ГЛАВА 4
Проникновение
Тунис, 17 января, пятница
– Сколько раз ты был в Тунисе?
Вадим Мартьянов пожал плечами. Он не помнил точную цифру. Она приближалась или уже превысила сорок.
Одна из самых напряженных поездок стала и самой памятной: пять лет назад Хабиба Бургибу, который находился на посту президента Туниса тридцать лет, отстранил от власти премьер-министр его кабинета. В то время у Мартьянова возникли серьезные проблемы с выездом из страны.
Тунис не был чисто восточной страной. Господство Рима, длившееся пять веков, оставило множественные памятники античной архитектуры, разрушив следы деятельности пунийцев, нумидийцев. Непаханое поле деятельности для археологов, рассуждал Вадим. В отличие от России, в Тунисе высокий рост экономического развития пришелся на провинции и, как следствие, сказался на характере градостроительства. Состоятельные тунисцы предпочли город – как культурный и политический центр, забывая о роскошных загородных виллах.
Но каков был стиль тунисских городов, античный или мусульманский? Для себя Мартьянов сделал однозначный вывод: это стиль, приспособленный к местному климату и специфике местных строительных материалов. Большинство домов снаружи неприветливы, лишены украшений, в них окна и двери жилых помещений выходят во двор, и почти в каждом дворе – фонтан, несущий утреннюю свежесть, влажный мозаичный пол. Такими же мрачными, как наружные облики домов, выглядели саркофаги и могильные стелы. Мартьянов узнал, что жестокая религия тунисцев требовала приносить в жертву богам первенцев. На тофете[2] одного только Карфагена было сожжено пятьдесят тысяч детей; и такие пунийские культы отправлялись еще и во времена римлян.
Вадим Мартьянов не мог сказать, черствела ли его душа в этом жестоком краю с его унылыми пустынными пейзажами, но свой мрачный отпечаток на него она наложила – это точно. Его любовь к Тунису была мрачной, как если бы он был влюблен в кладбище – но с одним условием: с его роскошными фонтанами и прохладой, недоступными взору простых смертных.
Вадим подвел сопровождавших его Егорова и Жученко ко дворцу XVIII века.
– Это и есть хранилище «Восточного фонда»? – поинтересовался полковник, одетый в серые брюки, модный твидовый пиджак и «поддевку»-джемпер с треугольным вырезом.
– Перед вами Музей национальных традиций, – просветил его Вадим.
– Ну конечно, – театрально, чтобы и с галерки можно было увидеть, – округлил глаза Егоров. – Ты же у нас эстет. И мне, как и тебе, тоже позарез хочется взглянуть на хранилище. Говоришь, «Восточный фонд» был переведен в Тунис в 1957 году?
– Да. Когда президентом страны стал Хабиб Бургиба. Он был юристом, не раз подвергался арестам за агитацию против французских колониальных властей. Был освобожден гитлеровцами, принят самим Муссолини. После чего вывернулся: «Я уверен в поражении Германии и Италии», – Вадим хохотнул. – Дальше призвал к борьбе против них. Не знаю, был ли он мудрым, но скользким, как налим, – это точно: его выбор не в пользу социализма не стал причиной разрыва отношений с Советским Союзом.
– Советская военная разведка оказала на него влияние?
– Да, в своем ключе. Есть такое выражение – «Подспудные силы», то есть не проявляющиеся открыто. Пик деятельности нашей военной разведки в Тунисе пришелся на 1942–1943 годы, когда здесь шли ожесточенные бои между итало-немецкой армией и войсками антигитлеровской коалиции. Нашими агентами стали в том числе и деятели культуры. Например, сотрудница городского музея, ставшая впоследствии его директором.
– Это с ней у тебя запланирована встреча?
– Точно. Ее зовут Наима Летаеф. Она наполовину арабка, наполовину француженка. Уже в годах – ей шестьдесят два. Последние пять является старшим хранителем. Свой директорский кабинет уступила старшему сыну. Младший умер несколько лет назад.
– Передай ей наши соболезнования, – ухмыльнулся Егоров.
Мартьянов бросил взгляд на часы и на правах старшего распорядился:
– Ждите меня здесь.
– Подождать тебя, пока ты не выйдешь, – не меняя выражения лица и тона, добавил полковник.
– Из музея только один выход. А я не бабочка, через стены не перепорхну. При посторонних хранитель не откроет дверь хранилища. Об этом я вам все уши прожужжал в самолете.
Они не проходили через рамку металлодетектора в «Шереметьеве». Полковник Егоров и капитан Жученко, явно козыряя своим положением при министре, вместе с Мартьяновым вышли на летное поле через служебный вход. В остальном вели себя как обычные пассажиры.
Егоров молчал не меньше минуты. Жученко и того больше; фактически он не принимал участия в разговоре. Он плохо перенес полет, и его до сих пор подташнивало.
– Выкинешь какой-нибудь фортель, мы тебя из-под земли достанем, – пригрозил Егоров. – Лично я нарежу из тебя ремней и сделаю из них сбрую для своего пони.
– У тебя есть пони?
– Для такого случая куплю.
Полковник тяжелым взглядом проводил Мартьянова, одетого в стиле 60-х (тройка, шляпа, светлые туфли, в правой руке саквояж) и по погоде (в столице этого африканского государства столбик термометра сегодня днем достиг семнадцатиградусной отметки). Буквально через секунду узнал, что такое острый приступ одиночества. Полковник почувствовал себя брошенным в этой мусульманской стране, где основным языком был арабский, но многие арабы говорили по-французски. (На его взгляд, это была какая-то издевка, равно как и тот факт, что в некоторых тунисских городах сохранились еврейские общины, – с ума сойти!) Здесь пять раз в день, обратившись лицом к Мекке, правоверные мусульмане возносили салят, в течение священного для них месяца соблюдали пост, выплачивали государству религиозный налог, подавали милостыню нищим. Если сжать жизнь отдельно взятого тунисца-мусульманина до одного дня, то его еще можно будет понять: проснулся, умылся, накормил детей, сам поел, поработал до заката, поел, поцеловал детей на ночь, уснул. Егоров думал о режиме как таковом. Лично ему, который в Бога не верил, но в отдельных случаях ждал от него чуда, истинно верующего человека понять было невозможно.
Вадим Мартьянов, купив билет, вошел во внутренний двор дворца через проход, огибающий угол этого здания. Вход во дворец остался с прежних времен, чтобы случайный прохожий не мог подсмотреть, что происходит в гареме, самой закрытой части дома. Вадим прошел через зал приемов, где при помощи манекенов изображалась «типичная сцена из дворцовой жизни», и сделал остановку возле экспозиции. Присел и поставил пустой саквояж так, чтобы немногочисленная публика не увидела его манипуляций. Делая вид, что завязывает шнурок на ботинке, Вадим подтянул кверху штанину и вынул из кобуры, крепящейся на ремешках к нижней трети голени, пистолет «С4», разработанный в середине 60-х годов. Взведя курок и поставив его на предохранитель, Вадим переложил пистолет в боковой карман пиджака. Встал, поправил брюки и покинул экспозицию.
На выходе он встретил тучную пожилую женщину. Однако поздоровались они за руку, по-мужски.
– Здравствуй, Наима!
– Здравствуй, Вадим! Извини, что не смогла встретить тебя: свалилось срочное дело, – посетовала хранительница музея, страдающая одышкой. – Пойдем со мной, выпьешь чаю. Ты можешь отказаться, но я-то точно выпью. Вчера встала на весы: восемьдесят два! Как тебе это нравится?
– Хорошего человека и должно быть много.
– Да, ты знаешь, как успокоить бедную женщину... Как добрался?
– Как всегда, дорога утомила. Самолетная болтанка, автобусная качка, походка вразвалку, ты же понимаешь, Наима.
– Кстати, не называй меня больше Наимой.
– Это еще почему?
Полная женщина приосанилась:
– Знаешь, после того как Наоми Кэмпбелл снялась в нескольких сериалах и в нашей стране ее увидели по телевизору, близкие стали называть меня Наоми. Это вариант Наимы, если ты не знал.
– Но ты не чернокожая!
– А ты видел меня в душе?
– Еще нет. Но я рад, что оказался в кругу твоих близких, Наоми.
Перебрасываясь шутками, они прошли на террасу, выходящую на глухую глиняную стену. Они были одни (хотя пыльный манекен в темном углу, казалось, тоже был живым: красная атласная одежда на нем колыхалась от легкого ветерка) и пили удивительно ароматный, приготовленный по рецепту хранительницы чай. Этот божественный напиток утолял жажду и придавал сил.
– Тебе понадобятся документы для прикрытия?
Вадим чертыхнулся: поглощенный думами о богатой коллекции, он чуть не забыл о них. Хорошо, что рядом есть такой человек, как Наима.
Она поняла его без слов, чуть насмехаясь над его мимикой, его виноватым взглядом, и сказала:
– Я сейчас принесу паспорт.
Насколько помнила Наима, это была ее пятнадцатая... нет, шестнадцатая встреча с Вадимом Мартьяновым. Последний раз он приезжал в октябре прошлого года, забрал из хранилища украшения с алмазами в виде перьев первой половины XVII века. Отличные были перья, не без вздоха вспоминала Наима; не подпадающие под определение «навсегда утраченных ценностей», они ушли с молотка на аукционе в Дубаи. Интересно, не без сожаления прикинула хранительница, какие изделия на этот раз заберет с собой агент ГРУ? В этой частной коллекции ей больше всего нравилась древнеегипетская пектораль в виде священной богини-птицы: золото с бирюзой, лазуритом и сердоликом. Пектораль из самой гробницы Тутанхамона.
В хранительнице музея жила вера в магические свойства украшения, что оно способно защитить своего обладателя. Лично Наима носила на груди цепочку из каменных бусин.
Она вернулась и протянула Вадиму тунисский паспорт на имя Ришара Неру. Он положил его во внутренний карман пиджака и неосторожно обронил:
– Я закрываю счет...
Мысленно рисуя себе драгоценные украшения, изделия из серебра и золота, Мартьянов в этот момент был далек от реальности и утратил контроль над собой.
Наима напряглась. Закрыть счет на любом языке мира означало снять все деньги, не оставив ничего.
«Закрыть счет» Вадима Мартьянова означало, что он намерен забрать все предметы коллекции, не оставив ни одного предмета, которыми раньше любовалась Наима.
У бывшего директора музея накопился ряд вопросов, ответов на которые она не рассчитывала услышать от Вадима лично.
Что случилось с вашей страной? Почему рухнула великая империя? И в свете того постулата, на котором строился план Мартьянова (даже ничтожная часть системы может развалить саму систему), ничего сверхъестественного в развале Советского Союза не было («Уж лучше бы они, как и мы, приняли либеральную модель государственного устройства», – как-то раз подумала Наима, считавшая себя, однако, убежденной коммунисткой).
Рухнула одна система, но на ней, как на идеологии, к примеру, нового государства не построишь. Нужна другая модель – нулевой уровень, ground zero, модель вселенной, по сути, которая родилась из ничего; это в том случае, если отбросить истину: вначале было слово.
Вчера вечером Наима по своим каналам получила информацию: начальник ГРУ был отстранен от должности; другой источник утверждал, что Директор был найден мертвым в своем кабинете. Наиму мороз пробрал. Ведь у нее накануне этого трагического события состоялся телефонный разговор с Директором...
И только сейчас, глядя на Вадима по-новому, в свете свежей информации, Наима подумала: «Крысы побежали с тонущих кораблей». Она отчетливо представила огромный красавец-лайнер «СССР» и непотопляемый, казалось бы, флагман под названием «Аквариум».
Но все эти умственные выкладки, побудившие ее к действию, были ничем по сравнению с устной и конкретной директивой: никто, кроме человека, назвавшегося хранителю Директором, не мог забрать все ценности сразу. И Наима напрасно терпеливо дожидалась от Вадима одного-единственного слова. Наконец она спросила:
– Ты от Директора?
– К чему этот вопрос? Ты же знаешь ответ: да.
«К счастью или несчастью, да».
И снова она мысленно повторила: «Крысы побежали с тонущих кораблей».
– Пойдем со мной, Вадим.
«В закрома», – улыбнулся гость своей фирменной, скупой улыбкой.
В мыслях своих Вадим часто стремился сюда. Его мысли были похожи на светлячков и вели его, освещая путь, по этому узкому коридору, по крутой и каменной, и тоже узкой, лестнице, заглядывали в каждую замочную скважину. Ни одного современного замка, ни одного! – каждый раз удивлялся Мартьянов. Ни один провод от сигнализации не обезобразил сводчатые потолки, остались только старые, витые на изоляторах.
Эта комната, через порог которой перешагнули Наима и Вадим, называлась «русским запасником», и она, конечно, оправдывала только вторую часть названия. Вадим не раз и не два мысленно складывал в саквояж самые ценные экспонаты и каждый оборачивал бумагой; и кожаная дорожная сумка всегда закрывалась, о чем свидетельствовал щелчок замка, а потом – и поворот маленького ключика. Все – сумка полна. Но очень тяжела.
Картины. Всего их в запаснике было шесть, он выбрал три. Все они были подвержены естественному старению. В первую очередь почти полностью потеряли грунт, и эта проблема для Мартьянова превратилась в благоприятное стечение обстоятельств. Он разложил на краю стола нехитрый инструмент: нож с множеством лезвий, губку, пузырек с водой, маленькие кусачки, пинцет, кальку... Работу начал с «Екатерины Арагонской». Освободив раму из подрамника, он внимательно осмотрел картину с обратной стороны. Так и есть, ничего не изменилось (да и не могло измениться) за девять лет, когда он впервые досконально изучал картины в хранилище; уже в ту пору в его голове начала вызревать система похищения предметов коллекции.
Да, ничего не изменилось: холст потерял связь с грунтом настолько, что легко поддастся удалению. Вадим при помощи ножа приподнял из-под низу медную шляпку первого гвоздя, и она отлетела – как канцелярская кнопка. Только пара гвоздей сидела в подрамнике так крепко, что Вадиму пришлось с ними повозиться. Он начал отделять бесценный холст с верхнего угла, затем освободил нижний. Верхний слой грунтовки осыпался, и Вадим, не опасаясь повредить краску, свернул полотно в рулон. Внутри него бушевал ураган чувств, но лицо не выражало ничего; он походил на обойщика с куском обивочной ткани.
К первой раме вскоре присоединилась вторая – из-под «Вазы с опавшими цветами» Поля Сезанна. Короткий осмотр, и Вадим вынес приговор и этой картине: частично потерянная связь грунта с холстом и незначительное его провисание (на этом подрамнике не было клинышков для подтягивания холста), загрязнение лаковой пленки, исхудавшие и порванные крепежными гвоздями кромки. Затруднения начались с углов, и Вадиму пришлось намочить эти проблемные участки влажной губкой. Вода размягчила клейкий грунт, и холст легко отделился. Вадим справился с этой картиной всего за десять минут.
Следующая – «Пьяная женщина» Эдуарда Мане. Она порадовала Мартьянова, как и «Екатерина» Зиттова, осыпавшейся грунтовкой. Так что он свернул полотно все так же без опаски повредить красочный слой. А его потери оказалась мелкими: легкие, почти не заметные глазу потертости в нижней части.
А теперь пора не в мыслях, а в реальности уложить в саквояж бесценные сокровища. Последней в нем заняла место древнеегипетская пектораль, оценить которую не смог бы даже лучший в мире оценщик. Эта вещь снова надолго займет место в частном музее. Шейх Абдалла уже дал согласие приобрести богиню-птицу «на любых условиях и за любые деньги». Тот же шейх наверняка прикупит к пекторали еще что-нибудь для своих жен. Он мог бы приобрести всю коллекцию. Но продавать все в одни руки было так же опасно, как забирать все из хранилища.
Эта острая мысль полоснула Вадима только сейчас, когда он буквально познал истину в сравнении. Он нахмурился, надевая резинку на рулон с картинами, и привел пронзившую его мысль в божеский вид: закрывать счет – смертельно опасно. И зачем он сказал эти слова?
Наима спросила его: «Ты от Директора?» – и этот вопрос вызвал в груди Вадима легкое беспокойство, это не считая недоумения: от кого же еще он мог прийти? А если бы беспокойство было сильным, непреодолимым, если бы опасность дышала на него, что тогда? Отказался бы он от намеченного плана? Нет, так вопрос не стоял. По-другому: отказался бы он от перспективы стать богатым и важным, стать по-настоящему независимым? Он сравнил себя с цепным псом, для которого окружающий мир был равен длине его цепи, – для Вадима было жизненно важно разорвать эту цепь и пойти туда, куда манили его внешние чувства. Каждый стремится попасть в рай. Никто не хочет попасть в ад. Нет, немного по-другому: никто не упустит шанс вырваться из ада.
Ему стоило призадуматься, когда Наима дала ему подсказку: «Ты от Директора?»
«Может, я чего-то не знаю? Что, на такой крайний, как этот, случай существует отдельное указание, известное только Директору и хранителю? Если да, то это надежный, но очень плавкий предохранитель».
Наима ждала от него устного допуска распоряжаться не частью фонда, а всем его содержимым. Отсюда ее чуть обескураженный вид. Наима – плохой разведчик, она выдала себя, дала прочесть шифровку, показав коды.
Вадим выпрямился, положив в пакет рулон с тремя картинами, переложенными калькой. Взяв в руки золотое распятие с зернью, он в упор посмотрел на хранительницу:
– Да, извини, что не сказал тебе этого сразу: я от Директора.
– Хорошо, пусть будет так, – ответила Наима, закрывая тяжелую дверь в хранилище. – Пусть будет так, – повторила она, вынимая из складок длинного платья немецкий пистолет. – Но ты не Директор.
Перед Наимой, преданной начальнику разведуправления, встала задача: спасти коллекцию; в экстренном случае – спасти самое ценное, как при пожаре, как требовала того директива начальника военной разведки. Наима, глядя на этого червя, представляла себе почти идеалистическую картину: она одну за другой вынимает уникальные вещицы и раскладывает их на столе. Вот пектораль, за которую многие коллекционеры отдали бы все свое состояние, вот «Грааль»... Она выполнила распоряжение Директора, свято веря в то, что к ней вскоре обратится тот человек, который и скажет правильные, нужные слова: «Я – Директор». Это было просто, придумано словно впопыхах, но так было.
– Ты не Директор, Вадим, – повторила Наима. – Ты червяк.
– А-а... – протянул Мартьянов. Он верил в себя и не до конца верил этой вооруженной толстухе: вряд ли она спустит курок. Хотя... если он полезет в карман за своим пистолетом, она наверняка выстрелит в него.
Вадим по-прежнему сжимал в руке золоченое распятие школы Кастеллани. Он перевернул его, и голова Иисуса оказалась внизу. Это было не просто распятие, а кинжал со стальным лезвием в виде распятия.
С шагом вперед Вадим нанес Наиме колющий удар в грудь. Лезвие по самую перекладину вошло между ребрами женщины. Вадим попытался провернуть холодное оружие, но не смог, как если бы вонзил его в камень. Крепко удерживая кинжал за рукоятку, Вадим ногой толкнул Наиму, и только тогда лезвие высвободилось из ее тела. Наима упала на каменный пол спиной. Убийца склонился над ней, брызжа слюной:
– Вот что я уважаю в настоящей женщине, так это преданность.
– Нет! – Она заслонилась от него рукой.
– Да!
Он замахнулся для повторного удара. И в этот раз лезвие вошло в сердце. Тело Наимы натянулось, как струна, и через некоторое мгновение расслабилось. Она умерла.
Вадим изначально планировал убийство Наимы: тихо, мирно, выстрелом в затылок. Он мог запереть ее в запаснике и забрать ключ, и ее нашли бы не скоро. Но она сама дала Вадиму подсказку: как убить и что сделать с телом. Пройдет час, а может быть, и два, и рев полицейских машин оборвет надежду Егорова и Жученко еще раз посмотреть в глаза последнему агенту «Востока».
Вадим забрал у Наимы связку ключей. Взял ее за руки и вытащил из хранилища. Прислушался: в подземелье было тихо, как в могиле. То, что нужно. Он поднял глаза и не увидел верхней ступеньки: лестница была настолько крута, что первые ее ступени скрывались за сводом. Не без труда он затащил Наиму на верхнюю площадку и сразу же столкнул обратно. Тело покатилось вниз, оставляя на ступеньках следы крови. Вадим остался доволен результатом. Складывалось общее впечатление, что хранительницу музея убили на верхней площадке и тело ее скатилось вниз по ступенькам. Отсюда его даже не видно. Вадим присел. Вон оно. Видны ноги, бедра, розовые трусы. Он коротко хохотнул.
Мартьянов вернулся в хранилище, перешагнув через тело. Забрав багаж, он во второй раз покинул это помещение. Ключ от этой двери торчал в замке. «Неосторожно, – бросил Мартьянов под нос. – Нас могли замуровать в этом склепе». Кто? Может быть, призраки убитых христиан? Он был готов поверить и в призраков.
Карман его пиджака оттягивал пистолет. Ему он больше не понадобится. Со словами «Прощай, оружие!» Вадим бросил его на пол хранилища.
Закрыв дверь, ключ он положил в карман. Там еще что-то звякнуло. Что? Ах да, это же связка ключей от дверей музея.
Все? Нет, не все. Вадим нажал на боковую часть брелока-фонарика. Тонкий луч скользнул по стене, высветил тенета. Аккуратно взяв их с двух сторон, он, спугнув громадного паука, снял клейкую паутину. Примерившись, ловко прикрепил ее одной стороной к кованой обкладке двери, а другой к стене, где по идее должен быть наличник. Присмотрелся, покачал головой: одной паутины мало. Нашел другую и тоже перенес ее на дверь. Вот теперь порядок. Но он перепроверился: бросил взгляд на тело, перевел его на дверь. Под тусклым светом лампы в глаза сразу бросилась колышущаяся от дыхания паутина. Полвзгляда достаточно, чтобы понять: эту дверь очень долго не открывали. И если даже прозвучит вопрос следователя «Что там?» – он будет носить дежурный характер. Это все равно, что спросить, что в мусорном баке, возле которого нашли тело бездомного.
Вадим не питал иллюзий насчет большей части фонда, оставшейся за этой массивной дверью, жалел лишь о мыслях вслух: «Я закрываю счет». Но вдруг? Вдруг он снова получит доступ в это хранилище? Это было бы невероятным везением.
Аппетит приходит во время еды?
И снова под сводами этого подземелья прозвучал смех.
И снова он отмечает допотопную, на изоляторах проводку и удивляется: новая давно бы превратилась в труху. Вадим любил старину.
Он прошел через зал приемов, дурашливо помахав манекенам в красном, и вышел к гарему. Дальше путь его лежал через запасной выход. Тяжелая дубовая дверь, обитая стальными пластинами, была закрыта на замок. Вадим вставил в замочную скважину первый ключ из связки и повернул: не подходит. Очередь другого. Не суетись, не оглядывайся – две короткие установки. Третий ключ. Щелчок, и на сердце Мартьянова отлегло.
Он убрал ключи в карман, поправил шляпу и темные очки, подхватил багаж и, перешагнув через порог, оказался на музейных задворках. Это место походило на тупик, но на самом деле это была улица, тихая, как кладбищенская аллея. В конце июня 1983 года Вадим Мартьянов и Виктор Лугано провели в столице Туниса, этом Париже Северной Африки, две беззаботные недели. Лугано, что называется, расслаблялся после напряженной работы в Варшаве. На его голову опустилась величественная длань Директора:
– Хорошо поработал, сынок. Восток называют еще и Искусным врачом, только он может залечить раны.
– Но я не ранен, шеф!
Молодому и перспективному, удачливому, черт побери, Лугано пан Директор спустил эту вольность. И добавил еще мягче:
– Я говорю о душевных ранах.
И очередная дерзость двадцатидвухлетнего агента:
– А-а-а...
Что же, сегодня он был именинником, и по меньшей мере семь человек мысленно дунули на его праздничный, со свечкой, торт.
Они провели здесь ревизию. Нет, Директор не потерял доверия к Наиме, но сам своего решения, конечно же, не объяснил. Может быть, ревизия «Восточного фонда» была предлогом к принудительному отпуску Виктора Лугано? Везучий сукин сын!
Для января этот вечер действительно был теплым. Вадим сел в автобус, следующий маршрутом до железнодорожного вокзала. Там он купил билет до Меденина – это город на юге страны. Оттуда ему предстояло небольшое путешествие на машине или автобусе – чуть дальше на восток, к Земле обетованной. «Там селились чужеземцы». А пока что поезд мчался на юг. Когда проводник проверил его паспорт и поблагодарил: «Мерси, месье Неру!» – «универсальный» агент на чистейшем французском ответил:
– Дё рьян (не за что).
С таким же безупречным прононсом он десятью минутами ранее позвонил из телефона-автомата в полицию:
– В Музее национальных традиций убита женщина, старший хранитель. Поторопитесь.
Геннадий Егоров и Валерий Жученко прождали агента больше часа. «Какого черта он там делает?», они узнали, когда к музею, подвывая сиренами, подъехали полицейские машины.
– Валим отсюда, – предложил Жученко. – Нас кинули.
Егоров не согласился с товарищем по недоразумению:
– Кинули министра с его министерством.
И уже с этой минуты он начал репетировать роль гонца, принесшего плохую весть.