Э. И. Воробьева. Экспедиция во Вьетнам
Уже не один год прошел, как не стало Владимира Евгеньевича, но в это как-то не верится, может быть, потому, что он продолжает быть в наших сердцах, делах и воспоминаниях, а может быть, еще и потому, что сам он очень любил жизнь и ее трудно представить без него. Кажется, вот распахнется дверь и он войдет со словами: «Вот он я, как вы тут?» И видится он бодрым, веселым, загорелым, со смешинкой в глазах, каким мы привыкли встречать его после возвращения из очередной экспедиции, где черпал он силу и энергию для рутинной, но необходимой работы.
По-видимому, именно в экспедициях, которых было немало за его плечами, он жил и работал наиболее плодотворно. Только в тесном единении с природой он мог утолить свою неиссякаемую жажду познания неведомого и нового, что дарил ему окружающий мир. Владимир Евгеньевич жадно впитывал в себя эти дары природы и был непомерно счастлив даже самым маленьким открытиям. Наблюдая его в экспедиции во Вьетнаме в 1979 г., я поражалась его перевоплощениям, когда он буквально как ребенок, радовался и восхищался шерстью животных и перьями птиц, оставленными на кустах, или их следами и экскрементами на дорожках. Он упоенно докладывал о своих находках в диктофон, с которого потом Алла Владиславовна печатала новые страницы его книг.
Вспоминаю поход во Вьетнаме за слонами, куда я пошла с большой неохотой. Сначала ехали на машине, а потом около 7 км пешком по джунглям, с переправой (вброд по горло) через мутную реку. В джунглях разноцветные пиявки, которые, как иглы, впивались в шею и руки, а у реки огромные москиты. Я сбила ноги в жестких ботинках, еле шла, мечтая о стакане ананасового сока. И вдруг, как в сказке, зычный голос Владимира Евгеньевича: «Таня, Эмилия Ивановна, ребята! Сюда! Я нашел ананасы!» Когда мы подошли, он ловко разрубал ананас охотничьим ножом. Каждый получил по куску, какое это было блаженство! Слонов мы, однако, не встретили: только нашли место, где они останавливались на отдых. Но Владимир Евгеньевич, как истинный оптимист и следопыт, остался доволен этим походом, в котором он, казалось, ничуть не устал, долго подшучивая над моей хромотой. В конце этой экспедиции, возвращаясь в Ханой, мы разбились по машинам. Владимир Евгеньевич взял в свой газик меня, Л. Н. Медведева и двух зоологов-вьетнамцев. Шофер-вьетнамец был неопытным, и машина вскоре сломалась. На ремонт ушло несколько часов, и ехать пришлось в ночь через перевал, где накануне бандиты расстреляли военную машину. Настроение было, скажем прямо, не очень веселое. Когда мы тронулись в путь, Владимир Евгеньевич обернулся ко мне и сказал: «Будем петь песни, начнем со студенческих». За 5 часов поездки у нас кончилась вода, потом бензин и мы несколько раз были вынуждены останавливаться, чтобы заправиться. И здесь нам повезло, мы перепели весь возможный репертуар, включая дореволюционные, довоенные и городские песни. Я охрипла и отказалась петь. К тому же слух у Владимира Евгеньевича был далеко не идеальным. Но он не разрешил мне замолчать, сказав в приказном порядке: «Пойте, пожалуйста». Теперь я думаю, что это был единственный способ поднять дух у сидящих в машине.
На другой день состоялось заседание на высшем уровне во Вьетнамском научном центре, где Владимир Евгеньевич докладывал о результатах экспедиции. Глава центра во френче времен войны слушал доклад, расхаживая по кабинету. Нам дали по чашке зеленого чая и рюмке ликера. После бессонной ночи, глядя на маячащего человека и слушая тихую речь Владимира Евгеньевича, я задремала. Но Владимир Евгеньевич удивительно быстро мог подметить поведение аудитории и каждого в отдельности. Закончив свое выступление он добавил: «А теперь послушаем моего зама, которая в течение первого месяца руководила экспедицией во время моего отсутствия». Я вздрогнула и укоризненно глянула на Владимира Евгеньевича – ведь мы не договаривались, что я буду выступать. Но он вкрадчивым голосом добавил: «Пожалуйста, Эмилия Ивановна, мы Вас слушаем». Я доложила, как говорили, неплохо. А Владимир Евгеньевич после этого совещания сказал мне, явно обиженный: «А нехорошо было дремать на моем докладе».
Наутро мы собирались обратно в Москву. Владимир Евгеньевич ловко упаковывал на веранде свой экспедиционный багаж, который был довольно объемистым. Пришел Ю. И. Чернов; с ним мы собирались пойти на местный базар и купить сувениры перед отлетом. Я хотела было откланяться и двинулась к двери. Владимир Евгеньевич, который в это время завязывал какую-то коробку, вскинул брови и удивленно спросил меня: «А Вы куда?» Юрий Иванович ответил: «На базар, мы же договорились». В ответ: «Вы, Юра, можете идти, а Эмилия Ивановна, как я надеюсь, пойдет в свою комнату и напишет перед отлетом отчет о нашем вчерашнем совещании с вьетнамцами и изложит свои выводы и соображения о перспективах дальнейших работ». «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – подумала я с горечью. Но спорить было бесполезно. Я несла наказанье за мое поведение накануне. Сам Владимир Евгеньевич не позволял себе быть невнимательным к докладчику и терпеть не мог, когда это делали другие.
Замечательной чертой его было не просто внешнее внимание, а желание понять не только обсуждаемую тему и проблему, но и оценить возможности самого говорящего в смысле его научной перспективности. Он редко здесь ошибался и очень огорчался, когда неглупые научные сотрудники тянули с диссертациями или не писали монографий. Зачастую он это воспринимал как личную обиду, тем более когда хорошо относился к человеку. Однако в отношении человеческих качеств он нередко испытывал иллюзии, особенно если человек мог удачно льстить и доказать свою нужность и кроткость. Своенравие и резкость высказываний были ему не по душе, хотя и то и другое было присуще ему самому. В то же время, будучи по натуре мягким, добрым, он чувствовал свою несправедливость и старался сгладить доставленные им обиды, чаще в шутливой форме. На него невозможно было долго обижаться.
Будучи жадным до знаний, он не только был внимательным слушателем и хорошим собеседником, но обладал редкостным в нашем обществе талантом: отсутствием комплекса неполноценности и боязни признаться, что он чего-то не знает. Я имела возможность обсуждать с ним сложные проблемы эволюционной теории и палеонтологии. Он не был дилетантом даже в тех узких областях, которые были достаточно далеки от него. В целом он обладал очень широким научным кругозором и умением выделить главное – суть предмета. Вопросы, которые он задавал по ходу дискуссий, могли поставить в тупик даже самых знающих специалистов, а главное – они часто побуждали к новым мыслям и к новым разработкам. Это все я испытала на себе.
В какой-то мере Владимир Евгеньевич был моим учителем и в жизни, и в науке. Он воспитал во мне многие качества: выдержку, терпение, уважение к чужому мнению и сдержанность в выражениях своих эмоций. Глубоко уважая Владимира Евгеньевича, я очень дорожила его мнением и отношением ко мне. И я благодарю судьбу за то, что в течение многих лет смогла работать рядом с ним и как ученый, и как заместитель директора и при этом чувствовать его дружеское расположение.