Глава вторая
из которой мы узнаем, почему нельзя вызывать духов….
Леночка Шайкина вместе с подругами и братьями Бякиными вызывала духов. Ее мама и бабушка, сидя перед двором на лавочке, вместе с соседками обсуждали мировые проблемы, деревенские сплетни и прочие новости, достойные обсуждения. Отсутствие родственников позволило Леночке привести друзей в маленькую летнюю кухню, стоящую в тени высоких груш позади дома. Было тесно, душно, жарко. На столе, шкафу, посудной полке горели свечи, и их колеблющийся свет создавал атмосферу загадочности и волнительной тревожности. Леночка, две ее подруги: Люба и Анфиса, Саша Бякин сидели вокруг стола, на котором был расстелен большой лист ватмана с нарисованным на нем кругом и буквами русского алфавита. Суетливого Лехошу затолкали в узенькое пространство между шкафом и газовой плитой. Леша сидел там на маленькой табуреточке, напряженно вертел головой, все время чесался, словно его едят вши и блохи, и сосал большой палец на левой руке. Обсасывание пальцев было любимым занятием обоих братьев наряду с воровством и драками друг с другом.
Анфиса, тощая, воблообразная девочка, изображала из себя медиума. Она закатывала глаза, заунывно стонала, призывая сонмы духов пожаловать к ним в гости. В центре нарисованного круга лежала перевернутая суповая тарелка, на которой губной помадой нарисовали жирную стрелу. Саша и девочки касались краев тарелки кончиками пальцев, осторожно вертели тарелку, ожидая внятных ответов. Но внятных ответов не поступало. Все портил Лехоша.
Только-только какой-нибудь обретший решительность дух пожалует к ним в гости через специально открытую форточку, только-только начнет отвечать на поставленные вопросы, Лешке что-нибудь понадобиться. То ему пить захочется, то писать, то его темнота испугает, и он взвоет громко, то его таракан за палец укусит. А в самый неподходящий момент, когда сам Наполеон залетел к ним на огонек и соблаговолил рассказать о загробной жизни, Леша испортил воздух, да так громко и зловонно, что все поначалу испугались, приняв грохот за взрыв газа в газовой плите, а потом дружно выбежали во двор. Газ оказался смертельно ядовитым, и пришлось долго проветривать помещение.
– Лехоша, гнида ты, помойка! – Прошипел Саша по возвращении. – Если еще раз это повторится, я тебя убью!
– Ну-у, – обиженно промычал Леша.
– Да, – поддержала Сашу Леночка. – А еще какой-нибудь дух возьмет и в тебя вселится. Станешь тогда одержимым.
– А знаешь, как Нюрка одержимость из Тузика выгоняет? – Продолжил Саша. – При помощи кипятка. Будет и за тобой бегать, горячей водой обливать. Ошпарит, кожа с тебя слазить начнет, с мясом вместе.
– Ой! – Испугался Леша.
– Так что молчи и не шевелись.
– Даже нос почесать нельзя?
– Даже нос. Иначе станешь одержимым….
– …И вареным, – закончила Леночка.
Леша сразу же одеревенел.
– Отлично, – обрадовалась Леночка. – Теперь кого вызывать станем?
– Ленина, – предложила Люба, девочка полная, еще толще Леночки, в больших, круглых очках. – Гитлера, Сталина, Ломоносова, Александра Македонского.
– Жглота! – Решительно объявил Саша, вдруг вспомнив, что и он знает кое-кого из знаменитостей. – Вот кто – самый великий человек.
По мнению Саши, да и всей станичной шантрапы такого же пошиба, районный рэкетир и «смотрящий» по кличке Жглот был самым великим в мире человеком. Перечисленные Любой имена Саша, конечно, слышал, но они не находили в его душе должного отклика. «Какие-то ленины, сталины, ломоносовы, что в них особенного, что они такого совершили? Денег заработали? Так у них шестисотого „Мерседеса“ не было. Тоже мне гении».
Бандит Жглот отправился в мир иной в начале года. Причем его кончина была на редкость неприличной, не достойной такого высокого и известного в криминальных кругах имени. Жглота не расстреляли из автомата, не взорвали в автомобиле, он даже не умер от цирроза печени – смерть приемлемая в кругах любителей алкоголя. Жглота укусил за палец любимый тойтерьер жены, собачка маленькая, карманная, и Жглот, не ожидавший, что на его значительную персону покусится столь незначительное животное, умер от инфаркта.
– Ну, хорошо, – согласилась Анфиса. – Будем вызывать Жглота. Дух Жглота, явись! – Анфиса закатила глаза, стала покачиваться из стороны в сторону, вращать головой, напуская на себя какое-то подобие транса. – Дух Жглота, мы призываем тебя.
Анфисе стали вторить остальные, кроме Лехоши. Леша еще как-то мог принять, чтобы в его тело вселился Ломоносов или Гитлер, но Жглот…, Жглот – это страшно, это слишком значительно для хрупкого тела. Поэтому Леша молчал, боясь пошевелиться.
Анфиса взяла тарелку подержала ее немного над пламенем свечи, от чего на краях осели черные пятна копоти, потом поставила тарелку на ребро и резко опустила на стол. По ее мнению такой способ позволял прихлопнуть духа тарелкой и не дать ему улететь.
– Дух Жглота, ты здесь? – Провыла Анфиса и начала елозить тарелкой по бумажному листу с буквами. Вскоре стрелка остановилась на слове «Да».
– Он здесь, – сообщила Анфиса. – Задавайте вопросы.
Ребята испуганно переглянулись, а Лехоша вторично громко испортил воздух.
– Ну, – робко начал Саша. – Вступлю ли я в мафию, когда вырасту?
Сделаться крутым бандитом было Сашиной серебряной мечтой, смыслом существования, целью жизни. По его мнению, и мнению ему подобных, настоящий мужчина должен состоять в мафии, служить в милиции или, на худой конец, сидеть в тюрьме.
Все стали вращать тарелку. Нарисованная на тарелке стрелка ходила кругами, останавливалась на мгновение возле какой-то буквы, шла дальше. Выходила какая-то абракадабра, словно Жглот собрался разговаривать с ними на китайском языке. Потом стали проступать русские слова, но слова ругательные. Возможно, это была последняя тирада, произнесенная Жглотом в момент собачьего покусания. О Сашином вступлении в мафию здесь речь не велась.
– М-да, Сантер, – заключила Леночка. – Не хотят тебя в мафию принимать.
Вдруг влетевший в форточку резкий порыв ветра распахнул дверь и задул все свечи. В наступившей темноте и тишине раздался громкий хриплый голос:
– Я убью тебя! На перо посажу, и никто тебе не поможет!
– Ай! – Первым завыл перепуганный Лехоша. Он резко дернулся и опрокинул на себя стоявший на плите чайник. Второй свалилась под стол теряющая сознание Анфиса.
– Он говорит! – Заверещала Леночка.
– Он хочет в меня вселиться! – Вопил мокрый и ударенный чайником Лехоша.
Хриплый голос продолжал разноситься по округе:
– И твой кипяток тебе больше не поможет! Сейчас только до тебя дотянусь.
– Он говорит! – Тоненько верещала под столом Анфиса, потерять сознание ей не удалось.
Саша Бякин предположил, что Жглот, разозленный нетактичным вопросом про мафию, пришел именно за ним, что в мафию Саша таки попадет, но только в потустороннюю. Саша попытался убежать, но заплутал в темноте и со всего размаху врезался в стену. Зазвенела посуда, посыпались с полки ножи, ложки и вилки. Обрушился в раковину кусок штукатурки с потолка, потревоженного Сашиным ударом.
– Карга старая, ведьма! – Хрипел пропитым голосом дух. – Кипятком, как куренка, ошпарила. Убью, сейчас же убью.
– Это не дух, – вдруг догадалась Леночка. – Это Тузик орет. Его Нюрка снова кипятком ошпарила.
– Хи-хи-хи, – тоненько и неубедительно засмеялась Анфиса.
– Хо-хо-хо, – засмеялся Саша, но тоже как-то истерически, пытаясь заглушить страх.
Но Леша не смеялся. Напуганный, облитый горячей, слава Богу – не кипящей, водой, ударенный железным чайником по самому темечку, он громко расплакался и попросился домой.
Включили свет. Достали из-под стола Анфису. Вытерли грязной кухонной тряпкой Лехошу. И разозленный Саша пинками погнал его домой.
– Я, помойка ты несчастная, – ругался Саша, – только-только хотел Жглота спросить, судьбу свою узнать, а ты….
– А что я? – Ныл Леша. – Меня водой горячей обожгло. Я, может быть, умру скоро от ожогов.
– Не умрешь. А вода от духов помогает. Зря, что ли, Нюрка Тузика водой обливает. Тебя, может быть, это только и спасло.
– Да-а-а, – неубедительно согласился Леша. – Но мне же больно! И чайником меня по голове ударило. У меня теперь сотрясение мозгов.
– У тебя не может быть никакого сотрясения, – безапелляционно объявил Саша.
– Это почему? – Заинтересовался Леша.
– Нету у тебя мозгов. Нечего там сотрясать. А чайник по голове тоже от духов помогает. Может, он злого духа из тебя и вышиб, жизнь твою спас.
Открыв высокую железную калитку, оснащенную крайне тугой и ударной пружиной, братья вошли во двор. Во всех окнах маминого дома ярко горел свет. Ревела музыка, от которой отчетливо дребезжало оконное стекло. По этой светозвуковой активности братья догадались, что мама находится в доме не одна, и, возможно, уже к утру у них появится новый папа.
Саша и Леша не ошиблись. Сегодня вечером, пока они вызывали духов и получали чайниками по голове, Альбина познакомилась с каким-то мужиком, привела его в гости, твердо решив выйти утром за него замуж. На взыскательный взгляд обретенный кандидат в мужья выдающимися качествами не отличался. Росточка он был маленького, ниже самой Альбины. Рыжеватая шевелюра, сильно прореженная бурной молодостью, требовала починки в соответствующей клинике. Цвет лица был желтовато-землистым, что говорило о любви к горячительным напиткам. А блудливые глазки так и бегали из стороны в сторону, оглядывая дом и меблировку.
Альбина этих подозрительных симптомов не замечала. Она накрыла щедрый стол, купила вина и водки и теперь потчевала жениха едой, выпивкой и музыкой.
Густой сигаретный дым закрывал очертания комнаты: курили как будущий муж, так и сама Альбина. Громкая музыка и алкоголь выбивали из мозгов скромные остатки благоразумия. Потом мужик, чтобы потрясти избранницу своей музыкальностью, принялся подпевать магнитофону. Его пронзительный фальцет, похожий на скрежет циркулярной пилы, произвел на Альбину неизгладимое впечатление. Она закатила глаза и радостно зааплодировала.
Саша и Леша задержались на некоторое время под окнами, пытаясь разглядеть гостя сквозь незанавешенные окна, и определить, какую новую пакость им приготовила судьба, а потом пошли на кухню. В «кухню», в это скромное жилище стариков и детей, вели два входа: со стороны дома и с южного крыльца, с которого были видны все закубанские окрестности. Братья вошли в жилище с задней стороны, прошли в свою комнату, вернее коридорчик между комнатой деда с бабкой и настоящей кухней. Саша продолжал отчитывать Лешу за нетактичное обращение с духами:
– Все из-за тебя, помойка! Кто мне теперь скажет: вступлю я в мафию или нет? Чихаешь, воздух портишь, чайники на себя роняешь….
– Горячие, – напомнил Леша.
– Живой же! – Взорвался Саша. – Я, может быть, жить теперь не смогу. Я в мафию хочу!
– Давай тогда мы тоже духов вызовем, – предложил Леша.
– М-м-м…, – задумался Саша.
– Ты же видел, как Анфиска духов вызывает: берешь тарелку, крутишь, дух отвечает. Я тоже духов спросить хочу, стану ли я богатым-пребогатым?
– Можно попробовать, – неуверенно согласился Саша. – Свечи у нас есть?
– У бабушки в шкафу целая куча.
– Так. А тарелка?
– Что мы тарелку не найдем?
– Хорошо, – согласился Саша. – Я тогда беру свечи, рисую круг с буквами, а ты иди за тарелкой.
Стариков в доме не было. Бабушка Муня перерабатывала станичные новости в компании Шайкиных, а дед Степан отправился в гости к таким же, как и он, старикам: вспомнить былое, поругать современность, заклеймить ядреным словом представителей власти.
Саша пошел искать свечи. Набожная бабушка хранила в своем шкафу целую пачку церковных свечей: когда за здравие близких и родственников в церкви поставить, когда за упокой почивших в бозе предков. Она бы крайне опечалилась, узнай для какой богомерзкой цели, какой является спиритизм, решил использовать Саша ее запасы. Саша печалить бабушку не любил, поэтому стащил свечи без спросу, воткнул их в стакан с солью, этот способ он почерпнул тоже у бабушки. Потом Саша вырвал из альбома по рисованию двойной лист, нарисовал на нем круг, больше похожий на бесформенную картофелину, написал вокруг буквы. С русским алфавитом, как со всеми прочими, Саша знаком был плохо, поэтому дважды написал букву «Ю», зато забыл поставить «З», «Э» и «Й». Потом он зажег свечи и стал ждать Лешку.
В комнате стоял мистический золотистый свет, пробуждавший в Саше мечтательное предощущение своего грядущего успеха, возможности стать крутым и «отмороженным» бандитом. Где-то за темными, вечерними окнами витали многочисленные духи, среди которых был и дух великого Жглота. Духи давно выстроились в очередь, дабы порадовать Сашу предсказаниями. В их благорасположении Саша нисколько не сомневался.
Шло время. Свечи растекались замысловатыми восковыми лужицами, но Лешка с обещанной им тарелкой не приходил. Саша начал беспокоиться. Наконец Леша пришел и принес алюминиевую миску, помятую и поцарапанную. Из этой миски бабушка кормила кошку.
– Это что? – Брезгливо поморщился Саша.
– Нету тарелок, – сообщил Леша, водружая миску на стол.
– Как это нету?
– Сам посмотри.
Саша пошел на кухню, чтобы проверить. Обыск в многочисленных столах, настенных шкафах и ящиках привел Сашу к неожиданному открытию: никаких тарелок, чайных чашек и блюдец у них на кухне нет – сплошные железные эмалированные, пластмассовые или алюминиевые чашки и кружки. Разрушительная гиперактивность обоих внуков давно лишила стариков всего бьющегося, а новые тарелки и стаканы они до совершеннолетия братьев покупать не решались. Все бьющиеся предметы складировались в доме, и ими распоряжалась только мама. Правда в одном из шкафов Саша нашел огромное фаянсовое блюдо, предназначенное, наверное, под жареную индейку, но таким блюдом можно было вызывать только духов динозавров, циклопов и прочих гигантов.
– Знаешь, Лехоша, – вспомнил Саша. – У мамы в доме есть целый сервиз.
– Есть, – уныло согласился Леша, – в шкафу на антресоли.
Лешина унылость объяснялась плохими предчувствиями.
Роскошный сервиз на двенадцать персон был настоящей маминой гордостью. Чешского производства, нежных цветов, почти просвечивающийся, он вмещал в себя огромное количество тарелок всех размеров, блюд для мяса, рыбы, солонок, соусниц, салатниц, прочих предметов, назначение которых знал только настоящий аристократ. Была здесь и огромная суповая миска с крышкой, украшенной цветочной розеткой. Все это достояние хранилось на высокой антресоли в прихожей дома и оберегалось, как богатства Алмазного фонда.
– Пойдем, возьмем себе потихоньку тарелку, а когда духов повызываем, обратно вернем.
– Может, не надо? – Робко спросил Леша.
Конечно, мама женщина нежная и любящая, изредка, если не на гулянке, может и сказочку на ночь рассказать, и конфеткой угостит, когда такая конфетка имеется в наличии, но в момент сильной душевной тревоги и гнева может и убить. Мамину тяжелую руку братья Бякины частенько ощущали, и у них – особенно у Лешки – не было желания ощущать снова.
– Да мы потихоньку, – настаивал Саша, ему очень сильно хотелось услышать положительный вердикт духов. – Возьмем на пару часов и сегодня же вернем.
– Да, а мама дома, – напомнил Леша, нервно почесывая пятую точку. Воспоминания о прежних грандиозных порках стали отдаваться нервным зудом в обоих полушариях его тощего зада.
– Чего, трусишь? – Саша привел самый жестокий аргумент. – Мы осторожненько. Никто не увидит. Мама нашим будущим папой занята.
– Ладно, – решился Леша. – Только осторожно.
Вот чего-чего, а осторожности, аккуратности и незаметности братьям Бякиным было не занимать. Они имели богатый опыт проникновений в разные запретные места, что могло сделать честь и легендарным ниндзя.
Обычно после обретения нового кандидата в мужья, Альбина начинала его прикармливать, устраивая большое застолье. Саша и Леша, чей обыденный рацион отличался скудностью на разносолы, а блюдами их бабушки можно было потчевать только по приговору суда, часто проникали в дом, дабы спереть что-нибудь вкусненькое со стола.
Сегодня они превзошли самих себя и ниндзя в незаметности, пробравшись в прихожую дома ползком. Вернувшийся домой дед Степан ничего не услышал, когда его внуки прошмыгнули перед его носом от кухни к дому, а видел он всегда плохо.
Прихожая. Вешалка для одежды в правом углу. Две закрытые двери: одна в спальню, другая в гостиную, где веселилась сейчас Альбина Степановна и ее очередной избранник. Шкаф, антресоль. Узенький лучик света проникает сквозь плохо прикрытую дверь, светится лампочка над входом. И музыка, громкая как на дискотеке, заставляющая даже лишенные способности к движению комнатные растения подпрыгивать в такт.
В прихожую-то братья проникли, но вот незадача: антресоль располагалась высоко, и малорослым братьям, даже вставшим на стул, было до нее не дотянуться. Сообразительный Лешка вскоре нашел выход. Он достал из шкафа большой картонный ящик, казавшийся на вид прочным, способным выдержать вес старшего брата. Ящик поставили на стул, а потом на эту шаткую композицию взгромоздился Саша. Теперь ему удалось открыть дверцу антресоли, и весь сервиз во всей своей изысканной красе предстал перед их взором. Сервиз был аккуратно уложен в несколько рядов. Внизу стояли большие тарелки и блюда, на них – тарелки для бульона, выше шли тарелки для вторых блюд, тарелки пирожковые, десертные. А на самом верху, как украшение, стояла суповая миска с крышкой, украшенной цветочной розеткой.
Саше не была нужна миска с розеткой и большие тарелки для его магического действа не годились, поэтому он попытался осторожно вытянуть средних размеров тарелку из середины фарфоровой пирамиды. Однако, когда он потянул на себя облюбованную тарелку, на него двинулся весь сервиз.
– Ой! – Испуганно прошептал Саша, задвигая тарелку обратно.
Но здесь, как назло, его нога продавила картонный ящик, на котором он стоял, и проникла внутрь. В ящике оказались стаканы, которые громко захрустели. Саша качнулся назад, также качнулся на него сервиз. Бережно уложенный мамой и горячо ею любимый, чешский фарфоровый сервиз на двенадцать персон, редчайший дефицит советских времен, все это изящное скопление тарелок, блюд, чашек, чашечек, мисок, как в замедленном кино, стало валиться на Сашу. Саша попытался придержать сервиз руками, но его ноги были заняты кромсанием маминых стаканов, и такую сложную нагрузку щуплое тело Саши Бякина не выдержало. С взрывоподобным грохотом сервиз обрушился вниз.
Суповая миска упала на многострадальную Лешкину голову, куда до этого падал чайник. Леша повалился на пол вместе с превращающимся в осколки сервизом.
Хотя в доме и ревела музыка, грохот разбивающегося сервиза Альбина услышала. Такой гром трудно не услышать. Наверное, с таким же чудовищным грохотом сходит с гор убийственная лавина, или взрывается вулкан.
Обеспокоенная Альбина Степановна прибежала на источник шума и застыла потрясенная. Уж лучше бы на ее глазах ушел под землю город с миллионом жителей, или прокатилось цунами. Ее бесценный сервиз, доставшийся как трофей от какого-то уже давно позабытого мужа, это богатство, которое она не выставляла на стол даже по большим праздникам и только бережно ласкала, иногда стирая с него пыль, лежал теперь на полу в невзрачных осколках, среди которых елозился помятый Лехоша. Над сервизом стоял на стуле и хрустел стаканами Саша. Его блеклые глазки выпучились на манер совиных, а и без того бесцветное лицо приобрело цвет хорошо выбеленной стены.
– Мам, а где ты такие чулки купила? – Некстати спросил Лехоша. Иногда такие вопросы, заданные невпопад, спасали его от маминого наказания, но не в данном случае.
– Что это? – Очень четко, и даже как-то спокойно спросила Альбина Степановна. Что могли ответить на этот вопрос Саша и Леша? «Это твой сервиз, мама, разве не видишь? Был и нету, одни осколки остались». Страшно, что даже свалить друг на друга было нельзя, что часто в таких случаях делалось. Оба преступника были пойманы на месте преступления после совершения святотатства.
Альбину охватил гнев.
Альбина в гневе.… Это не просто слова. Это формула ядерного распада, цепной реакции атомного взрыва. Это смертоносная вспышка сверхновой, несущая гибель всему живому на многие тысячи световых лет вокруг. Это темная, разрушающая сила вселенной, всех ее стихий, вместе взятых. Что там какие-то стаи гиппопотамов или дивизии вымерших тираннозавров, одна Альбина, если ее раздраконить как следует, становится страшней и опасней всего мезозойского зверинца.
Лицо женщины странным образом перекосилось. Вспыхнул пламень неземного зла в белесых, как у всех Бякиных, глазах. Завитые в мелкую колечку волосы зашевелились на манер кос Медузы Горгоны. На обнаженных руках вздулись вены и мышцы. Альбина сорвала занавеску, прикрывающую дверь, вместе с занавеской упала гардина. Из гардины свирепая женщина вырвала стальную трубку. Потом в лицо детям была брошена фраза, заставившая их испугаться еще сильнее.
Нет, Альбина почти не читала книг – иногда позволяла себе скромную беллетристику, что уж говорить о Николае Васильевиче Гоголе. Но сказанная фраза была по-гоголевски емкой, краткой и фатально-глубокой.
– Я вас породила, – с расстановкой сказала Альбина Степановна, – я вас и убью!
Сообразительные детишки не стали дожидаться, когда мама примется их убивать, и пустились наутек. Саша вырвал ногу из ящика со стаканами, спрыгнул со стула, выбежал из дома. Следом ускакал на четвереньках Лехоша. Альбина, размахивая трубкой, бросилась следом….
Илья Карин позвонил Вильяму где-то в половине десятого вечера:
– Вилька, ты спишь?
– Нет еще.
– Тогда приходи ко мне, тут у Бякиных что-то страшное творится: визг, вой, грохот. Все соседи на улицу высыпали.
– Что там необычного? Ну, порют братишек в очередной раз.
– Э, не говори. Так – да не так. Такое впервые происходит. Давай, тебе пятнадцать метров пройти.
– Хорошо, – Вильяма разобрало любопытство. Он, как и прочие творческие натуры, отличался любознательностью.
На слух и взгляд непосвященного человека за железными воротами бякинского двора происходило яркое историческое событие, описанное в Новом завете, а именно: избиение младенцев Иродом Великим. Избиваемые младенцы визжали, орали, хрипели громко, долго и предсмертно. И хотя многим было известно, что за забором проживает всего двое субъектов, попадающих в категорию младенцев, по громкости криков можно было предположить, что их там скопился целый батальон. И все они дружно, оптом и в розницу, подвергаются чудовищным и самым изощренным истязаниям.
Возле двора Шайкиных столпился прочий любопытствующий люд, тихо слушал несущиеся над улицей детские вопли, вносил комментарии и предположения относительно происходящего. Были здесь все Шайкины: необъятная Анна Павлиновна, тощая старушка Прасковья Опанасовна и Леночка Шайкина в промежуточной весовой категории. Стоял Тузик, пьяный, мало что соображающий, но довольный людским скоплением. Трущаяся здесь же Нюрка уже не вызывала в нем страха и ненависти. Да и Нюрка не порывалась шпарить Тузика кипятком. Возможно, она считала свою миссию выполненной: Тузик от злых духов освобожден и пришло время обратить внимание на Бякиных.
Илья Карин к общему собранию не примкнул и просто стоял возле открытой калитки, пытаясь разобраться в происходящем на слух.
– Слышишь, как орут? – Сказал он весело. – Не иначе всей семьей гоняют.
Бякины всегда отличались шумностью семейных разборок, но в этот раз переплюнули сами себя. Кроме пронзительного визга двух избиваемых младенцев из двора, скрытого забором и густым садом, доносились и другие звуки: звон бьющегося стекла, грохот падающего железа, треск ломаемого дерева. Потом раздались дружное куриное кудахтанье и поросячий визг, словно неизвестный, но крайне опасный, хищник ворвался в садок к спящим курам, терзая и пожирая несчастных пеструшек.
– Да, ты прав, – решил Вильям. – Много мы с тобой разборок слыхали, но такой шум впервые случается. Пойдем поближе подойдем.
В отличие от взрослых, изображавших напускную тактичность, мальчишки подошли к самому бякинскому забору. Однако за густо растущими орехами и вишнями ничего не увидели. Иногда свет фонаря на крыльце на мгновенье затмевали какие-то быстро проносящиеся тени: кривые, суетливые, похожие на стремительных монстров, да вопли избиваемых братишек доносились с разных концов двора, причем одновременно, словно Саша и Леша под действием волшебной силы обрели вдруг способность к моментальной телепортации.
– Эх, жаль, – посетовал Илья, – ничего не видать. Судя по звукам, здесь происходит настоящее смертоубийство, а мы этому преступлению свидетелями не станем. Жаль. Жаль.
– Сашка! – Раздался совсем рядом хриплый рык деда Степана. – Выходи, паршивец, сейчас я тебя убивать буду!
– Ишь ты, убивать. – Оживился Илья. – Я убийства только в кино видал. Хочу наяву посмотреть. Как Сашку дед палкой охаживал – видел, как Альбина ремнем метелила – наблюдал. Но чтобы убивали….
– Так что, через забор лезть? – Усмехнулся Вильям. – Смотри, дед Степан не видит нефига. Примет тебя за Сашку и убьет, как обещал. К утру только твой труп и опознают.
– Да риск велик, – согласился Илья. – Я еще жить хочу. Эх, давно мечтал бякинский двор скрытыми камерами оснастить. Много пропустили.
Кто бы спорил. И вправду много пропустили. Все компоненты модных ныне боевиков, фильмов ужасов, вестернов и детективов собрала семейка Бякиных в своем дворе, на радость соседям и себе на горе.
Когда Саша и Леша выскакивали из дома в тщетной надежде убежать от мамы, они толкнули и уронили на асфальт некстати подвернувшегося дедушку. В молодости дед Степан служил в советских карательных органах, выискивая в рядах простодушных колхозников враждебные шпионские элементы. А какие умные речи произносил он после увольнения из «органов» и отсидки за излишнее рвение и «перегибы», а как достойно нес себя, когда работал сторожем в магазине. А как вздрагивали простодушные соседки, когда «Стяпан Сляпой», шел в сельсовет или исполком, поблескивая толстыми линзами своих очков, чтобы «стукануть» на очередного не понравившегося соседа. С младых ногтей Степан высоко нес свое достоинство и не любил, когда его кто-нибудь ронял. А тут уронили не то, что достоинство – уронили саму персону, ценную, любимую, родную. Когда же об него споткнулась выбежавшая вслед за сыновьями Альбина, и железная трубка в ее руках чиркнула по асфальту в нескольких миллиметрах от его драгоценной лысины, старика взорвало. Бодро вскочив на ноги, старик сбегал в дом, вытащил из шкафа толстый офицерский ремень с медной бляхой и подключился к погоне. А братья Бякины скрылись в саду.
За садом бабушка Муня и дед Степан ухаживали не особенно старательно. Нет, по весне все деревья были аккуратно выбелены, и земля под стволами тщательно перекапывалась, а заблудись в саду бедолага-крот, его будут долго и остервенело гонять лопатой, пока бедный зверек не сбежит к соседям, причем по поверхности земли, огромными прыжками, визжа и спотыкаясь. Но от прочих вредителей деревья не опрыскивались, по весне не подкармливались, а про новомодные химические штучки, способные за короткое время превратить яблоки в насыщенные нитратами арбузы, старики слыхом не слыхивали. Половину урожая съедали воробьи, вторую – Саша и Леша, из того, что осталось, бабушка Муня варила варенье. Сад дед Степан посадил во времена своей энкавэдешной юности, и теперь гигантские деревья просто доживали свой век вместе с хозяевами.
Под деревьями росли высокие кусты черной смородины и крыжовника, цветы и какие-то премерзкие колючки, долженствующие давать целебные плоды, но не приносящие обитателям дома ничего, кроме болезненных уколов. В колючках залег Саша, надеясь, что из этих шипастых зарослей его никто выковыривать не будет, распластался, пронзенный во многих местах острыми иглами, и затих.
Леша же, вспомнив первобытную юность человечества, полез на дерево и повис на тонкой ветке, нависающей над птичником и кроличьими клетками. Недооценил он свою многоопытную маму. Частенько бивала она своих сыновей разными подходящими и не очень хозяйственными предметами, часто устраивала она погони и выслеживания – так что имела опыт. Ее острый слух быстро распознал вкрадчивый шорох листьев, а некстати выглянувший месяц осветил непонятный нарост на ветке.
Альбина высоко подпрыгнула, взмахнула трубкой и ткнула ею в этот нарост.
– У-у-у-и-и-и! – Пронзительным визгом придавленного поросеночка взвыл Леша Бякин.
Альбина стала прыгать, стараясь достать своего младшего сына трубой, а Леша начал пятиться, перебираясь на все более тонкие ветки.
– Слезай, скотина! – Орала Альбина Степановна Мазлумян.
– У-у-у-и-и-и! – Выл в ответ Леша.
Наконец Леша добрался до тоненьких веточек, не способных выдержать даже его мышиный вес. Послышался легкий хруст, предполетный писк Леши, а потом раздались чудовищный грохот, треск, крик перепуганных кур, визг поросенка, и запоздалое мяуканье придавленной кошки. Сорвавшийся с дерева Леша Бякин упал на крышу птичника, скатился по ней и свалился на многоярусные кроличьи клетки. Клетки обрушились на землю, а дальше началась цепная реакция.
Упала сбитая клетками стена птичника, рухнул вниз стоявший на сваях поросячий саж. Повалился забор. Загремел бьющийся об забор шифер. Взмыла высоко в темное небо, словно обретшая способность летать, несчастная кошка, до этого беспечно ловившая мышей под сараем, пролетела над деревьями ночной птицей и канула в неизвестность. Следом за ней полетели в разные стороны куры и петухи.
Вся эта разбуженная живность заорала на все голоса. Хорошо еще, что кролики отличаются природной молчаливостью, иначе и они заорали бы благим матом, – кроликам досталось больше всех.
Но громче всех выл Леша. Уж он-то природной молчаливостью никогда не страдал – выл всегда, лишь только представится подходящий случай, лишь только маленькая неприятность заденет его своим краем. Неудачи в школе, оброненный в грязь пряник, отобранный старшим братом любимый карандаш, вызывали у Леши приступы поросячьего визга. Сегодня Леша старался изо всех сил. Его маленькие, но такие мощные, легкие, его железные голосовые связки издавали такой фундаментальный визг, что граждане, живущие на другом конце Солохиного яра перепугано выходили из домов, принимая Лешкины крики за сигнал пожарной сирены. В глубинах колючек заплакал и Саша Бякин. По громкости Лешкиного воя он решил, что брата постигла скоропостижная кончина, и теперь костлявая смерть в лице мамы с трубой подбирается к нему в темноте.
Услышав этот плач, Альбина двинулась в сад. По случаю предстоящего замужества она была облачена в длинное вечернее платье с блестками и высоким разрезом на бедре. Зацепившись за куст, Альбина сделала этот разрез еще более высоким и откровенным, доходящим до подмышки, а шипы на волшебных колючих кустах покрыли все платье оригинальными дырочками и сделали по краю симпатичную бахрому. Такое изменение покроя в другое время обеспокоили бы Альбину Степановну, но сейчас, когда в душе пылал обжигающий огонь мстительности, она таких новшеств не замечала и не оценивала. Может быть, потом, к вечеру следующего дня у нее появится новый повод устроить сыновьям порку, но пока, пока… пока бы за сервиз наказать.
Саша, однако, вскоре затих. Да, острые колючки вонзились в самые неподходящие части его тела, пригвоздив к земле; хилая душонка разрывается от страха; и сердце вырывается из груди, трепеща испуганным цыпленком; но героический ужас убил в Саше желание плакать и вообще шевелиться.
Мама Альбина пробежала мимо него, оставив на облюбованном Сашей кусте изрядный кусок фиолетового платья. Не найдя старшего сына в саду, она вернулась к сараям и клеткам, где Леша уже почти выбрался из руин.
Теперь вернемся к деду Степану. Старик уже много десятилетий носил мощные очки с толстыми линзами, но в последнее время очки помогали плохо. Днем он еще как-то обходился, хотя мог принять соседского пацаненка за внука и кинуться бить, а одиноко стоящий столбик – за бабушку Муню и попытаться поцеловать. С наступлением же сумерек старику приходилось труднее. В такое время суток он пользовался, как правило, слухом и обонянием, и только удивительная память, развившаяся за время службы в «органах» не позволяла ему заблудиться в собственном дворе.
Сидел бы дедушка Степа в креслице перед телевизором, попивал свой жиденький чаек, слушал бы телевизор и ругал власти, так нет же – поперся в сад со своим старым ремнем!
– Сашка, выходи, засранец! – Ревел старик, размахивая ремнем. Наивный дедушка: не такой его внук простак, чтобы выбраться из кустов на этот зов под жестокий ременный удар.
– Выходи, Сашка! – Скрипел дед Степан и углублялся все дальше в сад. За садом шел огород. Старик пересек и его, слегка потоптав бабушкины помидоры. Огород оканчивался забором, отделяющим его двор от двора соседей. Прошедшим летом Саша и Леша выдрали из забора целую секцию. Они играли в рыцарей, и куски старого штакетника как нельзя кстати подходили для изготовления мечей. В таком состоянии забор простоял до сентября, пока заблудившийся в огороде дед Степан не прошел сквозь эту дырку как сквозь пограничный переход, не заметив пересечение границы. Забравшись в соседский сад, старик пошел дальше, как и прежде, размахивая ремнем….
И здесь на сцену выходит главный миротворец, успокоитель и утешитель – бабушка Муня. Нерасторопная старушка попала домой в самом разгаре светопреставления, когда уже был повержен птичник, когда Леша Бякин уже оглашал окрестности воем пожарной сирены, а любимая кошка прыгала по ветвям наподобие макаки резуса и все никак не могла приземлиться. До этого старушка вела неспешную беседу с соседками и до того увлеклась, что не сразу услышала жуткую какофонию, несущуюся из двора. Но когда услышала и оценила масштаб происходящего, пришла к выводу, что без ее вмешательства уютный дом пострадает как от нашествия варваров, тогда и поспешила домой со всех своих коротеньких ног.
– Стой, Альбина, стой! – Закричала баба Муня, хватая свою дочь за руку.
– Они мой сервиз разбили! – Прохрипела Альбина. В этот момент она пыталась добыть из руин клеток Лешу Бякина. Леша добываться не желал и поэтому проворно углублялся в руины.
– Ничего, – говорила бабушка Муня утешительное. – Новый купишь.
– Новый – не старый. Он был мне дорог, как воспоминание. Сейчас таких не делают.
– Тогда Алешку маленького пожалей. Убьешь трубой ненароком.
– Не убью, он живучий, в меня уродился.
– Тогда курей, уток и кроликов пощади.
Альбина задумалась над этим предложением и огляделась. И только тут она осознала, какие масштабные разрушения сделали они вместе с сыном, какие потери понесло домашнее хозяйство. Свет фонаря на крыльце дома освещал ужасающую картину потерь и бедствий. Орали куры. Самые проворные из них взлетели на крышу и деревья, но благодаря своей слепоте с этих насестов соскальзывали и, неуклюже хлопая крыльями, падали на землю. Носились апоплексические кролики, потерявшие от ужаса всю свою осторожность.
Между кроликами сновал кабанчик, топтал несчастных зверьков, кидавшихся под его копыта, как камикадзе под танк. Мускусные утки, все как одна, застряли в заборе. Теперь их задние части, суетливые хвосты и подвижные лапки дергались внутри птичьего двора, а гибкие шеи и головы трепетали снаружи. В свойственной их породе манере селезни астматически шипели, а самочки панически крякали. Поросячий саж и кроличьи клетки превратились в скопление поломанного дерева и металла, в недрах которого шебуршил и пронзительно выл Лехоша
Обычно состояние домашнего хозяйства Альбину не слишком заботили. Главное – есть, что поесть и чем очередного мужа попотчевать. Всех этих кур, цыплят, уток, свиней, кроликов и нутрий Альбина Степановна представляла в готовом виде, лучше, жареном или запеченном. Хозяйством занимались родители. Но вид произведенных разрушений вверг и беспечную Альбину в состояние некоторого замешательства, – вдруг скончаются от стресса утки, куры и кролики, подоспеет время свадьбы, а на стол ставить нечего. Решив так, Альбина отдала матери свое боевое оружие, трубку от гардины.
– Забирай! – Сказала она.
Увидев сдачу оружие, затих Лешка Бякин, зазвенел металлом, зашуршал поломанным деревом, выпростал из руин свою всколоченную голову. Близость главной защитницы – бабушки навела его на мысль, что мама больше его трогать не будет, все беды миновали и впереди только сладострастные минуты бабушкиного обожания. Обычно после очередной маминой порки или Сашкиных издевательств бабушка принималась Лешу жалеть, кормить его размоченными в сладком чае сухарями, гладить по головке. И если бы этому событию не предшествовали жестокие телесные страдания, Леша такие минуты бы любил.
– Вылезай, калека, как-то слишком миролюбиво позвала сына Альбина. Леша поддался на такой призыв и выбрался из развалин. Альбина медленно подошла к нему, совсем нежно взяла за руку, а потом, резко подняв с земли обломок доски, пару раз ударила по поджарому заду. Лешка громко взвыл, вырвался на волю и, продолжая выть, скрылся в саду.
– Вернешься – добавлю! – Крикнула ему вслед Альбина.
– Все, отвела душу? – Осуждающе спросила бабушка Муня.
Альбина ничего не ответила. Завернувшись в остатки своего изорванного, словно простреленного ружейной дробью платья, она отправилась к дому и села на ступеньках крыльца.
Теперь дед Степан. А дед Степан по-прежнему охотился на внука в соседском саду. Как только в ближайшем кустике раздавался подозрительный шорох, дед наносил туда хлесткий удар ремнем. Саши в кустах не было (что ему у соседей делать?). Шорох в основном издавали суетливые ежи, или просто вечерний ветерок играл листвой. Но когда на выложенной половинками кирпича садовой дорожке показалась человеческая тень, дед Степан, размахивая ремнем, ринулся к ней. «Наконец-то, – подумалось старику, – сейчас маленький стервец ответит за все».
Бякины не знали задних соседей. Ну, живут там какие-то, садик тенистый развели, теплицы держат, деньги зарабатывают. Они даже ссорились с ними только однажды, когда Леша лазал в теплицу за ранними огурцами, порвал пленку и был пойман на месте преступления. Кстати, ни Альбина, ни старики не посчитали Лешкин проступок преступлением и крайне возмутились, когда им выставили претензии и счет.
Соседи тоже с Бякиными знаться не хотели. После последний схватки, в которой, конечно же, проиграли, они со стариками и Альбиной даже не здоровались, а вечерами швыряли им через забор разный мусор.
Но этим вечером их ждала новая встреча. Правда старик принял соседку за своего старшего внука, а соседка, в свою очередь, посчитала деда кровожадным убийцей-маньяком, так разрекламированным в последнее время телевидением.
Раздался пронзительный женский визг, и дед Степан сразу понял, что имеет дело отнюдь не с внуком, но с какой-то незнакомой женщиной, странным образом оказавшейся на его пути. Он поспешил удалиться, но заблудился среди помидорных грядок и теперь блуждал там, начиная панически плакать. Соседка же повалилась на дорожку и продолжала орать, суча ногами по кирпичному покрытию.
Громко топая ногами, на помощь жене прибежал хозяин сада.
– Что, Люба? – Задыхаясь, спросил он.
– Вон, – указала Люба на смутную тень старика, топчущего помидоры, и горько всхлипнула….
Во двор к Бякиным постепенно приходило успокоение. Альбина, отведя душу на Лешкиных ягодицах, сидела на ступеньках дома, куталась в обрывки платья, нервно курила. Бабушка Муня стояла над ней и говорила утешительные слова. Мол, сервиз, конечно, вещь ценная, красивая, жалко до слез, но и без него прожить можно. Вот они с дедом без всяких сервизов трех дочерей вырастили (к слову сказать, непутевых.) Не стоит этот сервиз жизни ее сына, Алешки маленького. Сам Алешка маленький, все еще страдающий неземным страданием, подобно проголодавшемуся волку выл где-то в саду. Но Альбина на утешения не поддавалась.
– Какой был сервиз, – горько посетовала она, глубоко затягиваясь сигаретным дымом.
– Ну и шо, – проквохтала бабушка Муня. – У наши времена никаких сервизов не было. И жили себе. Дед Степан «врагов народа» выявлял. Да, кстати, куды ж он подевалси?
Тревожную весть о старике принес Саша Бякин. Позабыв про угрозу быть битым, если не убитым, он подбежал к женщинам и прокричал, задыхаясь:
– Мама, бабушка, деда убивают!
– Кто убивает?
– Сосед!
Дома Бякины частенько ссорились друг с другом, дрались, били посуду и ломали мебель. Иногда казалось, что этот дом сосредоточение ненависти друг к другу. Однако когда в дело включались посторонние лица, Бякины сразу же прекращали усобицу, объединялись в братской, единокровной любви и с устрашающим шумом сметали неприятеля. Обычно шум производили Саша и Леша, Альбина, вооруженная камнями и прочими метательными снарядами, шла в авангарде, дед прикрывал тылы и фланги, а бабушка Муня на всякий случай таилась в засаде.
Вот примерно таким порядком двинулось в бой бякинское семейство. Однако за уважительным отсутствием сразу двух представителей семейства, боевой строй пришлось делать компактным, а ряды тесными. Даже бабушка Муня, обычно во время предыдущих сражений залегающая в засаде, ныне выдвинулась вперед в общем боевом натиске. Все три представителя семейства побежали в сад.
Деда Степана не то, чтобы били – так, трепали просто. Муж испуганной женщины, огромный и сильный, поднял старика над землей, так что его вытянутые ноги только слегка задевали кирпичную дорожку, тряс для стимуляции мыслительного процесса и задавал вопросы. Толстые очки старика висели на одном ухе, а лысенькая головушка болталась взад-вперед.
– Говори, – грозно вопрошал мужик, – что ты хотел сделать с моей женой?
– Я… мя… ня…, – невнятно отвечал старик.
– Как ты здесь оказался, старый развратник?
– Я… ня… мя…
– И зачем тебе ремень, извращенец?
– Толя, осторожно! – Предупредила женщина. Предупреждение это было нужным, но несколько запоздалым. В уютный садик, такой покойный и нежный, заросший отцветающими гвоздиками и расцветающими хризантемами, вломилась Альбина, тайфун в порванном платье. Следом, немного отстав, бежали Саша и бабушка Муня. Саша орал даурским котом, пронзительно, скрипуче, противно. Запыхавшаяся старушка молчала, но она держала в руках стальную трубу от гардины.
– Отпусти его, убийца! – Проорала Альбина.
Хозяин двора ничего не понял. Он готовился наказать какого-то зарвавшегося старикашку, как он предполагал, бомжа, почему-то напавшего на его жену, но тут из темноты вынырнули три монстра в человеческом обличии. Альбина быстро выхватила из рук матери трубу от гардины и приемом японских самураев нанесла размашистый удар. Сосед-мучитель тут же отпустил свою жертву и повалился на землю, схватившись за голову. Однако упал на землю и дед Степан и тоже схватился за свою лысину.
– Ой, Толенька, – запричитала женщина. – Что они с тобой сделали? Убили тебя, Толенька! Милицию надо вызывать и «скорую»!
– Сашка, вызывай «скорую»! – Прокричала бабушка Муня. – Твоя мать твоего деда убила! – Бабушка Муня ясно разглядела, что основной удар стальной трубы пришелся именно на голову деда Степана. Бабушка Муня знала, что ей делать. Не знал Саша. За «скорой помощью» он не побежал и продолжал швырять в соседей камни.
Хотите знать, как изгонялись из дома несостоявшиеся кандидаты в мужья? Изгонялись жестоко, как изгоняются из пчелиного улья утратившие надобность и доверие трутни. С громом, криками и побоями. Иногда их приходилось эвакуировать на машине «скорой помощи» по причине травматического обездвиживания. Некоторые, самые быстрые и трусливые спасались бегством, проворно преодолевая высокий забор. В такие мгновения от Альбины могли пострадать и ближайшие родственники, и страдали, если не успевали вовремя спрятаться. Так что боевого задора или, как в просторечье говорится, дури, ей было не занимать.
Старик не утратил способности к передвижению, он откатился в сторону, предоставив дочери возможность напасть на обидчика. И Альбина напала. Как толстовская «дубина народной войны» она принялась гвоздить соседа, жестоко, упорно, остервенело. Сосед, лежа на спине, пытался отбиваться ногами. Ногами он размахивал проворно и быстро, блокируя удары, не давая попасть по телу и голове.
Видя, что удары почти не достигают цели, Альбина стала кружиться вокруг соседа. Сосед тоже принялся вращаться на спине, стараясь, чтобы его дрыгающиеся ноги, оказались напротив Альбины. Некоторое время поединок проходил при равенстве сил. Альбина Степановна задевала противника только по ногам – больно, но терпимо. Сосед не оставался в долгу и пару раз пребольно пнул женщину, для этой цели он применил очень необычный прием, подсмотренный, наверное, у лягающихся ослов или у дерущихся котов: высокий прыжок и удар обеими ногами, все это – лежа на спине. Но постепенно мужчину стали оставлять силы. Он уже не так проворно крутился на спине, не так ловко отвечал на удары. Туго приходилось хозяину двора, но тут ему на помощь пришла жена. До этого сидящая на земле и громко вопящая, она выковырнула из садовой дорожки половинку кирпича и запустила им в Альбину. Попала, чем сбила боевой задор.
Семейство Бякиных (а мы договорились называть этой фамилией всех членов семьи) не смотря на тупость, отличаются одним важным умением – они знают, когда следует нападать, а когда необходимо спешно уносить ноги. Подвергшись обстрелу кирпичами, они произвели быструю и умелую ретираду, не забыв взять на руки и унести с собой деда Степана. При этом Саша прикрывал отступление, швыряя камни в ответ.
Вскоре все семейство скрылось в темноте, а соседи, так и не понявшие, что за опасные существа только что на них напали, отправились залечивать раны.
Конец ознакомительного фрагмента.