Глава 8
Следователь полиции Сердюков уже почти целый день находился в кабинете управляющего. Перед ним прошли все, кто обслуживал пациентов лечебницы. Пот ручьем стекал ему за ворот, светлые волосы прилипли ко лбу. Но Константин Митрофанович не замечал этих неудобств, наоборот. Бодрость, необычайный прилив сил – вот что он ощущал. И он даже знал, почему. Причиной тому являлось единственное лекарство, помогавшее ему от любых хворей. Это его служба, его работа. Он вновь находился в своей стихии – приказывал, давал указания. Наконец-то он избавился от покровительственно-озабоченного тона доктора, которым тот обычно разговаривал со всеми пациентами.
– Что же у нас получается? – Следователь выхаживал по просторному кабинету взад-вперед длинными огромными шагами. – Получается, что ничего не получается! Никто ничего не видел, не предполагал… Странно, ведь тут не такое уж безлюдное место. Даже поздно вечером или днем, в самую жару, кто-нибудь пройдет по улице, или сидит у окна, или случайно откроет дверь номера в гостинице. Да мало ли что! А вы абсолютно всех работников пригласили сюда?
Следователь резко остановился рядом с уставшим, разомлевшим от духоты доктором. Тот пришел на смену управляющему, который в совершеннейшем изнеможении покинул комнату, где Сердюков долго и обстоятельно опрашивал персонал лечебницы. Можно было только диву даваться, как неутомимо, не раздражаясь, полицейский задавал людям одни и те же вопросы, как ловко он выуживал у них разные мелкие детали и подробности житья-бытья лечебницы. В ходе этих нескончаемых бесед вдруг выяснилось, что кое-кто слегка приворовывает на кухне, кто-то не очень тщательно следит за чистотой простыней, и прочие неприятные обстоятельства. Управляющий уже и не рад был, что связался с этим въедливым полицейским. Что еще он раскопает? Умер Боровицкий, что ж, такова его печальная участь. Только ведь если не своей смертью и если вдруг кто-то… не дай бог, ох, не дай бог! Ведь так им и закрыть лечебницу придется, если о ней дурная слава пойдет, мол, пациентов тут морят, до смерти залечивают.
Доктор, сменивший управляющего, молча следил за тем, как следователь меряет длинными ногами кабинет. Точно циркуль, совершенный циркуль! И нос длинный, острый, как иголка. Глаза маленькие, глубоко сидящие, внимательные. Такие глаза ничего не пропустят, они все видят!
– Что вы изволили мне сказать? – встрепенулся доктор, когда полицейский повторил свой вопрос. – Извините, сударь, задумался. Все стоит у меня перед глазами эта картина. Покойный в грязелечебнице! Не идет из головы. Всех ли вы опросили? Сдается мне, что всех, хотя, впрочем…
– Насколько я помню, несколько раз грязь мне накладывала медицинская сестра очень странной наружности. Невысокая такая и горбатая. Где она?
– Да, да. Вы правы. Была у нас такая женщина. Лия Гирей ее звали. Она из местных жителей, из Евпатории. Да только она взяла расчет несколько дней тому назад, и больше я ее не видел. Очень сожалею, она весьма толковая была, расторопная, смышленая. Несмотря на свое уродство, довольно подвижная, ловко с больными управлялась.
– Я тоже обратил на это внимание. Сколько ей лет?
– Понятия не имею, не знаю, но она не старуха, хотя из-за горба выглядит, по меньшей мере, таковой. Прикажете за ней послать?
– Да, для порядка поговорим и с ней.
Пока дворник искал горбунью, Сердюков вновь двинулся на берег лимана, к домику для грязевых процедур. Покойника уже унесли, в помещении навели порядок и чистоту. Два мужика в закатанных до колен полотняных штанах готовились черпать лопатами грязь со дна лимана для процедур следующего дня. Огромные корзины валялись на песке. Завидев следователя, они бросили лопаты и поклонились.
– Уже, поди, наслышаны о несчастье? – спросил следователь.
– А то ж! Наслышаны! – хором ответили мужики.
– Вы грязь когда берете, утром или с вечера?
– А это когда как, – ответил один из них, выглядевший побойчее напарника. – Когда доктор назначит, кому, сколько и в который час. Оттого и берем ее иногда с вечера, иногда рано утром. Чаще по утрам, ранехонько, чтобы она напарилась от солнца как следует. Разогрелась посильней. Иногда так нагреется, что в руки не возьмешь!
– Стало быть, и пациенту нельзя такое прикладывать?
– Этого мы не можем знать, это доктор знает. Он говорит, что горячая именно и лечит.
Работники потоптались, ожидая дальнейших расспросов.
– А на сегодняшнее утро вы когда грязь брали?
– С вечера, батюшка, с вечера она тут оставалась. Мы ее приготовили, разложили. Только на нынешнее утро не имелось в ней надобности – не было пациентов.
– И вы утром не приходили?
– Нет, – оба собеседника замотали косматыми головами.
– Но кто же управился с грязью, дал ее пациенту? Любая из медицинских сестер могла обойтись без посторонней помощи?
Работники переглянулись.
– Нет, – неуверенно протянул один. – Сдается мне, что только одна горбунья и могла управиться сама, а прочие – нет, подсоблять им приходилось.
И тут Сердюков сам вспомнил: действительно, когда горбатая медсестра его обслуживала, они находились в грязелечебнице совершенно одни. В другие дни медсестре работники или другие сестры помогали управиться с тяжелой тягучей грязью.
– Значит, вас не было тут утром, и вообще никого не было?
Работники опять переглянулись.
– Брат мой тут спал, – засопел бойкий. – Только он рано уходит.
– Уходит? Значит, это было не в первый раз? – Следователь повел носом, как гончая, почувствовавшая добычу.
– Он как, выпимши, с супружницей своей повздорит, она его со двора гонит, так он тут иногда и спит. А что, тут тепло, чисто. Только вы господам-то не говорите, меня ведь сразу попрут прочь!
– А где он сейчас?
– Да вон, в теньке прохлаждается, где ему еще быть! Оболтус!
– Так позови его!..
Подошедший к ним мужичонка, помятого несуразного вида, угрюмо смотрел из-под насупленных бровей.
– Ты, брат, вот что: расскажи господину следователю, как ты тут дрых всю ночь.
– Как же, дрых! Зверюка моя меня из дому выгнала, все бока поотшибала. Маялся я, маялся на жестком топчане. Только задремал, а тут еще одна стерва явилась. Мол, чего это тут я улегся, убирайся, мол, вон, сейчас пациент придет! Надо грязь ему готовить.
– Какая стерва? – затаив дыхание, спросил Сердюков. Ему показалось, что он угадал, какой будет ответ.
– Как – какая, да эта их уродина горбатая! – процедил мужик и сплюнул в сторону.
– А пациента ты видел?
– Видел, видел, высокий такой господин, представительный, румяный. Я ведь недалеко уполз, на бережку отдыхал от трудов праведных. И слыхал, что она ему говорила.
– И что же?
– Доктор, мол, ее прислал, назначение сделать и все такое, а дальше уж я не помню, чего было, сморило меня.
Оставив рабочих на берегу лимана ковырять следующую партию грязи, Сердюков двинулся в обратную сторону. Чудно выходит! Медсестра, на тот момент уже взявшая в лечебнице расчет, умышленно пригласила в неурочный час пациента, наложила ему грязь, вероятно, наперед зная, что в этот день она ему противопоказана, и тем самым убила его. Но зачем? Какой в этом смысл? Полицейский пытался припомнить свои собственные впечатления от этой женщины, но даже не мог вспомнить черты ее лица, как будто он его и не видел вовсе. Платок почти закрывал лицо. Старое или молодое? На ее руки, по которым можно угадать возраст женщины, он не обращал внимания. Да они почти всегда были в грязи. Молчаливая, кажется, он не слышал от нее ни слова, или ему это только казалось, потому что она выполняла все процедуры безукоризненно? Черт знает что!