Глава вторая
Август
Он был длинный и узкий, как дома в Амстердаме. Еще он напоминал древко знамени – такой был тощий, а на самом верху, в конце древка, развевались ленточки бескозырки.
Лицо его я помню только в профиль, кажется, фаса там вовсе не было: огромный костлявый нос, тонкие губы и гигантский упрямый подбородок. Глаза были посажены глубоко, очень глубоко; выпирали острые скулы и надбровные дуги, а густые рыжие брови мешали Августу смотреть на мир – глаза смотрели словно из пещеры в скале, вход в которую зарос кустами.
Он был очень белокожим, до голубизны, до прозрачности, – и усыпан веснушками.
Вошел с велосипедом на плече – втащил кривой, старый и ржавый велосипед на четвертый этаж и повесил на крюк в стене.
– Воруют велосипеды, – это было первое, что Август сказал, а потом он добавил: – Здравствуйте, добро пожаловать! Хорошо, что ты приехал. Работы много. И славно, что с юнгой. Будешь юнгой? – это он уже моего сына так спросил.
Велосипед Августа меня потряс. У этого велосипеда было кривым все: рама, руль, колеса. Колеса были искривлены так, что непонятно было, как они могут вращаться. Казалось, что этот велосипед попал под поезд. Невозможно было представить, что кто-то захочет такую машину украсть.
– Воруют? – спросил я.
– Еще как, – весело подтвердил он. – Если оставить велосипед без присмотра, за пять минут стащат.
Я не мог отвести глаз от велосипеда. Знакомы ли вы с игрой «буриме»? В буриме играют на дачных чаепитиях. Это коллективный экспромт: пускают по кругу лист бумаги, и каждый пишет по одной строке стихотворения, причем складывает бумагу так, чтобы следующий поэт его строку не видел. Так вот, у Августа было велосипедное буриме. Рама была розовой и изящной – от дамского велосипеда; руль – от гоночного; колеса разного размера – одно от огромного дорожного велосипеда с широкими шинами, другое – от спортивного, с шинами узкими. Седло, вероятно, было антикварным – таких я сроду не встречал, из цельного куска стали. Для придания сиденью мягкости Август обмотал железку изолентой. И вся эта конструкция была ржавой и погнутой в разные стороны.
Август понял мое недоумение и пояснил:
– Хороший велосипед. Просто с виду кривой.
– Да, – сказал я. – Странный велосипед.
– Ничего удивительного: я собрал свой велосипед из разных деталей. Где-то найдешь колесо, где-то раму.
– Тут все так делают, – сказала Саша. – Собирают свое из чужих деталей. Поэтому оставлять велосипед на улице опасно. Снимут колеса. Или седло.
– Велосипед надежный, – сказал Август. – И быстрый, если надо.
– Куда спешить? – разумно сказала его жена. – До порта рукой подать.
Говорили мы по-русски. Акцент у Августа имелся, но говорил он чисто: падежи ставил правильно и женский род с мужским не путал.
– Я к чужим языкам способный, – пояснил он, – люблю разных людей, и с каждым – на его языке. Четырнадцать языков знаю.
– Четырнадцать? – Моя жена ахнула; она немецкий учила всю жизнь, правда, нерегулярно.
– Или пятнадцать, я уж не помню. В колледже иезуитов выучил.
– В колледже иезуитов? – ахнул уже я. Костлявый рыжий верзила в бескозырке, обладатель велосипеда, собранного из ворованных деталей, и корабля, наличие которого казалось все менее вероятным, окончил колледж иезуитов? Знает пятнадцать языков?
– Хотел стать епископом, – пояснил Август, – а может, и кардиналом. Люблю Священное Писание. Думал читать проповеди. Потом передумал. Решил жениться. В жизни надо все попробовать. Теперь стал капитаном.
– А мы – капитанские дочки. – В дверях появились две девочки, ровесницы моего сына, сестры-близнецы Алина и Полина. Обе с шальными, как у матери, глазами. – Мы картошки принесли.
Своего семилетнего сына мы за картошкой не посылали; впрочем, возможно, двойняшкам было восемь или девять – все равно рановато для прогулок по хулиганскому Амстердаму без присмотра.
– Сварите-ка нам картошки, сестрички, – скомандовал Август, а сестрички откозыряли и крикнули звонко:
– Так точно, капитан Август!
Потом ели вареную картошку. Сидели за грубым столом (трое детей на ящике, двое взрослых на стульях, а еще двое на корточках) и ели картошку. Это было настолько откровенной цитатой из Ван Гога, что даже неловко пересказывать. Пока длилась картофельная трапеза, Август рассказывал про корабль:
– Что можно сделать с шестьюдесятью тысячами? Только кажется, что большие деньги, а что с ними делать? Два раза пообедал в ресторане всей семьей – вот уже тысячи и нет. Два месяца обедать, и ничего не останется.
– Квартиру можно купить, – сказал я наугад.
– Однокомнатную на окраине. В блочном доме. Окнами на помойку. У меня уже есть две комнаты.
– Так ведь можно обмен потом сделать. – Я включил воображение ущемленного в метрах москвича. Мы все в те годы мечтали что-нибудь такое провернуть. Взять бабушкину однокомнатную в Жулебино, дедушкину комнату в Орехово-Борисово, добавить свою двушку, все сложить – и вот вам особняк на Остоженке. Не у всех получилось.
– Жизнь очень короткая, – заметил Август. – На обмен может уйти ее лучшая часть. У меня друг десять лет квартиру обменивал. А потом напился и утонул. Так нельзя. Я хочу, чтобы результат был сразу. Решил: куплю корабль.
– За шестьдесят тысяч? Дешевле квартиры?
– Это списанный корабль, – объяснил Август. – Уже не на плаву. Считается, что корабль устарел. От него отказалось пароходство. Где-то пробоина есть, обшивка разошлась, плохо заварили. Надо новые швы класть.
– Но корабль на воде держится? – понуро спросил я. Все-таки мне предстояло на этом корабле шесть недель плыть.
– Еще как держится. Пробоина выше ватерлинии. Если волны нет, так корабль хоть в Америку дойдет. Когда шов заделаем, в кругосветку пойдем.
– А сейчас по рекам? – До Реюньона не дойдем, это уже понятно.
– Сейчас в порту стоим. Чинимся.
– Обшивку завариваете? – спросил я значительно, входя во вкус морского жаргона. Все-таки у меня имелась тельняшка.
– Главное – починить машину. Машина стоит. Механика ищу – и чтобы недорого брал. У меня все деньги на корабль ушли. Надо машину запустить. Кое-какие детали придется купить, конечно. Но начнем с того, что ржавчину удалим, зубчатые колеса можно самим сделать. А палубу положить, мачты поставить – так это за неделю управимся.
– Как это – палубу положить? – Жена моя была женщиной терпеливой, выросла в небогатой семье, но, согласитесь, палуба на корабле – это минимальное, что можно потребовать от круиза.
– Сгнила палуба. То есть не везде. Кое-где доски остались. Ходить можно, – успокоил нас Август, – но под ноги смотреть надо. Дыр много.
– Не потонем? – спросила жена.
– Так мы же к верфи пришвартованы. Пока канаты не перерубим, от верфи никуда не денемся.
– Когда корабль списали? – спросил я.
Август сказал:
– Семьдесят лет назад.
– В семнадцатом году? Ровесник революции? – Шутка не удалась; никто не засмеялся.
– Корабль принимал участие в боях Первой мировой, – сказал Август; видимо, ему часто приходилось рассказывать о приобретении, и он устал повторять. – После войны корабль списали. Пробоина. Машина сломана. Корабль не на ходу. Но это же дом! Понимаешь? Корабль – это большой дом. Гораздо больше, чем однокомнатная квартира.
Саша сказала:
– Август всю жизнь мечтал построить дом для всех своих друзей. Набьемся, как кильки в банку – будет тепло.
– Вместе легче, – сказал Август.
– Когда мы познакомились, он ходил по питерским коммунальным квартирам и убеждал людей не разъезжаться, – сообщила Саша. – Ты же знаешь, каждый мечтает из коммуналки уехать. Отдельную конуру люди ищут. А мой Август жильцам коммуналки доказывал: вы одна семья… Его чуть не линчевали.
– Корабль – даже лучше, чем дом, – сказал Август. – Можно идти по рекам и собирать всех, кому плохо живется.
– Зачем? – спросила жена. На круиз совсем не было похоже. Какой это круиз – бомжей собирать?
– Как – зачем? Рабочие на корабле нужны, – сказал Август моей жене. – Корабль без рабочих не починишь. Кто палубу стелить будет?
– Август коммуну хочет: чтобы все работали, а он денег не платил. – Саша засмеялась.
– Коммуна – это государство в миниатюре, только без полиции и налогов. – сказал Август, – Вот, допустим, ты – художник, а я – капитан…
– А мы капитанские дочки, – сказали хором Алина и Полина.
– Саша – повар. А ты, – это он моей жене сообщил, – будешь белье стирать.
– Спасибо, – сказал моя жена, – нашли мне занятие.
– Пожалуйста, если не нравится, то я буду стирать белье, а ты будешь капитаном, – сказал Август примирительно. – Важно найти механика, чтобы машину починил. Сварщиков позовем. Плотников. Пару моряков тоже надо. У нас в порту полно безработных моряков.
– Еще маляр нужен, – сказала Саша.
– Я художник, – уточнил я на всякий случай, – а не маляр. И краски у меня другие.
– Но тоже кисточкой работаете? Значит, в принципе умеете красить?
– Я картины пишу, – сухо сказал я.
– Всякий что-нибудь умеет, – примирил нас Август. – Даем человеку крышу и еду – а он работает. Вот механика найдем, и механик машину починит.
– А можно починить? – спросила жена. – Железо, наверное, проржавело.
– Сто лет назад отличные машины строили. Может быть, какую деталь и заменим… покупать придется… Художники и музыканты нужны – чтобы зарабатывать деньги. Будем давать концерты и картинами торговать.
Наконец я понял свою роль. Август собирал очередной велосипед, только на этот раз очень большой.
Он приглашал разных людей и свинчивал из бродяг и странников цельное сообщество. Если длить сравнение с велосипедом, то мне в этой конструкции отводилась роль левой педали или велосипедного звонка.
– Пошли в порт, – сказал Август, – посмотрим на корабль. И чемоданы захватим, там для вас каюта приготовлена.
– Каюта? – спросила моя жена. Интонацию вопроса передать затрудняюсь.
– Отличная каюта, вам понравится.