Дизайнер обложки А. Закопайко
© Алексей Сергеевич Вилков, 2017
© А. Закопайко, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4485-7081-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
– Я не люблю тебя, – равнодушно произнесла я и опустила ресницы.
Дима пытался что-то добавить, но его обветренные губы не смогли разомкнуться, словно сжатые стальной пружиной и оцепенением.
– Я не люблю тебя! – повторила я более твердо, подавляя зарождающийся ком в горле. – Как ты мог полюбить такую особу?!
– Не говори так, – его губы задрожали как оголенный пух. – Зачем все бросать на ровном месте?
– Я не могу общаться через силу.
Вследствие дурного настроения мне не хотелось придумывать веские аргументы, взвешивать за и против, впадать в душераздирающую истерику и прикидываться полоумной. Дима достоин лишь презрения, карликового смешка и кривого удара в пах. Он не первый и далеко не последний мой транзитный ухажер. Бесконечная мыльная опера.
Несчастный не собирается уходить без скандала. Ему нужен долгий разговор с выяснением отношений и поиском виноватых. Я же заранее приготовила ему прощальный сюрприз. Очень милый. Чтоб добить. В точку. Навсегда. В нокдаун.
Он не предполагал, на что способна не уязвленная, не оскорбленная, и не униженная женщина в поисках развлечений. Не уверена, заслужил он этого или нет, но дело сделано. Обратно не вернуть печальные повороты судьбы.
– Не понимаю. Может, это злая шутка, – нервно дергает запонки Дима Вингурт. – Со мной никто так не поступал. Ни одна девчонка не посмела. Ты, конечно, другая. Ты особенная. Я добился тебя потом и кровью. Но для чего? Чтобы ты все разрушила? Ты получаешь удовольствие от своей жестокости? Яна! Почему ты смотришь на меня с отвращением?! Что мне еще сделать, чтобы мы попробовали начать с чистого листа?!
Запонка слетает с края рукава и падает под стол, издавая писклявый звук. Дзынь… Дима пытается достать ее, согнувшись в пол оборота, сдирает с себя вторую запонку и кладет ее в недопитую чашку кофе.
– Ты смешон, – резюмирую я его детскую выходку. – Запонка тебе пригодится.
– Вижу, ты что-то еще придумала. Недосказанность. Твой неподдельный блеск глаз – его не обманешь. Так ты сияешь перед очередной выходкой. Что на этот раз?
Я перекидываю ногу на ногу, чтоб чувствовать себя уверенней и справиться с накатившей ноткой волнения. Мой умирающий ухажер потеет как верблюд в финской сауне. Я чувствую, как из-под его подмышек прыгают вниз холодные капли-самоубийцы. Его забитые прежде ноздри вот-вот извергнут адское пламя отчаяния, а голова взорвется сотнями прогнивших извилин. В уме ему не откажешь, но применяет его Дима чересчур однобоко. Иначе он никогда не связался бы со мной. Мир тесен. Москва тем более. Мы крутимся на одной раскаленной сковородке и катаемся на одном колесе обозрения. Бесконечный аттракцион. Никто не вырубит рубильник. Заветная кнопка останется нетронутой. Пока мы живы, будем изливаться желчью от остроты ощущений и головокружения.
Да будет так…
– Закажем выпить?
– Я не собираюсь задерживаться.
– А я выпью, – говорит Дима и изображает привычный жест. – Вина! Нет! Водки! Водки!
Пока он ждет официанта, я ставлю шах и мат, чтоб его горло пересохло окончательно.
– Я звонила Вере, – как бы невзначай упомянула я, кокетливо улыбнувшись.
– Подожди, я не расслышал, – ерзает он как каторжник на электрическом стуле.
– Я позвонила твоей жене!
Гримаса изумления покрывает Вингурта лучше любого скульптура.
– Зачем? – выдавливает он резонный вопрос.
– Давно мечтала познакомиться с твоей благоверной. Эта никчемная тетка доит тебя, как корову. Не понимаю, что ты в ней нашел? Попутал тебя черт жениться так рано. Люди твоего статуса женятся за пятьдесят, а ты позволил охомутать себя до сорока.
Гримаса изумления разбивается как глиняный горшок, и накатывает волна растерянности.
– Я не понял! Ты звонила Вере? Ты с ума сошла! Ты не могла так поступить?!
– Вполне в моем духе. Я же экстравагантна и непредсказуема. Такую ты полюбил, поэтому и терпел меня. Теперь пожинай плоды.
– И что ты ей наплела?
– Что ты тряпка и размазня, неудачник, лжец, и в постели ни на что не годишься. Это наболевшее, милый! Мы промыли твои косточки и обменялись впечатлениями.
– Да ты…! – он чуть не бросается на меня как ущемленный мавр, которого предали не в первый, но точно в последний раз. Кругом свидетели, и он не решится впиться в мою нежную загорелую шею.
– Не рыпайся, если репутация дорога. Здесь все свои. Подумай, чью мордашку ты увидишь на первых полосах газет? Ты не публичный человек, я знаю, но стать им никогда не поздно. Повод найдется.
Его червонные зрачки готовы выпрыгнуть из орбит и поскакать по залу, чтоб нырнуть в случайный бокал с шампанским. Но невиданная сила удерживает их, и милый напоминает пучеглазого губернатора Калифорнии.
Мы были счастливы, но счастье не длится вечно, тем более мое. Я никогда не позволяла себе привыкнуть к нему и научиться дорожить отношениями. Если бы я вообще чем-то дорожила?! Это не про меня. Мне одновременно и хорошо, и плохо, хочется смеяться и рыдать. Наверно, я садистка, но в этом своя неподдельная прелесть и утонченное очарование, чтоб так причинять боль человеку, до которого даже не дотронулась пальцем. Такое страдание переносится гораздо мучительнее и страшнее. Душевную боль нельзя пощупать и измерить, но можно ощутить. Дмитрий Вингурт на пике этого ощущения. Я наполняюсь теплотой и томлением. Мне жарко, я горю огнем от его злобы.
Как умилительно смотреть, когда перед тобой человек распадается как карточный домик. Как с него слетают маски, как рушится его имидж, и спадает пелена, и он становится таким, какой есть на самом деле, без пафоса и без наносного блеска. Без катафот, мигалок и охраны. Безобидный Дима вовсе не лев, а маленький ягненок, которого настигла хитрая волчица, но есть не стала, так как добыча уже сгнила.
По его терзаниям я понимаю – он готов рвать на себе волосы, коих осталось пара дюжин на самом краю затылка. Чем больше лысина, тем меньше хватка. Аксиома не требует пересмотра. Никогда не буду общаться с лысыми. Хватит последнего опыта. Травмировать себя вредно.
Дима уничтожался и не находил слов, чтоб высказать мне, что накопилось в его продажной нефтегазовой душонке. От него действительно пахло газом, а из ноздрей текла смрадная и тягучая черная жидкость. В его жилах топливо. Вместо сосудов – дырявые трубы.
Зачем я связалась с ним? Теперь жалею. Сначала вспышка, а потом гарь. Наше первое свидание прошло здесь. Так суждено, что и последняя встреча на том же месте. Символично. Взять на вооружение? Можно. Как бесконечный цикл из точки «а» в точку «а». По кругу.
От размокшего вида Димы у меня портится аппетит. Я и так не ела с полудня, а теперь в меня не влезет ни одна испорченная устрица. Нудно бурчит в желудке, но Дима ничего не слышит.
– Со мной так нельзя, – прорывается он на лай. – Слышишь? Это тебе не шутки.
– О чем ты?
– Молись, что жена не воспримет тебя всерьез! Развод сейчас не входит в мои планы. Мы все это обсуждали! Ты давала обещание не лезть в мою жизнь!
– Это наша жизнь, милый! Как ты относишься ко мне? Как к вещи? Поиграл и бросил? Напоил, покатал, переспал и послал? Нет! Мне надоело быть ее тенью. Теперь твоя жена знает, что тень – она!
– На нее записано половина состояния! Она меня разорит!
– А как же наше счастье? Ты обещал…
– Молчи! – Дима срывается на крик, привлекая внимание посетителей с самых отдаленных столиков.
Он теребит бумажник и нервно улыбается. Пальцы не слушаются хозяина. Из портмоне вылетают кредитки и мелочь. Несколько купюр падают под стол. Дима неуклюже нагибается в три погибели и поднимает деньги. Лезет в чашку за запонкой и прячет ее в карман взмокшего пиджака.
– А как же водка?
– Исчезни!
Столик пустеет, и я остаюсь одна, окруженная пустозвонами и обслугой. С одной стороны мне стало гораздо легче, а с другой – тошно. Пусть это происходит регулярно, но сегодня особенно плохо. Утешает одно: щедрый Дима оплатил счет и одарил ресторан грандиозными чаевыми, а я в них совершенно не нуждаюсь.
Встречались мы сравнительно мало. Прежде волнительный и феерический роман не оправдал ожиданий. Он не покорял меня как средневековый рыцарь, не одаривал серенадами и не купал в позолоченной ванне с пьянящим шампанским. Он лишь включил меня в список своих повседневных дел и приглашал на свидания как на очередную сделку. Как часто прошлое повторяется вновь и вновь. Не помню, кто сделал первый шаг, и что привлекло в нем – это останется неразгаданной тайной. Дима Вингурт ухаживал долго, даже красиво, немного изящно и немного занудно, но очень обстоятельно. Он боялся разоблачения, держал нашу связь в секрете и нарочито конспирировался. Жена так бы и осталась в неведении, если бы не я.
Я не люблю лгать, и не обманула, когда призналась в неискренности своих чувств. Я не люблю его, и никогда не любила, испытывая только дружеское участие. А Дима? Он пережил бурлящий вулкан страстей. Его будоражили наши обеды и ужины. Я стала его главной сделкой, дорогим долгосрочным проектом, но он так и не записал меня в свой актив. Не помню, какой он по счету, но мой список внушительный, и я сама вставляю в него новые имена. Регулярно. Почти каждый месяц.
Что хочет женщина? Чего хочу я? Вечный вопрос, и вечное отсутствие ответа. Я словно несчастье для любого мужчины.
Устав пережевывать глупые мысли, я созвонилась с Кристиной и отправилась на шопинг-терапию. Мы часто обсуждаем наши серые будни и яркие победы. Сегодня победа моя, а Кристи редко может похвастаться достижениями. Она взбалмошна, многословна, навязчива и заносчива, точно моя карикатура или жалкая копия художника-неудачника.
Изобразить меня очень сложно. Прошлым летом я отдалась в руки самоуверенного мастера на Арбате, рисовавшего незамысловатые портреты карандашами. Он взялся, как ему казалось, за легкую и привычную работу. Я сидела напротив и загадочно вглядывалась в прохожих, создавая отрешенный вид, как требовал того мастер. Через полчаса немого ожидания портрет был готов. Маэстро показал свой шедевр, но ни одна черта не подходила мне. Портрет казался чужим, а женщина далекой и совершенно не похожей на себя. Мастер удивился, признавшись, что не ожидал подобной лажи. Он долго бегал зелеными зрачками по холсту, ища, где он мог так непростительно сбиться. Я понимала, что меня не уловить, тем более холсту бульварного самоучки. Если бы сам Сафронов взялся за мой портрет, то нет никакой гарантии, что гений справится и передаст мой неповторимый образ.
В тот вечер меня сопровождала беззаветная Кристи. Тогда она совсем не отличалась благоразумием, была моложе и с полным букетом вредных привычек, успевших заточить ее нервы и испортить психику.
«Плохой портрет», – сказала она с грустью. «Вы правы, – растерянно кивал художник. – Я ошибся. Не понимаю, как так вышло?! Вы не обязаны платить». Я великодушно наградила его за труд. «Возьмите, вы заслужили, но в следующий раз не беритесь за непосильную ношу. Меня никто не сможет нарисовать». «Вы неуловимы! Кисть не слушалась!». «А я предупреждала, – довольно улыбалась я. – Мне бы поспорить с вами на всю дневную выручку, но я не хочу обкрадывать честного русского художника». Несостоявшийся профи попросил оставить ему рисунок. Он будет изучать его и гадать, что он сделал не так, и под каким углом впивался в мою сущность, что так непростительно исказил реальность. Я согласилась. Пусть смотрит, пусть изучает, ведь ему не понять этого феномена.
Художник попросил разрешения исправиться и бесплатно изобразить Кристи. Милашка саркастично ухмылялась, но колебалась. «Пожалуйста, – сказала я, – у вас получится. Кристина – очень фотогенична». «Не льсти!» – бурчала спутница, согласившись на эксперимент.
Мастер принялся творить, задрав рукава, чтоб вернуть себе утраченную репутацию. На холсте Кристина вышла точной копией оригинала. Я наградила арбатского живописца одобрительным взглядом. Кристина впивалась в свой лик и искала десять отличий, но не нашла ни одного. Ей было очень сложно принять сей факт, что я осталась не угаданной, а ее легко намалевали как дворовую собачонку.
Мастер доволен. Его залихватские широкие усы, где наверняка кишели не менее креативные вши, блестели слюной, закручиваясь вверх, пытаясь изобразить подобие мимолетного вожделения. Его пробило в пот. Лицо страдальца побагровело ванильным загаром, и сорокалетий худосочный мужчина походил на сумасбродного старика, счастливого от осознания своей значимости.
Мы были несказанно щедры и одарили старательного виртуоза сполна. Кристи надулась, как карапуз, делая вид, что ей не нравится рисунок, теребя его лакированными пальцами. Не выдержав приступа ревности, она выбросила его в первую попавшуюся урну.
Пролетели вереницы дней. Многое изменилось и позабылось, многое встало на свои места и перевернулось вверх дном, тем более изменилась и моя проверенная временем Кристи.
– Ты чем-то огорчена? – спросила она, ковыряясь в толстой звенящей сумочке, забитой мятыми визитками, салфетками и ментоловыми пастилками.
– Час назад я послала очередного тугодума.
– Так почему ты не в духе? Он угрожал тебе?
– Не так, чтобы всерьез.
– И чего ты паришься?! Жене его настучи.
– Я так и сделала
– Вот сучка!
– Ты удивлена? – спросила я наигранно скромно. – Мне совсем не сложно. Поганец пользовался мной как куклой. Должна же я ему отомстить?! Получилось не пыльно, но с эффектом разорвавшейся бомбы.
– Сильно. Раньше ты избегала семейные распри.
– Я прогрессирую. Чего только не сделаешь, чтоб ощутить свою власть и превосходство. Когда мужчина превращается в полное дерьмо, остается тупо размазать его по асфальту.
– Размазать – это одно, но как бы самой не вляпаться.
Колкое замечание Кристи оказалось актуальным и даже эстетически выверенным. Признаться, я не ожидала от моей полоумной старушки проникновенных пассажей. Но я не отнеслась к ней всерьез, пропустив намеки мимо ушей. Настроение находилось ниже плинтуса даже после двух бокалов Шато, обсуждения последних сплетен и безудержного транжирства из-за новой коллекции «Диор».
Чересчур внимательная Кристи замечала любые нюансы. Я не прятала лицо и выдавала себя неестественной молчаливостью, заметно хмурилась и слишком глубоко затягивалась, выпуская дым через нос. Кристи не кухонный психолог и не обладает даром проникать в чужой внутренний мир и латать в нем щели, тем более забивать досками разбитые дыры. Кристи закрыла тему и переключилась на свои новости. Пришлось слушать ее и не перебивать, чтоб моя хандра не перекинулась на подругу. Иначе нам суждено разбежаться по норам. Пить в одиночестве – дурной знак.