
В российских общественно-политических кругах заявление Елисейского дворца о возвращении Франции в военные структуры НАТО вызвало весьма бурную реакцию, в то время как официальная позиция Кремля касательно этих заявлений осталась более чем сдержанной. Еще более оптимистичными выглядели оценки этого события, данные российскими экспертами и их французскими коллегами. По мнению большинства из них, решение Парижа вернуться в ряды НАТО спустя сорок с лишним лет отнюдь не было продиктовано экспансионистскими соображениями, а потому не может представлять угрозу РФ даже с учетом широко обсуждавшихся в российской прессе летом 2008 г. положений упомянутой Белой книги, якобы преисполненной антироссийской риторики [см.: Канинская; Искендеров, Юнанов]. Между тем Россия рассматривается в этом документе не как угроза, а скорее как вызывающая озабоченность14 проблема, причем совладать с этой проблемой предполагается отнюдь не путем «сдерживания», а путем «вовлечения» Москвы в многосторонние институты европейской безопасности. По существу речь идет о приглашении РФ к сотрудничеству, необходимости расширения и углубления диалога и сотрудничества между РФ и НАТО, их взаимопересекающихся интересах в сфере европейской безопасности [Défense et sécurité nationale, p. 38].
Конец ознакомительного фрагмента.