Глава четвертая
Назаров
От друзей он, собственно, никогда не скрывал свое настоящее имя. Но в генштабе оно многим резало уши. Он его сменил вместе с фамилией. Это давало повод для шуток, усиливающихся всякий раз, когда на вокзале приходилось встречать кого-то из его многочисленных родственников, ползущих в столицу с отрогов Нагорного Карабаха. Неизменно – с баулами, узелками. И все дорогу запах копченой домашней колбаски, просачивающийся из-под накинутого на корзинку платочка, щекотал ноздри не только водителя, армянчика с носиком, заточенного мамой с папой, как клюв воробья.
На груди генерала поблескивала звезда Героя, заставляя вспомнить, что когда-то был храбр. А если на торжественном собрании появлялся в парадном мундире, глазам представлялось для обозрения еще девять боевых орденов: все за то же – за подбитые его батареей танки и усердную службу, когда, командуя уже ракетной дивизией, одновременным стартом обезумевше взревевших ракет напугал даже отважного президента де Голля.
Легендарный француз едва не наложил в штаны:
– «Сатана»?
– Хуже! – ответили ему.
Спустя неделю де Голль неожиданно заявил, что выходит из НАТО. Не совсем – наполовинку. Чуть-чуть. Заручившись при этом тайным обещанием русских, что эти чудовища никогда не упадут на его любимую Францию, на его виноградники. Америкосы, как всегда, заартачились. Тогда Шарль собрал в кучку со всей Франции доллары и предъявил американцам к оплате, требуя поделиться остатками золотого запаса. Баш на баш, так сказать. Я вам «ваши зелененькие бумажки», а вы мне в обмен золотые слитки. Те, надрывая связки от возмущения, к утру протрезвели: если золотые запасы отдать, в хранилищах останутся только мыши с охранниками. Подсчитали убытки, последствия. Поблеяли с месяц – и пошли на попятную.
Второй орден Ленина Назарову дали, как говорили, за это. Прочили блестящую карьеру именно в ракетных войсках. У его юной жены, в прошлом дивизионной связистки, планы были иные. Надежды ее он оправдал: член парткома, председатель жилищной комиссии, а еще – аттестационной, всех проверочных – он был в курсе всех слухов, предстоящих перемещений. Недолго ходил в порученцах одного из замов маршала Гречко, а так как в генштабовских коридорах тот был человеком влиятельным, то вскоре стал известен и его порученец, в котором подкупала услужливость. Сопровождал супругу патрона на грязи, в театры, не забывал подвести вовремя мясо, из ателье забрать новую шубку. Дамочка сварливая, властная – он и ее сумел обаять. Встречая на даче, бежал едва ли не строевым шагом – так, что подпрыгивала фуражка.
Принималось как поклонение.
Как заместитель начальника Центрального командного пункта он был для генерала Мишагина палочкой-выручалочкой, избавляя шефа от любых житейских забот. Его фамилия значилась в первой десятке на садовый участок в кооперативе «Арбат», где устраивалось генштабовское руководство, породив загулявшую шутку Тюрева:
– Нашему Денщику и Арарат не гора: если турки позволят, покорит и эту вершину!
Прилипло мгновенно.
На экзамен для допуска меня на боевое дежурство он приехал с двумя полковниками – его церберы. Сущая инквизиция – рожами можно детей пугать.
– Приступайте! – сказал генерал. – А мы пока с Иван Иванычем селянки откушаем.
Накануне Штыхно провел со мной два часа в задушевных беседах. Он давал команды. Я нажимал кнопки: пуск по району, пуск одной ракеты, пуск пятисот; потом – четырех. И снова – всем: всем ракетным войскам, всем лодкам, всей стратегической авиации. А когда я, опередив норматив, открыл сейф с шифр-замком, где хранятся «боевые ключи», Дед, впервые улыбнувшись, сказал:
– Что касается сейфа, Дима – шустрее тебя пока никто не вскрывал. Езжай в общагу, хлопни рюмашку и ложись спать. Уверен в твердой «хорошей» оценке.
Когда Назаров вернулся с обеда, то же произнесли «инквизиторы».
– Уверены? – переспросил генерал.
– Как в себе, Самвел… простите… Александр Константинович. Можете подписать приказ!
– Н-да, похвально. – Остро остриженный ноготок мизинца ковырнул между зубами: – Берите пример, товарищ Толстых!
Боренька стоял навытяжку – в позе унтера.
В зале было еще одиннадцать человек. Внимали. Церберы улыбались, явно вспоминая дружеское рукопожатие Бори, после чего и получили команду Назарова: «Из “ямы” этого костолома не выпускать!».
А спустя ровно месяц, когда, положив локотки на панель своей доброй «Вьюги», я преспокойно конспектировал очередную речь генсека Андропова, вдруг раздался звонок, и старший оперативный дежурный, наш добрейший «Плешивый», зажав микрофон, прокричал: «Полетаев – тебя! – и уже совсем в мое ухо, тихо: – Осторожно: Назаров!»
– Тебе выделена квартира, майор, – произнес генерал. – Сиреневый бульвар, тридцать квадратов, кухня – десять. Будешь брать?
От неожиданности я даже опешил:
– Разрешите подумать?
– Думай!
Барабанная перепонка щелкнула вместе с брошенной трубкой.
Такой же телефон с гербом на диске был в комнате отдыха.
Я рванул туда.
– Чудак! – рассмеялся Артанов. – Подобострастие и пехотное солдафонство очень льстит таким, как Назаров. Мгновенный ответ: «Так точно!» был бы лучшим из всего, что он хотел бы услышать. А еще – слова угодливой благодарности.
– Может, перезвонить, Виссарион Викторыч… а? Согласиться?..
– Дурень!
Артанов был уверен: квартирка тут же «ушла». Рассказал историю, как год назад или два он по приказу Назарова переводил на Курилы такого же, как я, майора, только танкиста. Ему позвонил Денщик: «Квартира в Строгино – будешь брать?». Танкиста по-человечески можно понять, потому так и ответил: «Разрешите посоветоваться с женой?». Посоветовался, доложил, что согласен. Но вместо новенькой двушки получил хрущевский эксклюзив с кухонькой в три шажка и балконом, на котором с трудом помещались четыре вороны – «за выездом», как у нас говорят. Причем предложение было сделано так, что он уже не мог отказаться. Фамилия, кстати, у него была героическая – Кутузов. Так вот этот герой от обиды, то ли от горя явно тронулся головой. Не на все сто, конечно, но сильно. Едва ли не каждый вечер его видели перед новостройкой: он смотрел на светящиеся окна первого этажа – той квартирки, которая могла бы быть его, но не стала. Теперь он сидит в капонире, в танке, и смотрит на море, где на дне покоится несчастный «кореец». За морем японский остров Хоккайдо – экзотика, почти заграница. Квартирку, кстати, отдали полковнику – однополчанину Денщика, его другу.
– Видишь, как все просто, – продолжил Артанов. – Впредь, завидев Назарова, перейди на другую сторону или нырни в кабинет, а если уж не успел схорониться, кричи издалека: «Здравия желаю, товарищ генерал!», и – руку к черепу, и взгляд – чтоб глаза от преданности засветились. Вспомни, чему тебя учили в кремлевском училище!
Вместо прощания он только спросил:
– Сегодня к Дуняше?
– К Рыжей. С ней веселей!
Арбат был полон машин. От дождя люди спасались под навесами магазинов. Ветер срывал листья, свистел в раскачиваемых проводах. Каждый раз, завидев перебегающего через дорогу прохожего, таксист тормозил. За перекрестком, где за куцыми тополиными кронами возвышался причудливый особняк с мезонином, яркий блеск молнии вырвал из сумерек зыбкое существо. Подобное тени, оно бежало по краю узкого тротуара. Под складками офицерской накидки – женственная мягкость изгибов. Возможно, была хороша. Но капюшон скрывал лицо, а слишком длинные полы мешали; она подбирала их. Так что, наблюдая за ней, видел то задник туфли, то ажурную сетку чулок. Когда вдруг споткнулась, готов бы выпрыгнуть из такси. И она бы упала, если бы не ручка парадной, за которую ухватились ее цепкие пальцы.
Марго?..
Сверкнула молния – видение скрылось.
Только она ли?
После некоторого колебания вошел.
Старушка-консьержка отняла глаза от вязанья. Пришлось притвориться, что решил переждать непогоду.
– Можно, можно. Маргоша, кажись, вон до нитки промокла!
– Та красавица, что вбежала передо мной?
– Кра-са-вица!.. Уж какая красавица! – Губы старушки растянулись в улыбке. – Славная девочка! Рядом с ней мужички молодеют! Рядом с такой не останешься незамеченным!
Что правда, то правда: у меня такой еще не было. И хотя она была не совсем в моем вкусе, но если б удалось соблазнить, позавидовал бы не только Радецкий.
А что: чем черт не шутит?
Смелость подобных фантазий легко забывается, если спустя полчаса за другими дверями можно молоть всякий вздор, ласкать женские ушки словами, которые сами, казалось, слетали с веселевшего от коньяка языка. Что в этот миг могло быть прелестнее рыжеватых волос и таких доверчивых губ? Не мог даже сердиться, когда, явно дурачась, называла «мой кучерявенький» или, вопреки слабым протестам, садилась мне на колени. Порой возвращалась домой в плаще с мужского плеча или джинсах, уже ношенных, которые видел на ней впервые. Мог бы поклясться, что они не ее – так были тесны в бедрах. Но вместе с тем так хороши были эти бедра, зазывные, точно у девицы с панели.
Почувствовав, что она наконец-то смежила веки, можно натягивать брюки.
Только не забудь написать на салфетке: «Ты – прелесть, бестия ты моя!».
Конец ознакомительного фрагмента.