Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой. Вокруг Скандинавии (В. Н. Ганичев)

Вокруг Скандинавии

Волна мягко шлепнула в борт пинка «Наргин». Резко зазвучала, почти заскрипела боцманская дудка. Боком, выставляя плечо вперед, навстречу начинающему крепчать ветру выбегали морские служители. Некоторые сразу становились у свисающих фалов, другие бестолково бегали по палубе, не зная, куда пристроиться. Крепкие боцманские подзатыльники расставили всех по местам. Усатый матросский начальник покровительственно взглянул на мичмана Ушакова и подмигнул ему. Наверное, следовало обидеться, прикрикнуть за такое панибратство, но Федор, который должен был сегодня по распорядку осуществлять все экзерциции с парусами, не подал виду, что заметил снисходительность, и, прибавляя себе баса, крикнул: «Паруса ставить! Марсовые к вантам!»

Несколько моряков стали карабкаться вверх, потом их босые ноги заскользили по нижнему канату. Подтянувшись одной рукой к рее, они свободной рукой отвязывали шкоты, те, падая, попадали в руки стоящих внизу, а парус, высвободившись, начинал тревожно волноваться от ветра. На грот-мачте матросы тоже приготовились растянуть полотнище. Боцман свистнул два раза и махнул рукой долговязому беспалому матросу: «Давай!» Долговязый схватил фал, потянул его и, не глядя, передал стоящему за ним. Со следующим рывком из-за его спины вырвалась песня:

Десять матросов потянули фал и в такт подхватили:

Долговязый неутомимо травил фал и высоким голосом выбрасывал за спину новые куски песни:

И опять моряки продернули под припевку толстый канат, подтянули еще немного парус. Левый край его отстал, и ветер наполнил его правую половину.

– Лешие! Тяните как следует! – закричал боцман другой группе матросов. Те и так старались изо всех сил, но то ли блок был неподатлив, то ли перекосились фалы, то ли нестихающий ветер не пускал.

– Ну, будет вам сегодня дёрка! Дёрка отменная! – сипел боцман. Его никто не слушал, а парус дернулся и пополз. Долговязый как будто ждал этого и решительно вел:

Теперь уже матросы проворно и слаженно тянули канат и песню.

Парус почти распрямился, и долговязый еще раз продернул канат.

Осталось еще немного, и можно было вязать. Федор видел, как покрылись потом лица моряков, напряглись жилы, мокрые пятна выступили на спинах. «Перевели бы дух, – подумал он, – а то слабеют руки, не закрепят». Долговязый же был неугомонен. Он слегка качнулся вперед и, казалось, разрезал налетевший ветер. Тот, натыкаясь на него, обозначал бугристые мускулы и подчеркивал выступающие широкие кости. За спиной долговязого ветер как будто рассыпался на мелкие осколки, даже не раздувая рубахи стоящих следом моряков. А те, уже заведенные на четкий и размеренный рывок, раскачивались в такт песне:

Развернутый парус весь распрямился и забрал ветер.

– Вяжи! – крикнул боцман. – За шкаторину. Есть! Трескают, то есть тянут, вместе с песней, а без песни тяжче, господин мичман, – вроде бы извиняясь, повернулся боцман к Ушакову и вытер пот со лба, будто и он тянул шершавый канат. – Я-то не знаю песен, а Тимофей у нас мастак, знает всякие – работные, палубные, плясовые, молодецкие, печальные, чужедальные, войсковые, солдатские, моряцкие. Откуда только берется?

Парус, прикрепленный к рее, затрепетал и стал уже частью корабля. Частью, которая вела пинк по серовато-зеленым волнам вблизи Норвегии.

– Отменно, мичман! – похвалил бесшумно показавшийся за спиной и наблюдавший за постановкой парусов капитан. – Бывает и быстрее, но редко. К берегу близко не подходите, тут хоть и глубоко, но туманы оползают с фиордов. Я по этому пути вокруг Скандинавии ходил часто. Нелегкий путь. Холодный и коварный. Но вот придем в Архангельск – отдохнем!

Ветер гнал белые барашки волн, закудрявив ими море до горизонта.

– Пойдемте вниз, мичман, выпьем «ерша», – позвал капитан Глебов, – а вы следуйте строго на норд, – кивнул он штурману.

Тот криво усмехнулся.

– Про Архангельск опять будете рассказывать господину мичману. А я этот город не люблю. Ревель, вот где порядок и уважение к морякам.

– Зря, зря, штурман, – миролюбиво отозвался капитан. – Сей город уже сотни, а может, и более тысячи лет существует и до Петербурга славу русского флота поддерживал, а может, и составлял ее. Вам-то все остзейцы да чудь по душе. Они и мне не противны, но Архангельск своим прошлым тоже славен.

– Петр Петрович, я сии побасёнки о крае знаю. Легенды хороши, когда они правда, хоть и далекая. А бедность готова приукрасить себя несуществующими подвигами.

Капитан начинал сердиться.

– Да я не о подвигах мнимых хотел бы напомнить господину мичману, что здесь впервые, а об истории этого края. Пойдем, Федор Федорович! – уважительно позвал он Ушакова.

Каюта капитана была оформлена без всяких лишних затей. На стене висела карта Севера Российской империи и Скандинавии. Зашел вестовой и, медленно ступая, поставил на стол два высоких бокала с напитками.

– Не пугайтесь, мичман, я не на попойку вас позвал. Сие брусничный сок с медом. Он кровь заставляет быстрее двигаться и от простуды бережет. В Архангельске научили. Там все умеют.

Ушаков уловил гордость в его словах и спросил:

– А вы сам архангельский, наверное, будете? Капитан помешал палочкой напиток и покачал головой:

– Нет, просто сей город обожаю. Меня не прельщает жить в нем постоянно. Но бывать там люблю. Да и наш пинк построен год назад корабельным мастером Ямесом. У города, да и у всей поморской земли история славная. Вы сим интересуетесь?

– Да, и историей и нынешним состоянием морского дела никак не могу не интересоваться. Ведь я себя на всю жизнь к морю причислил, – ответил Федор.

– Похвально, похвально сие стремление. Оно может способствовать вашему преуспеванию в морском деле и доставит вам пользу и удовольствие, а любезному Отечеству достойного и знающего, ко всему способного человека. Дак вот вся земля вокруг Архангельска раньше называлась Великой Пермией. Была она довольно населена и славилась своим богатством, благодаря изобилию драгоценных пушных продуктов. Новгородцы давно освоили это северное поморье и из устья Северной Двины, где они поставили монастырь Михаила Архангела, – Глебов провел по карте от Колы до Обдорска, Новой Земли и до Урала, – они проникали в Печору, на Матку, что ныне Новой Землей зовется, в дальние северные моря. Морские, звериные, рыбные промыслы вели их еще дальше, на восток. А к ним явился достопамятный английский капитан Ченслер, что установил постоянные торговые связи Англии и России. Торговля с Европой пошла беспошлинно, стали строиться торговые дворы и школы. Однако славу и гордость Архангельску, – капитан Глебов встал и торжественно посмотрел на Ушакова, – принес Петр Великий. Здесь он изучил морское дело и, понимая, что через торговлю можно принести пользу Отечеству больше, нежли через войну, начал создавать на Севере торговый флот, приучая народ к постройке новоманерных судов и занимая там много народа. При нем овладели искусством вождения и плавания на кораблях больших.

– А где учили? В Петербурге? – поинтересовался мичман.

– Для строителей и судоводителей были открыты школы ремесленные и навигационные тут же. А в городе самые большие производства были корабельные. Петербург, Олонец да Архангельск – вот где Российский флот строится, вот откуда все наши корабли.

– Сдается мне, что тут нашего флота военного нету, один торговый.

– Нет, есть и корабли защитные, но ты прав, Федор, торговые – основа Северного флота. Знаешь, что Петр I, желая возвысить русское купечество, и сам решил всту-

пить в его ряды под фирмой купца Соловьева, заведя двадцать собственных торговых судов? Причем, мой друг, он посылал в Европу не сырье, как ныне, а обработанные продукты, как, например, поташ, лен, рыбу, икру паюсную, осетровый клей, на что нужно было иметь по крайней мере двести тысяч штук осетров. Многие старые моряки и поныне помнят, как ходил он по Архангельску под ручку с корабельщиками и купцами. Тогда в Архангельске до ста – ста пятидесяти кораблей на рейде стояло. Говорят, что полтора миллиона рубчиков купцы и город выручали за торговлю. Петербург славу сию затмил, но слух есть, что при новой императрице город снова свои привилегии вернет…

Лишь через два часа отпустил капитан молодого мичмана, который внимательно слушал бывалого моряка. Миражный северный город становился ему все ближе и родней.

Через несколько дней показалась суровая Кола, здесь высадили на берег в наскоро сооруженный шалаш затрясшегося в лихоманке; по ногам его пошли язвы, но что за хворь, подлекарь не установил. Заболел и умер второй матрос, и капитан, опасаясь, что болезнь скосит весь экипаж, сделал то, что по морским законам того времени делали почти все капитаны.

«Безжалостный, однако же, он оказался», – угрюмо подумал Ушаков. А Глебов, как бы почувствовав неодобрение мичмана, резко сказал:

– Спасать надо не одного, а всех, – и уже миролюбиво добавил: – Мы ему ружье оставили, порох, еду. Жив будет – заберем на обратном пути! Или рыбаки снимут, коли жив останется.

– Зачем же от берега оттащили так далеко? – с тоской спросил Федор.

– А как же? Смотри, горловина у бухточки узкая какая, набируха тут как тут появится.

– Что за зверь такой?

– Да то не зверь, – уже помягче сказал капитан, – то волна океанская, что в узкой горловине еще выше становится и смывает все. Понял?..

К Архангельску подходили утром, когда клочья тумана отлетали от фасада города и он сам выплывал навстречу кораблю. Корабль стал на карантинном рейде, спуская один за другим паруса. Подзорная труба, которую подарил Федору капитан, медленно двигалась вдоль набережной. Вдали клубились дымы, вспыхивали огни кузниц, вверх и вниз ходили пилы, сохла парусина, протянулись вдоль берегов лесопилки, канатные, парусные, якорные, железные мастерские. То был город северных корабелов.

…Бессонные ночи на вахте, выворачивающая нутро качка, шквалы норд-оста, сбивавшие корабль с курса, затхлая вода, солонина с воньцой, казалось, могли отвратить от плавания любого морского волка. Но Федору Ушакову этот первый дальний переход вокруг Скандинавии был в радость. Нет, он ощущал и трудности, но как что-то мимолетное, неизбежное в стремительном полете своего белопарусного корабля, в освежающем морском ветре, без которого ему уже плохо дышалось. И там, где другого качка укладывала напрочь, он стоял крепче и устойчивее. Архангельск отныне для него тот город, который ему дорог, ибо достиг его Ушаков вместе с командой в своем первом зарубежном плавании, преодолев дальние пространства, невзгоды путешествия, обретя уверенность и опыт. Здравствуй, северный город храмов и церквей, город, сохранивший нам флот, корабелов, морские навыки у моряков.