15
На входе в подвал Варухову пришлось наклонить голову, чтобы не удариться: дверь-лаз, похоже, была рассчитана на карликов и лилипутов.
Протиснувшись в лаз, и чуть не порвав рукав пальто о ржавый гвоздь, торчащий из полусгнившей деревянной дверной коробки, он оказался внутри. Потолок в обширном подвале оказался очень низким. Ходить можно было, только втянув голову в плечи и полусогнувшись, чтобы случайно не задеть металлические стержни и скобы, которые там и сям торчали из потолка. Было душно, жарко и влажно, а со света – почти ничего не видно.
«Если этот придурок насилует своих баб в таких местах, то ему точно нужно к врачу», – мелькнула в голове у Игоря Петровича мысль, но тут он неосторожно двинулся вперед и со всего маху ударился головой о что-то твердое.
– Ой, гребаный бабай, мать моя женщина!.. – чуть не в полный голос застонал он от боли.
– Товарищи, осторожней! А то без башки можно запросто остаться. Тут черт знает сколько труб и разного дерьма висит. Берегите головы, они вам еще пригодятся, – раздался чей-то мужской голос из глубины подвала. – Сначала осмотритесь, привыкните к темноте, а потом идите.
«Хорошая мысль, да только задняя», – чертыхался про себя Варухов, яростно потирая ушибленное место, словно пытаясь разогнать боль руками.
– Игорь, ты как? – полуобернувшись, с участием спросил фотограф. – Голова-то цела?
– Да вроде цела, Аркаш. Будь оно всё неладно. Не день, а сказка. С самого утра шишку заработал.
– Ничего, Игореша, до свадьбы заживет, – ободрил его приятель. – Береги всегда голову, а хозяйство смолоду, как говаривал мой папаша, и всё у тебя будет тип-топ. Давай, Игорь, двигай, а то без нас начнут.
– Я уже себя двинул… Будь оно неладно… – бормотал под нос Варухов, осторожно пробираясь вслед за фотографом куда-то вглубь подвала, старательно пригибая голову в тех местах, где с потолка свисали трубы и непонятные жестяные короба. Наконец трубы кончились и Варухов сумел выпрямиться и впервые как следует оглядеться вокруг, не боясь удариться о что-то торчащее с низкого потолка.
Прямо перед ним была довольно просторная площадка, обнесенная низким парапетом из кирпича. Внутри лежало голое окровавленное женское тело с багровыми синяками на запястьях и щиколотках. Самое ужасное – у тела не было головы, а на ее месте темнело багровое пятно, в середине которого белели кости шейных позвонков.
– Всем всё хорошо видно? – раздался будничный голос судмедэксперта, который суетился вокруг обезглавленного трупа. – Фотограф, зафиксируйте, пожалуйста: во-первых, у трупа отсутствует голова. Снимите ранение с разных точек: общим планом, в три четверти и крупно. Так, хорошо. Во-вторых, брюшная полость разрезана. Разрез идет от вагины до мечевидного отростка. Его пересекает другой разрез, перпендикулярный, чуть ниже грудной клетки, во всю ширину передней части тела. Судя по открытым краям раны, его сделали слева направо. Фотограф, снимите здесь, пожалуйста. И здесь. Сначала слева, затем справа. Очень хорошо. Внутренности удалены и разбросаны вокруг трупа по кругу. Края раны раскрыты и закреплены вязальными спицами. Фотограф, фиксируйте, пожалуйста. Особо крупно снимите вот это место, видите, края раны и спицы. И слева, и справа. Так, что дальше? Подушечки правой и левой кистей срезаны каким-то острым предметом. На запястьях рук и на щиколотках видны следы синяков. Скорее всего, от веревки, которой были ранее связаны руки и ноги жертвы. Так, продолжим дальше…
Судмедэксперт продолжал монотонно бубнить и бубнить, но Варухов почти ничего не слышал. Страшное зрелище шокировало Игоря Петровича настолько, что его чуть было не стошнило. По долгу службы он чуть ли не каждый день сталкивался с трупами, осматривал изувеченные тела и повидал немало жестокости – но иной: простой, бесхитростной. Обычная жестокость, как ее привык понимать Варухов, была сродни быту советских граждан. Неустроенному, неряшливому, тупо-эгоистичному быту. Когда бомжи убивают друг друга за последний стакан водки, не желая делиться с собутыльниками. Или когда жена в пьяной истерике закалывает мужа ножом, потом бегает по соседям и кается, а опомнившись, несется домой, со страху запирает квартиру и прячет еще теплый труп в кровати под одеялом… А потом выбрасывает своего грудного ребенка в сугроб за окном, чтобы он, заплакав, не выдал приехавшей милиции, где она.
Эта обычная жестокость была сродни врожденной жестокости детей. По неведению, по недалекости мысли или отсутствию ума они совершали злодеяния – как некие животные акты, неприкрытые в неумелости убийцы убивать, оттого безобразные и отталкивающие.
Здесь же было нечто иное. Это убийство выделялось именно сознательной, продуманной, преднамеренной жестокостью. Жертву обезобразили очень искусно, словно это был некий художественный, эстетический акт, постулирующий полное безобразие, животность человеческого тела.
Преступник явно не считал жертву личностью, не принимал в расчет ее эмоции, боль и страдания. Словно убитая для него была всё равно что животное, которое обычно забивают без жалости – как неодушевленный, не чувствующий предмет – ради насущной потребности: поесть мяса или потешить в себе страсть охотника, но не более того. Никакого сострадания к жертве у того, кто убивал, не было и в помине.
Варухов впервые в жизни столкнулся с тем, от чего ему стало по-настоящему страшно. Перед ним приоткрылся иной, ужасающий лик небытия, то, что не имело право ни на существование в человеческой природе, ни на имя.
Единственное, что хотелось Варухову, – просто забыть, изгладить из памяти увиденное, противное его человеческой природе. Но вместе с этим он понимал, что просто так уйти не может. Ведь это и была его работа – внимательнейшим образом исследовать совершённое зло и найти виновника.
Стараясь как бы украдкой, невзначай глядеть на растерзанное тело жертвы, Варухов начал медленно обходить место преступления, присматриваясь к случайным предметам, там и сям разбросанным на полу, к обрывкам газет и полугнилой ветоши, сваленной неведомо кем в полутемных углах подвала.
Наконец его внимание привлек странный предмет, который торчал из кучи тряпок и щебня. Варухов никак не мог понять, что это: то ли штырь, то ли ребристый шланг, сужающийся к концу. Из любопытства захотев разглядеть его получше, Игорь Петрович присел на корточки, ухватился двумя пальцами за кончик штыря и потянул на себя. Тот легко подался вперед, и перед глазами Варухова предстал, к его искреннему удивлению, кусок рога какого-то животного с окровавленным клинком на конце. «Ритуальный», – отчего-то подумал Варухов, посмотрев на форму ножа.
– Эй, ребята, я тут кое-то интересное нашел, – громко позвал он к себе остальных.
– Что тут у тебя? – крикнул Варухову через весь подвал какой-то незнакомец, который вместе с Фроловой осматривал место преступления.
– Да ножик какой-то чудной. Весь в крови. И кажется, ритуальный. Я такие только по телевизору видел, в передаче «Вокруг света» с Сенкевичем. Там папуасов показывали или шаманов каких-то. Вон, гляньте: вместо ручки рог, а сам кривой и весь в каракулях.
– Ничего не трогай, мы к тебе уже идем! – властно приказал незнакомец, в голосе которого вдруг послышалось волнение. – Фотограф – за мной. А ты, Дмитрий Сергеевич, – обратился он к судмедэксперту, – пока продолжай осмотр один. Сейчас вернемся. Ольга Эдуардовна! Пойдемте взглянем на улику.
Фролова молча кивнула и послушно поспешила за незнакомцем.
– Так-так-так, что тут у нас? – присев на корточки рядом с Варуховым, спросил неизвестный.
– Да вот – нож. В крови. Скорее всего, орудие убийства.
– Я вижу, что нож. Но какой нож – вот в чем вопрос?
– Что значит какой? Я вас не понял. Вы, наверное, хотите сказать – чей?
– Нет. Что он не ваш, я и так вижу. Именно какой – вот в чем вопрос. Не нож, а красавец, а? Вы не находите?
– Нахожу. Вернее, нашел, – пошутил Варухов. – Потому вас и позвал. Я всё-таки не понял… извините, не знаю, как вас зовут… вопрос ваш не понял. Что значит какой? Я же говорю – скорее всего, ритуальный. Уж больно форма необычная, да и знаки какие-то каббалистические на клинке.
– Зовут меня, чтоб вы знали на будущее, Алексей Викторович Вешняков, я из городской прокуратуры. А это, насколько я понимаю, Ольга Эдуардовна, – обратился он к послушно стоящей за его спиной Фроловой, – ваш сотрудник?
– Да, Алексей Викторович, – растерянно пролепетала Фролова, – наш. Игорь Петрович Варухов, старший следователь, мой коллега.
– Молодец, Игорь Петрович, важную улику нашел. Вы в своем отчете начальству это отметьте, Ольга Эдуардовна, отметьте, пожалуйста. – Тут Вешняков поднял глаза вверх и, поцокав языком, назидательно обратился уже к Варухову. – Дело в том, Игорь Петрович, что это первая по-настоящему интересная улика по делу Выхинского маньяка. Мы за всё время следствия ничего не находили. Обычно он на месте преступления следов не оставляет. Жертву уродует, как вы сами видели, настолько, что опознать ее можно только по косвенным признакам вроде родинок на спине или ягодицах. Да и то если родственники могут сообщить эти признаки. А так – пропал человек, и с концами. Ни головы, ни отпечатков пальцев. Даже внутренних органов нет. Вы сами видели. Только оболочка остается… А ножичек, я очень надеюсь, поможет нам за этого гада зацепиться. Как-никак вещь редкая, я бы даже сказал – исключительная. Такая может ходить только среди узкого круга лиц. Так что теперь нам будет проще. Начнем искать. Искать иголку в стоге сена, а не в целом поле нескошенной травы.
Варухов опешил.
– А вы разве этого маньяка до сих пор не искали? – стараясь говорить как можно тише, спросил он Вешнякова.
– А вы разве ищете преступников, когда возбуждаете уголовные дела? – так же тихо, почти шепотом, чтобы не услышала Фролова, вопросом на вопрос ответил тот. – Вы обычно просто ждете, когда он сам попадется. А потом вешаете на него всё что можно. Или то, что он на себя позволяет повесить.
– Так все делают и везде…
– Ну так и я не исключение. В одной стране живем. Здесь не мы ловим преступников, а они нас, когда им хочется или нужно сдаться. Так что вы, Игорь Петрович, придали данному следствию новые обороты. Теперь машина наконец-то заработает. А то даже мне становится стыдно за наши внутренние органы, которые ничего не предпринимают, когда наши граждане теряют свои внутренние органы. Звучит немного парадоксально, не правда ли? – всё тем же шепотом спросил Варухова Вешняков и хитро прищурившись, заговорщицки ему подмигнул.
«Вот так шуточки, – подумал Варухов. – А мужик-то – циник, небось из всего свою выгоду норовит получить».
– Ольга Эдуардовна! – уже громко обратился Вешняков к Фроловой. – Начнем осмотр улики. Фотограф здесь?
– Так точно, – отрапортовал бодрый голос сбоку.
– Тогда начинайте фиксацию, – приказал ему Вешняков.
Чувствуя, что он здесь уже не нужен, Варухов отошел в сторону и решил еще раз взглянуть на тело убитой.