7
Еще несколько дней назад Вера Павловна и подумать не могла, что судьба уготовит ей встречу с Адамом Бесподобным.
Что он за человек, размышляла она, лежа в кровати.
При всей своей наивности и внешнем простодушии, Вера обладала непримиримой, прямолинейной душой, часто вступала в конфликт с развратными, похотливыми самцами, пытающимися ее охмурить, чтобы использовав в качестве бабочки-однодневки, бросить.
Пару раз, правда, ее, все же, обманывали. Но, пылая чувством справедливости, она, из принципа намалевала на капоте машины краской из баллончика одному похабные слова, которые тот так любил вворачивать в процессе разговора, к другому влезла в форточку (квартира была на первом этаже) и взяв ножницы, смело порезала в лохмотья респектабельные костюмы, в которых он таскался по многочисленным официальным мероприятиям, важничая и надувая щеки.
Вспомнив, как она вела себя с ним, когда, будто последняя дурочка слишком часто смеялась, нарочно ущипнула себя за руку. Наказывать саму себя у нее вошло в привычку из-за сурового воспитания родителей. Жестокий и черствый отец, живущий по принципу, если завтра война, изводил детей казарменной дисциплиной. Вера до самой смерти была обречена заправлять кровать так, чтобы не дай бог, не оставить на поверхности покрывала складок. Спала только на спине, в позе руки по швам.
Ее старшие братья, не сумев сбросить с себя ярмо армейской жизни и выучившись, под напором отца, в военном училище, пошли и дальше вышагивать старшими офицерами, муштруя не столько новобранцев, сколько собственных детей.
Вера смогла увернуться от продолжения казарменного положения в своей судьбе, поступив в театральный институт.
Узнав о ее выборе, отец, поправив форму, смахнув несуществующие пылинки с погон, подвел итог:
– Что от тебя было ожидать, девчонка? – вопросил он и четким строевым шагом покинул ее.
Вера вздохнула, с трудом отгоняя навязчивое сравнение отца с надменными фигурами нацистов.
Впрочем, это сравнение посетило ее и не раз, в особенности, когда она, невзирая на зловещие предрекания отца, что ничего путного из нее не выйдет, получила красный диплом и поселилась, несмотря на воровское едроссовское правительство, при котором нормальные работящие люди вынуждены были скитаться по углам, снимать жилье у жадных квартирных хозяек, в своей собственной квартирке.
Вера была рада радешенька и печному отоплению, и отсутствию элементарных удобств, лишь бы быть подальше от деспотичного отца и глупой, во всем потакающей ему матери-домохозяйке.
Впрочем, отец так ни разу и не переступил порога ее квартиры.
Обозвав дочь неблагодарной, он навсегда закрыл для нее двери родительского дома и остальным запретил общаться с опальной дочерью и сестрой.
Часто, Вера задумывалась, а в чем, собственно, ее вина перед родителями?! И не находя ответа, впадала в ступор, не в силах отыскать причину столь странного отношения к себе родных.
Нева, врач по профессии, хмыкала, утверждая, что ее отец – просто-напросто шизофреник, к тому же самодур, а прочие родные – глупые люди, которыми он вертит, как ему заблагорассудится.
Зоя, преподавательница русского языка пожимала плечами заявляя, что ей приходилось подолгу педагогической службы сталкиваться с самодуром, оказавшимся директором школы. От воплей этого человека дрожали стены, дребезжали стекла окон, но учителя, вольнолюбивые, талантливые педагоги не пожелали терпеть хама. Весь педагогический коллектив, разом, написал заявления об уходе и глава департамента образования, вынужденный юлить между двух огней, принял сторону учителей, а самодура попросил выйти вон, из школы, что тот и сделал без особого скандала.
Главное, что уяснила тогда себе Зоя – это то, что директор был абсолютно бездарен, но уверял окружающих с точностью до наоборот, по его мнению, бездарен, как раз был учительский состав…
– Где Зойка? – с силой распахнула двери дачного домика, раскрасневшаяся Нева.
– Как всегда, гуляет, – удивилась Вера и отодвинула свои занятия по кулинарному искусству в сторону.
– О, печенки! – жадно склонилась к произведениям подруги, Нева.
– Не трожь, – хлопнула ее по рукам Вера, – вредно сырое тесто есть!
Нисколько не обидевшись, Нева закружилась по маленьким комнатам.
Вера с улыбкой наблюдала за ней.
– Как тебе Адам? – спросила она Неву.
– Хорош! Но я не влюбилась!
Со свойственной давним подругам догадливостью, ответила Нева и рухнула на диван.
Блаженная улыбка, раскинутые руки, Вера с недоверием разглядывала ее, все более убеждаясь в обратном.
– Какой-то он неухоженный, лохматый, – заметила Вера, пытаясь сбить повышенный градус интереса, чувствительно нарастающий в тесном пространстве дачного домика.
– Это маскировка, – весело ответила Нева, – он под лохмами рожки скрывает.
– Что же он, черт? – удивилась Вера Павловна.
– Бери выше, демон! – хохотнула Нева и бросилась навстречу ничего не подозревающей Зое.
– Зойка, она у нас с ума сошла, в демона влюбилась! – наблюдая, как кружатся подруги, сухо заметила Вера, отступая за кухонный стол.
– Девчонки, айда на речку купаться! – верещала Нева, отпуская Зою на диван.
– Вода холоднющая, – возразила ей Зоя, с улыбкой наблюдая за суетой, переоблачающейся в сплошной купальник, подруги.
– Зачем тебе сплошной, при твоей-то фигуре? – дивилась Вера.
– Чтобы скрыть печать дьявола! – завыла на последнем слове Нева и, нацепив легкий ситцевый халатик, не дожидаясь подруг, помчалась, теряя шлепанцы, к речке.
– Может, холодная вода ее отрезвит? – спросила Вера у Зои.
Вместо ответа Зоя, захватив полотенце, устремилась за Невой.
– Бесенята! – покачала головой Вера Павловна и как добропорядочная хозяйка взялась за противень, чтобы поставить печенье жариться в протопившуюся к тому времени голландскую печку.
– Бог в помощь, – произнес с порога Адам, – или не бог?
Вопросительно посмотрел он на Веру Павловну.
– Все вопросы к Неве, это она вас в дьяволы записала, – отрезала Вера, чувствуя нарастающую злобу.
– Но дьявол у нас один, – сощурился Адам.
– У нас?
– У нашего человечества! – подтвердил Бесподобный, с коварной улыбкой отступая от порога. – Не буду вам мешать!
– Идите, охладитесь! – почти грубо прокричала ему вслед Вера Павловна и неожиданно для себя разрыдалась.
«Что это со мной?» – удивилась она, вытирая ладонями мокрые от слез глаза.
Впрочем, она недолго промучилась недоумением по поводу собственного срыва: услужливое подсознание вытащило для нее свежее воспоминание о желтых, будто выгоревших на солнце волосах Адама; о зеленых глазах, с жадным вниманием изучающих каждую из подруг; о музыкальных, длинных, тонких пальцах его.
– Черта лысого, ты меня заставишь в себя влюбиться! – взорвалась Вера и с ожесточением занялась домашними делами.
***
Адам Бесподобный открыл глаза и с удивлением уставился на темный массивный письменный стол, перед которым он спал, сидя в мягком кожаном кресле.
С трудом, восстановив события вчерашнего дня, Адам вспомнил, как с новыми знакомцами оказался в редакции крупной московской газеты.
Кабинет Кирилла Петровича внушал уважение. Вдоль стен стояли шкафы со стеклянными дверцами, заполненные книгами. Помимо книг в кабинете оказалось много картин – маленькие и большие, но одинаково темные, с едва различимым сюжетом лесных пейзажей.
На широком диване уместились двое: Кирилл Петрович и Павлуша. Леха в обнимку с Вовчиком спали на шерстяном коврике, устилавшем часть чистого, блестящего пола.
Адам, с трудом разогнувшись, вышел из кабинета. В конце гулкого, абсолютно пустого, по случаю раннего утра, коридора, он нашел искомое помещение.
Ополоснул лицо и шею холодной водой из-под крана, стараясь, во что бы то ни стало отогнать навязчивое видение об очкастой актрисе Вере Павловне и вернуть себе бодрость духа…