Часть 3
Первые достижения
Первые результаты оказались обескураживающими. Прошел 1954 год, за ним 1955-й, а из Москвы – ни звука. Однако Моррис с Джеком упрочили свое положение среди товарищей. Они показали, что Советы контролируют американскую компартию даже плотнее и регулярнее, чем предполагало ФБР, и что иной раз намерения Советов можно предугадать по направляемым партии директивам. Все это было полезно и важно, Тем не менее Фрейман с Берлинсоном надеялись на большее.
И надежды сбылись весной 1956 года, когда Джек вернулся из Торонто с документом, который Бак охарактеризовал как убийственный. Бак присутствовал на XX съезде КПСС в Москве и после него остался еще на несколько дней, чтобы заняться текущими делами в Международном отделе. По дороге в Канаду он остановился в Варшаве, чтобы встретиться со своим другом Владиславом Гомулкой, лидером польской компартии и марионеточного польского правительства. Гомулка конфиденциально сообщил ему, что в ночь с 25 на 26 февраля 1956 года состоялось секретное заседание съезда, на котором Никита Хрущев развенчал Сталина и упомянул о репрессиях, которые Сталин обрушил на советский народ. Советы не собирались делать этот доклад достоянием гласности, и иностранцы не получили приглашения на закрытое заседание. Но копию доклада все же прислали Гомулке, а тот сделал один экземпляр для Бака.
Полученную Джеком от Бака копию ФБР передало в Государственный департамент и спустя пару недель запросило, что там намереваются с ней делать. Государственный департамент отказался подтвердить, что получил текст доклада. Тогда разъяренный Гувер предъявил письмо, в котором Государственный департамент благодарил ФБР за его получение.
Публикация этого доклада Государственным департаментом произвела убийственное моральное воздействие на коммунистов. На многих членов партии, ее сторонников и интеллектуалов она произвела такое же впечатление, как откровения, которые Моррис услышал в 1947 году во время пребывания в Москве. В умах честных и информированных людей советский коммунизм уже никогда не смог обрести былой духовной силы.
В 1956 году запутанное федеральное законодательство сделало дальнейшее преследование коммунистов по закону Смита невозможным и позволило им выйти из подполья. В результате в 1957 году партия официально созвала свой национальный съезд, выродившийся в склоку между антагонистическими группировками, сцепившимися по вопросам толкования речи Хрущева и отношения к советскому вторжению в Венгрию. Но по крайней мере партия снова начала действовать. Освобожденный из тюрьмы Деннис назначил Морриса своим заместителем и поручил ему взаимодействие с Советами, Китаем и всеми прочими иностранными компартиями. В конце концов Советы восстановили прямые контакты и в конце 1958 года пригласили Морриса в Москву.
Из аэропорта Моррис в автомашине с задернутыми шторками на окнах поехал в партийную гостиницу и вошел в нее через специальный вход для иностранцев. По настоятельному требованию Советов он несколько дней отдохнул, а затем начал переговоры с Борисом Пономаревым, руководителем Международного отдела. Пономарев был твердолобым идеологом-догматиком, заставившим в 30-х годах американскую компартию отказаться от использования лозунга «Коммунизм – это американизм XX века» на том основании, что коммунизм – движение международное. Теперь он страстно желал воскресить американскую компартию как инструмент советской политики и открыто признавался, что восхищен решением Денниса сделать такого способного и заслуживающего доверия товарища, как Моррис, фактически своим «министром иностранных дел».
Пономарев подсчитал, что Советы смогут выделить американской компартии 75 000 долларов в 1958 году и 200 000 долларов в 1959-м. Он заинтересовался предложениями Морриса о способах доставки этой наличности, сказав, что не хотел бы их передавать через советское посольство в Вашингтоне. Нужно было найти безопасный канал, чтобы возможное обнаружение таких субсидий не позволило заклеймить американскую компартию как «оплачиваемую проститутку». Моррис заметил, что таким посредником готов выступить Тим Бак и что, если деньги пойдут через Канаду, труднее будет доказать, что их источником является Советский Союз.
Суслов, старый друг и учитель Морриса, дважды обедал с ним и поделился точкой зрения Советов на международные дела, в основном оптимистической, если не считать Китая. Пономарев заметил, что отношения с Китаем складываются не так, как следовало бы; Суслов сказал, что они плохие и со временем все ухудшаются.
Русские были тактичными и внимательными хозяевами. Они так планировали совещания, чтобы не слишком перегружать Морриса; каждое утро его осматривали врачи. Он послушно подчинялся этому, хотя довольно низко оценивал советскую медицину после случая 1947 года, когда русский врач лечил Говарда К. Смита от гриппа, прописав ему засыпать в носки горчицу и пить водку с чесноком.
Специальный пропуск позволял Моррису посещать Международный отдел и его буфет, в котором предлагались всяческие деликатесы – икра, копченая лососина, сельдь, осетрина, сардины и незнакомый ему сиг; бараньи и телячьи котлеты, немецкая ветчина, венгерские сосиски; сыр из Голландии и Дании; маринованная свекла и капуста, большой выбор картофельных блюд, хороший вкусный хлеб и свежее масло. Обычно там были свежие фрукты – тогда в Москве большая редкость. Всегда было спиртное: водка, виски «Джонни Уокер» с черной этикеткой, вина из Грузии, Румынии и Венгрии, игристые вина и коньяки из Грузии.
Советы знали, что Моррис – еврей, и, вероятно, знали, что он предпочитает вегетарианскую пищу. Но он решил никогда не напоминать о том, кто он, и есть все, что предлагали советские хозяева. Вот только отказывался от спиртного, неукоснительно выполняя предписания врачей.
Этот пропуск позволял ему также проходить в заведение, которое он именовал «спикизи».
Через неприметную дверь без всяких надписей он проходил мимо охранника в поражавшее изобилием помещение, полное западных продуктов, напитков и товаров, недоступных в Москве практически никому. Все здесь было бесплатно, следовало только указать, на чем он остановил свой выбор. Отмеченное упаковывали и немедленно доставляли в его гостиничный номер.
Из Советского Союза он отправился в Пекин, чтобы восстановить отношения американской компартии с китайцами, которые приняли его даже радушнее, чем русские. Мао Цзэдун принимал его с глазу на глаз, если не считать симпатичной молодой женщины – переводчика. Беседа длилась около пяти часов. Мао заявил, что Хрущев своим осуждением Сталина в 1956 году и последующей политикой предал революцию, и выразил свое презрение в таких резких выражениях, что это изумило Морриса. Другие китайские лидеры, с которыми он беседовал, были менее откровенны в своих выражениях, и их высказывания убедили его в том, что китайская враждебность по отношению к Советам вполне реальна и имеет глубокие корни.
Ван Цидзянь, член секретариата китайской компартии, отвел его в сторону и предложил передать американской компартии деньги при единственном условии, что это обстоятельство не будет сообщено Советам. Ясно было, что китайцы намерены бороться с Советами за влияние в международном коммунистическом движении.
21 июля 1958 года Моррис вернулся в Соединенные Штаты с первым твердым и надежным свидетельством того, что разрыв между Китаем и Советским Союзом увеличивается. Раскол между Советами и Китаем еще долго оставался для Советов проблемой, и он стал предметом многих докладов Морриса.
Советские деньги начали поступать из Канады 8 сентября 1958 года, когда Элизабет Маскола прибыла в Нью-Йорк с 12 тысячами долларов для Джека; 19 сентября он получил от нее 15 тысяч долларов в Торонто. Несколько дней спустя она привезла Моррису 17 тысяч долларов. Бак передал Моррису 6 тысяч долларов в Торонто, а Маскола Джеку в Нью-Йорке – 25 тысяч долларов.
Завязав на самом высоком уровне тесные отношения с Советами и Китаем и получая деньги, Моррис, как и предвидел Фрейман, стал незаменим и обеспечил себе надежно положение в верхних слоях иерархии американской компартии. Они с Джеком и ФБР теперь были заняты делом. Этим делом стал шпионаж против Советского Союза, Китая и коммунизма по всему миру. ФБР называло эту операцию «Соло», потому что основную роль в ней играли два агента 58-й и 69-й.
Деннис постоянно болел, и Международный отдел поручил Гэсу Холлу помогать ему и стать его преемником. Эти два человека выбрали Морриса в качестве главы американской делегации в Москве на XXI съезде КПСС, который начинался в январе 1959 года.
Съезд ввел Морриса в рабочий секретариат и выделил ему в Кремле сейф для хранения документов. Однажды поздно вечером он случайно захлопнул дверцу сейфа, прищемив мизинец левой руки и полностью срезав кусочек пальца примерно в полдюйма. Когда врачи хотели дать ему наркоз перед тем как зашить палец, он отказался, опасаясь, что под наркозом может проговориться. Вместо этого он стоически вытянул палец и предоставил врачам делать свое дело.
Об этом происшествии поползли слухи, и на очередном утреннем заседании съезда Хрущев вышел на трибуну и в мелодраматическом тоне описал героизм товарища, который вытерпел ужасную боль, но не рискнул выдать партийные тайны даже заслуживающим доверия советским врачам.
– Сегодня этот товарищ находится среди нас, – прогремел он и предложил Моррису присоединиться к нему на трибуне. После чего обнял его и, подняв пострадавшую руку, прокричал: – Я представляю вам последнего из старых большевиков!
Возможно, просто для того, чтобы проверить новый канал, или из-за каких-то временных затруднений в Канаде, 23 апреля 1959 года Советы послали офицера КГБ Владимира Барковского передать 50 тысяч долларов Джеку непосредственно в Нью-Йорке. Однако 21 мая возобновились выплаты через Канаду. Маскола доставила 41 тысячу долларов и в течение года несколько раз возвращалась с меньшими суммами. После одной из поездок она вернулась с письмом от Денниса и Холла с требованием к Баку переслать его в Москву. В письме подтверждалось, что с данного момента только Моррис Чайлдс уполномочен представлять американскую компартию в отношениях с Советами и китайцами.
После того как Моррис немного оправился, Фрейман поставил ему ультиматум: или жениться на Соне Шлоссберг, или убраться-таки из ее дома. Они поженились, и она, как и обещала, стала участвовать во всех его делах. Летом 1959 года врачи обнаружили у нее неоперабельный рак, ей оставалось жить меньше шести месяцев. В последние дни жизни Моррис хотел порадовать ее поездкой за границу, и китайцы его поддержали, предложив привезти ее на празднование десятой годовщины прихода коммунистов к власти. 23 сентября 1959 года они отправились в Москву, и там Хрущев включил их в состав делегации, вылетавшей в Пекин.
Китайцы постарались отсечь американцев от советской делегации, разместив их в роскошных апартаментах отдельно от советских гостей; они окружили Сонни командой медиков во главе с говорившим по-английски врачом и предложили им остаться в качестве официальных гостей на пару недель после окончания церемоний. Морриса лишили возможности отказаться, добавив, что с ним хотят поговорить как Мао, так и Чжоу Эньлай.
Скоро китайцы привели убедительные доказательства того, что ухудшение китайско-советских отношений продолжается. Когда Хрущев 30 сентября закончил свою речь, они сидели сложив руки и не аплодируя, тем самым нанеся ему оскорбление. Во время обещанной Моррису длительной аудиенции Мао рассыпал бессвязные и многословные обвинения в адрес Советов и Хрущева, которого он характеризовал как «неуклюжего, грубого и вульгарного». Советский Союз, бессвязно говорил он, стал почти такой же империалистической страной, как Соединенные Штаты, и Мао не тревожило, что эти две страны начнут между собой ядерную войну. Китай должен оставаться в стороне «на вершине горы и наблюдать, как внизу в долине два тигра будут рвать друг друга на куски».
Советы нарушили обещание и резко свернули свое участие в китайской программе ядерных исследований. Китай, в свою очередь, сорвал планы Советов, отказавшись от предложения сформировать совместный советско-китайский флот и не разрешив разместить на своей территории советские радары дальнего обнаружения. Беспринципные и оппортунистические Советы думают только в рамках своих пятилетних планов, тогда как китайцы думают вперед на сотню лет, вернее, на тысячу лет. Мир не всегда будет оставаться таким, каким он был в 1959 году. Немного погодя Соединенные Штаты сблизятся с Китаем и будут искать с ним сотрудничества. Но до тех пор, пока Советы не извинятся за обвинения, выдвинутые Хрущевым против Сталина, и не отрекутся от политики, одобренной XX съездом КПСС, примирение между Китаем и Советским Союзом невозможно. Во всяком случае, Китай такого примирения не хочет.
Моррису казалось, что Мао переходит от блестящего логического анализа к нелогичным, почти бессвязным высокопарным речам, к неприкрытому расизму и шовинизму, превознося присущие китайцам черты и их культуру над аналогичными чертами и культурой других народов. Обдумывая потом эти высказывания, Моррис невольно задавался вопросом, не общался ли Мао во время визитов в туалет с трубкой, набитой опиумом.
Чжоу Эньлай, хотя и без напыщенности Мао, тоже пытался завербовать Морриса в союзники Китая в идеологической войне против Советского Союза. Он сказал, что Советы доказали свою непредсказуемость, им доверять нельзя, и вновь повторил свое предложение о передаче американской компартии денег. Чжоу также заинтересовался Соней и в ходе приема несколько раз погладил ее по заду, явно не обращая внимания на то, что подумает Моррис или кто-то другой. Под конец их визита он сказал, что будет обидно, если она, побывав в Китае, ничего не увидит, и настоял, чтобы они воспользовались предоставленным в их распоряжение самолетом и осмотрели страну.
Сопровождаемые группой медиков, они вылетели в Шанхай, где в парке сохранилась надпись, увиденная в 1920 году Броудером: «Вход собакам и китайцам воспрещен», Коммунисты оставили эту надпись как символ колониализма.
Возвращаясь с Соней в Соединенные Штаты, Моррис остановился в Москве, чтобы сообщить о своих беседах в Пекине. Советы мрачно отреагировали на его отчет и сказали, что, к несчастью, это совпадает с данными других информаторов. Пономарев посоветовал Международному отделу поднять в 1960 году субсидии американской компартии до 300 тысяч долларов и рассмотреть способы непосредственной передачи денег Джеку Чайлдсу в Нью-Йорке. Чтобы обсудить этот и другие тактические вопросы, в начале 1960 года Джеку Чайлдсу предложили приехать в Москву.
Приглашение Советов Джеку посетить Москву ободрило и обрадовало Фреймана и Берлинсона. Ясно было, что Советы собираются использовать Джека точно так же, как и ФБР, – в качестве тайного помощника Морриса. Это было великолепно.
3 февраля 1960 года Джек выехал в Прагу, где провел совещание с редакторами журнала «Проблемы мира и социализма», коммунистами из разных, стран. Один из них – Чжао Цзимин – передал ему 50 тысяч долларов в качестве подарка американской компартии от китайцев. В Москве он встретился с Николаем Мостовцом, начальником североамериканского сектора Международного отдела, и его заместителем Александром Гречухиным. Они обсуждали альтернативные способы пересылки денег и выясняли, сможет ли Джек тайно помогать советским «представителям» в Нью-Йорке. Для ФБР самым важным результатом этих переговоров были указания, которые Мостовец велел передать Холлу. Он хотел, чтобы американская компартия установила прямые линии связи с кубинской и мексиканской компартиями, которые Советы могли бы использовать, если их собственные связи будут нарушены.
Тимми, сын Юджина и Пегги Деннис оставленный на воспитание русским, побаловал Джека отличным ужином и интересной беседой. Тимми вырос среди привилегированных и избалованных отпрысков советской олигархии, имел среди них множество друзей и был вхож в их семьи.
По словам Тимми, с советской точки зрения ситуация на Кубе, после того как там к власти пришел Фидель Кастро, представлялась «очень хорошей и удачной». Рауль, брат Фиделя Кастро, и еще два члена кабинета министров были стойкими коммунистами, благожелательно настроенными по отношению к Советскому Союзу. Советы были искренне убеждены, что с помощью Кастро они создадут свой первый форпост в Западном полушарии. С ним уже установили секретные отношения, и формальное дипломатическое признание должно было состояться после намечавшегося визита в Советский Союз президента Эйзенхауэра.
В соответствии с указанием Мостовца Холл поручил Моррису провести переговоры с кубинцами. 5 мая I960 года Моррис прибыл в Гавану. Анибель Эскаланте, исполнительный секретарь кубинской компартии, четыре дня вводила его в курс дела, описывая паутину нитей, которую коммунисты сплели вокруг Кастро, и шаги, которые они предприняли для внедрения в новый режим. Эскаланте тоже была убеждена, что они смогут контролировать ситуацию на Кубе.
С фальшивым паспортом, подготовленным для него ФБР, в июле 1960 года Моррис тоже вылетел в Прагу. По привычному порядку, многократно повторенному как там, так и в других восточноевропейских столицах, он показал в аэропорту офицеру безопасности письмо с соответствующими инструкциями. Офицер безопасности немедленно позвонил в Международный отдел чехословацкой компартии, и вскоре прибыл один из его представителей. Пока чехи организовывали его полет в Москву и сообщали русским время его прибытия, Морриса поместили в комфортабельные партийные апартаменты.
В Москве его встретили два офицера КГБ, которые отнеслись к нему с соблюдением всей субординации. Моррису объяснили, что Международным отделом им поручено контролировать передачу денег и секретные линии связи с американской компартией. По различным причинам они предпочитали передачу денег непосредственно Джеку, а не пересылку мелкими партиями через Канаду. Чем меньшее число людей будет участвовать в таких операциях, тем лучше. Хотя товарищ Маскола заслуживает полного доверия, она, в отличие от Джека, не обладает профессиональной подготовкой.
Далее офицер сообщил, что в перспективе суммы наличных, подлежащих передаче, станут намного превышать те, которые по силам провезти непрофессионалу. Поэтому офицер КГБ и его напарник в Нью-Йорке должны будут работать непосредственно с Джеком, и тот должен знать их обоих. Один из них будет тайно встречаться с ним за городом на тщательно спланированных рандеву. Для того чтобы уменьшить частоту встреч, на каждой будут передаваться крупные суммы, а также происходить обмен сообщениями. В свое время Джеку сообщат о методах, посредством которых с помощью КГБ он сможет общаться с Международным отделом. Один из офицеров передал Моррису список кодовых слов, которые будут использоваться в последующих сообщениях. Каждое слово обозначало человека или страну. Например, Моррис именовался «мистером Гудом» (в более поздних списках он стал «Хобом»), «Медисон» означало Советский Союз, Китай был «Гамильтоном», а Кастро – «персиком».
ФБР высоко оценило эту информацию, но она бледнела по сравнению с тем, что Моррису удалось узнать в Международном отделе. Во время закрытой встречи с лидерами восточноевропейских компартий Хрущев язвительно обвинил Китай и Мао Цзэдуна в том, что они создают угрозу «миру во всем мире». Он высмеял китайскую точку зрения о том, что ядерная война «ничего особенного не представляет», и облил презрением Мао, объявившего Соединенные Штаты «бумажным тигром». Сравнивая Мао со Сталиным, Хрущев обвинил его в разрушении социализма, создании культа личности вокруг своей персоны и объявил, что его сочинения больше не будут издаваться в Советском Союзе. До сих пор Советы старались сохранять дружеские отношения и выступать в роли посредника. Эти обвинения Хрущева означали объявление Советами идеологической войны.
После возвращения Морриса 30 июля 1960 года ФБР направило в Государственный департамент отчет об этих высказываниях и получило его обратно с резолюцией: «Это наиболее важный документ, когда-либо представлявшийся ФБР в Государственный департамент».
Во время своих поездок в Советский Союз Моррис редко знал точно, сколько придется там пробыть. Ему приходилось общаться с важными и занятыми людьми. Нередко неожиданные обстоятельства заставляли их пересматривать договоренности о встречах; новые темы могли сделать дискуссию более продолжительной, чем планировалось поначалу; иногда ему приходилось ждать, пока тот или иной собеседник оправится от болезни. Если пребывание в Москве планировалось только на пару недель, ему предоставляли номер в гостинице на этаже, предназначенном для коммунистов-нелегалов или видных деятелей иностранных освободительных движений. Если он оставался на более долгий срок, ему предоставляли квартиру. Так случилось осенью 1960 года, когда он был делегатом на совещании восьмидесяти одной партии, затянувшемся до декабря.
Хорошо отапливаемая квартира располагалась на верхнем этаже здания в центре города, мусоропроводы и лестничные клетки которого не воняли застрявшими отбросами и застарелой мочой. В квартире были гостиная, спальня, кабинет, большой сейф для хранения секретных документов, которые ему разрешалось изучать, но не забирать с собой, скромная ванная и кухня. Кухарка, она же уборщица, заботилась о наличии еды и питья и ежедневно пополняла запасы. Перед тем как уходить, она настойчиво предлагала ему приготовить холодный ужин, даже если он будет ужинать вне дома, – в этих случаях она уносила еду с собой.
Моррис вскоре обнаружил, что сотрудники Международного отдела любят навещать его по вечерам. Вполне возможно, они были искренни в своем профессиональном желании обсудить «общие проблемы» или «проблемы разведки». И, конечно, они были искренни в своем восторге от неограниченных запасов виски и водки, которые могли поглощать в свое удовольствие. Моррис приветствовал их визиты и всю неофициальную информацию, которой они вольно или невольно делились. Время от времени он жаловался на усталость и предлагал словоохотливым собеседникам навестить его в другой раз. В такие вечера он от руки переписывал документы.