ГЛАВА 2
НОВЫЕ НРАВЫ, ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
И вот, наш самолёт совершил-таки посадку в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке. Наконец-то! Однако же первые минуты моего пребывания на американской земле прошли несколько напряжённо.
Как-то, уже под конец учёбы в Москве, выстояв солидную очередь в универмаге, я купила чешский чемодан с ремнями и замками и была по этому поводу безгранично счастлива и горда. Чемодан этот мы употребляли нечасто, словно берегли его для большого повода. И, действительно, очень скоро его звёздный час пробил, и он, хотя и наполненный весьма скромным содержимым, перелетел через океан. К моменту, когда я прошла иммиграционный контроль и обзавелась телегой, багаж уже поступил, и я с нетерпением ждала встречи со своим дорогим чешским чемоданом, чтобы пройти таможню и, наконец, почувствовать себя в Америке.
Чемодан появился довольно скоро, я его схватила, вижу – не мой. Точно такой же, но более потрёпанный. Я положила его обратно. Весь багаж уже разобрали, я начала нервничать, злиться, неуклюже бегать с телегой, которая плохо мне подчинялась, всех распихивать, бурча при этом: «Excuse me!» А чемодан, который вроде мой, да не мой, всё вертелся, и никто его не брал. И тут меня осенило, что какой-то самозванец из той же очереди в универмаге «Москва», прежде относившийся к своему чемодану не столь трепетно, тоже оказался в моём самолёте. И вот, увидев мой чемодан, он обрадовался, взял его и ушёл, не обратив внимание на очевидную разницу. Швырнув телегу (на которую мне пришлось отдать $1.50 из имеющихся $330, предварительно намучившись при размене денег, а потом при её отдирании от длинной цепочки таких же телег), я бросилась в таможню, где успела увидеть, как три беспредельно счастливых товарища в числе своих 20-25 чемоданов гордо вывозят и мой. Покричала, объяснила – успела-таки! «А почему здесь никто не проверяет багажные бирки?» – недоумевала я, впервые проходя таможню на американской земле. А потому, что я – в Америке!!! Потому, что здесь вообще никто ничего не проверяет!!!
По приезде в Америку я провела чуть меньше месяца на восточном побережье: в Нью-Йорке – у Метью, в Провидансе – у своей троюродной кузины, и в Бостоне – у двоюродной тёти. Должна сказать, что Метью героически принимал нежеланную гостью: угощал, помогал ориентироваться, составил вполне респектабельное резюме, познакомил с какими-то людьми.
Было решено, что моя, тогда мало мне знакомая, другая троюродная кузина, проживающая в Лос Анжелесе, купит мне билет в Калифорнию, и я погощу у неё какое-то время.
Америка полюбилась мне с первого взгляда – мне нравилось абсолютно всё. Из самых первых впечатлений были краски. Огни Times Square в Нью-Йорке после серо-бежевого советского декора так радовали глаз! Удивляло, что не было закрытых, запертых дверей – можно было запросто пнуть и открыть любую дверь (в тех редких случаях, когда дверь сама не открывалась при приближении к ней), зайти в любую гостиницу, библиотеку, магазин, учреждение, не пройдя через полицейский дозор. Это было таким контрастом после нескольких лет проживания в МГУ, где к себе домой, в общежитие, невозможно было попасть без позволения милиции! При этом почему-то все те, кто не имел пропуска и права находиться в здании, преспокойно там жили месяцами (например, любой проныра, мастерски имитировавший «местное» выражение лица), а люди с законными гостевыми пропусками, типа моей мамы, должны были постоянно извиняться, оправдываться и что-то доказывать.
В связи с этим не могу не рассказать очаровательную миниатюру из нашего детства. Однажды наш папа получил путёвку в санаторий в Ессентуках. А для нас троих снял комнату неподалёку. И вот, как-то раз пришли мы с мамой в папин санаторий, сидим и ждём его в фойе. Советский санаторий, а тем более санаторий ГлавАтома, – это вам не шутка, это практически режимное заведение, почти что зона, так что сидим мы тихо, нудно поскуливаем в мамино плечо. Ну так вот, ждём мы, стало быть, окончания папиных процедур, изнываем, отошли от скуки на два метра посмотреть какие-то картинки на стене. А тут входит некая местная начальница: то ли дежурный врач, то ли администратор, то ли замполит северо-кавказского военного округа, оглядывает орлиным взором пространство и чеканным голосом профессионального работника безопасности обращается к нам, тогда ещё совсем детям.
– Так. Вы что здесь делаете? Я от ужаса онемела.
– Ждём папу, – кое-как преодолевая страх, ответил брат.
– Папу будете ждать на улице, – не допускающим возражений тоном сказала Администраторша, после чего развернулась в сторону нашей мамы.
– А вы? Вы что здесь делаете? – буравя маму взглядом следователя, допрашивающего только что пойманного на месте преступления вора, продолжила Администраторша разбор серьёзной ситуации.
– Я с ними, с ними, – извиняющимся голосом оправдалась мама, ошарашив Администрацию санатория такой неожиданной моделью семейной иерархии.
Разумеется, фраза «я с ними» тут же была включена в золотой фонд семейной истории.
А вот другая история, прекрасно иллюстрирующая традиционную советскую атмосферу в курортных местах. Дело было опять-таки на Северном Кавказе, в Пятигорске. Совсем молодые мама и папа, только что поженившиеся, вздумали поотдыхать. Ну, а советский отдых, как известно, невозможен без Общепита. И вот, приходят наши будущие родители в столовую самообслуживания (старшее поколение, безусловно, помнит оглушающий и сбивающий с ног на расстоянии морской мили запах трудно сказать чего), мама садится за свободный столик (повезло!), а папа берёт поднос и идёт за едой. В это время откуда ни возьмись появляется Советская Гражданка со своим полным еды подносом, окидывает взглядом разведчика поле боевых действий и, безошибочно определив слабое звено, без всяких там церемоний усаживается на папино место. Мама робко подаёт голос, сообщая, что место занято. Гражданка преспокойно сидит, ест свою еду и никакого внимания на мамины растерянные «извините» не обращает. Но тут подходит папа с подносом и с безукоризненной вежливостью сообщает Гражданке, что место занято, и просит её встать. Смерив папу презрительным взглядом (недорезанный интеллигент, хлюпик и нацмен к тому же!), Дама, очевидно, закалённая в курортных баталиях, явно только что прибывшая сюда с земли русской и даже не подозревающая, что находится на Кавказе, отрезает: «Понаехали тут с Кавказа!» Папа, несколько огорошенный такой поразительной географической осведомлённостью, совершенно спокойно и всё так же вежливо сообщает ей: «А вы знаете, вы – порядочная нахалка и хамка», на что Дама начинает вопить на всю столовую, сотрясая местность неожиданно мощными децибелами: «Хулиган! Хулиган пришёл обедать!» Так что бессмертное «Хулиган пришёл обедать!» было старательно сохранено родителями для грядущих поколений.
Вот такие истории случались во времена «почти былинные» (Высоцкий). Молодой и неискушённый в вопросах этики и психологии советского человека читатель может поверить: первое попадание Homo Sovieticus-а на Запад – это глубокий шок от переживаемого на каждом шагу контраста со всем, что окружало тебя прежде.
Как я уже сказала, восхищало меня поначалу практически всё. Умиляли, хотя и казались немножко комичными, предупреждения типа: «Осторожно, мокрый пол!»
«Надо же, какая забота о людях!!!» – думала я. Много позже я поняла, что делалось это в основном для того, чтобы человек, который через несколько часов после уборки вдруг оказался в этом месте и упал, не смог бы претворить в жизнь своё желание засудить заведение, в котором помыли пол. Аналогичных ситуаций много: кто-то пролил на себя горячий кофе в забегаловке и засудил её за то, что его не предупредили, что кофе горячий. Сейчас на всех стаканчиках есть предупреждение: «Осторожно, горячее!» В 1995-ом году мама упала на улице в Бостоне, споткнувшись о корень дерева, вылезшего из-под земли и раздвинувшего плиты тротуара. Тут же подбежала женщина и сообщила моей маме, что готова быть свидетельницей в случае, если мама решит судить город. А суперинтендант здания, в котором мы жили, между прочим, наш соотечественник, почти что завидовал маме, предвкушая, как мы разбогатеем. И действительно, ведь на дереве не было таблички: «Осторожно, дерево!», так что шанс у нас был большой. Мы не стали никого судить – не хотелось, да и не до этого было, чем вызвали чуть ли не гнев суперинтендента. «Как можно ТАКОЙ case портить?!» – возмущался прекрасно усвоивший местные порядки сосед.
А сами американцы?! Совершенно новый тип людей, мне до этого момента не встречавшийся. Какой-то безграничный позитив, постоянный восторг, возможность радоваться всему, удивительная улыбчивость.
Однажды в Нью-Йорке Метью, его подруга из Уругвая и я перед Рождеством пошли в универмаг «Мэйсис». Там всё было сказочно красиво декорировано и вообще празднично: плавно двигались витрины с рождественскими сюжетами, было полно людей, к тому же можно было встретиться с Сантой. Так вот, огромная толпа людей, независимо от возраста, спешила это сделать. Пошли и мы. Это был такой тёмный, длинный коридор-лабиринт со звёздочками, огоньками, блеском. Всё двигалось, сверкало, сияло, переливалось, из-за каждого угла выбегали какие-то персонажи и интересовались: «Вы хотите увидеть Санту?» Народ восторженно отвечал: «Да!» Всё это сопровождалось рождественской музыкой и длилось настолько долго, что к концу лабиринта порядком надоедало. Потом мы посмотрели фильм про Санту. Во время фильма меня несколько удивила инфантильность здешних взрослых. Они раскачивались, подпевали, хохотали, сияли, но почему – мне было трудно понять. Казалось, что всё это никогда не кончится, но тут настал долгожданный момент, мы оказались перед какой-то дверью, неизвестно откуда выскочил весёлый паренёк и вполне серьёзно спросил: «Сколько вас?» Мы ответили, что нас трое, он подумал, прикинул и с видом, будто оказывает нам большую услугу, сказал: «Ну ладно, так и быть, проходите!» Потом мы опять шли по коридору до тех пор, пока из-за угла не выскочил очередной персонаж, который поинтересовался, хотим ли мы увидеть Санту. Мы, конечно же, захотели и, о чудо, Санта был согласен нас принять. Мы вошли в Сантин кабинет. Он нас усадил к себе на колени и спросил, что мы хотим. В это время нас сфотографировали и тут же предложили купить эти фото за огромную сумму. Мы, разумеется, не захотели. Санта потрепал нас по плечу, и мы ушли.
И вся эта процедура вызывала у большинства глубокую, чистосердечную, по-детски непосредственую радость, можно сказать – восторг. Я не переставала думать о своих замысловатых, скептических, временами циничных, знакомых и представляла себе, как бы они отреагировали на подобное развлечение. Они, конечно же, получили бы ничуть не меньше удовольствия, но предпочли бы это сделать в более экономном и эффективном режиме, затратив на мероприятие этак минут десять, пронесясь по лабиринту, оценив его красоту и разнеся это всё в пух и прах своими язвительными, ядовитыми и на мой вкус довольно смешными комментариями в адрес персонажей и, особенно, Санты с его кабинетом.
Много лет спустя, когда все детали американского образа жизни и менталитета были мне давно знакомы и меня уже почти ничего не удивляло, я всё-таки снова удивилась. Мой старший сын участвовал в шахматном турнире, проходившем в Орландо, в Дисней-уорлдe. Мы поехали все вместе, решив составить впечатление об этом немаленьком и немаловажном фрагменте американской культуры. Мне было понятно, как это заведение может быть завораживающим, развлекательным и интересным для детей. Но как группа взрослых может решить провести здесь свой отпуск, стоя в бесконечных очередях, покупая дорогую и крайне отвратительную еду, фотографируясь с Микки Маусом и катаясь на каруселях, и при этом быть в диком восторге, осталось для меня загадкой, а таких людей там было немало. У американцев надо учиться радоваться – этот дар существенно повышает качество их жизни.
Возвращаясь к своим первым дням в Америке, скажу, что я пыталась почувствовать Нью-Йорк во всём его разнообразии. Я истоптала его вдоль и поперёк, я ненасытно ходила по нему в день по двенадцать часов и побывала везде, где только могла: в Манхэттене, Бронксе, Бруклине, Квинсе, на островах. Мне было интересно всё, каждый район имел своё лицо: здесь – богатые, здесь – бедные, здесь – итальянцы, здесь – китайцы, здесь – финансисты, здесь – хиппи, здесь – студенты. Все эти совершенно разные, непохожие друг на друга маленькие райончики, каждый со своим колоритом, стилем, народом, магазинами, ресторанами, бытом, находятся в двух шагах друг от друга, но создаётся впечатление, что они вообще не сообщаются между собой. А какая библиотека, какие музеи! И какое гадкое метро!
Должна сказать, что особо прекрасен Нью-Йорк в тёплый весенний или летний день, когда цветут деревья, когда небо синее и безоблачное и под ослепительным солнцем один в другом отражаются, переливаясь всеми цветами, небоскрёбы; когда по улицам и паркам ходят толпы ярко и разнообразно одетых людей, многие валяются на газонах, везде – шары, развлечения, шум, гам, мороженое; всюду продаются одежда и женские украшения из самых необычных стран: костяшки, деревяшки, пластмасса, металл; и краски, краски – такое обилие красок. Типичная картина: огромный американец (метра под три) в майке без рукавов – мускулы напоказ – прогуливается с микроскопической собачонкой, настолько нарядно причёсанной и одетой, что ей могла бы позавидовать любая советская модница. Где-то жарят орехи, где-то мясо, где-то сосиски, где-то благоухают бублики, где-то религиозный митинг; кто-то колотит в барабан, а кто-то в кастрюли, кто-то танцует, а кто-то что-то орёт в чью-нибудь защиту (вероятно, тех, кто и так вполне защищён); и всё это в самых неожиданных местах с пробками и преградами. Я полюбила этот город раз и навсегда.
Время пролетело быстро. 19-го декабря я отправилась в Провиданс, где провела несколько дней у троюродной сестры и её мужа, а потом на пару дней – в Бостон к двоюродной тёте и гостившим у неё в то время двум моим кузенам из Еревана. Принимали меня все гостеприимно, помогали, как могли. Я многое смогла увидеть за короткое время.
27-го декабря самолётом Бостон – Нью-Йорк – Лос Анжелес я отправилась на западное тихоокеанское побережье Америки. В Нью-Йорке в аэропорту (между самолётами) у меня было четыре часа, которые я провела весьма оригинально. Я оказалась в огромном зале ожидания, где почти никого не было; Метью просил, чтобы я ему позвонила из аэропорта, чтобы он мог убедиться, что у меня не было трудностей с переходом из терминала ближних дистанций в терминал дальних дистанций (солидное расстояние), что я и сделала. Но говорить долго я не могла, не по карману было: я только собиралась ему сообщить, что всё в порядке. Он поинтересовался у меня, какой номер написан на телефонном автомате, я продиктовала и попрощалась. Напоследок он мне сказал: «Если автомат зазвонит – возьми трубку». Я не поняла, что он имеет в виду, но придвинула кресло и села. Скоро автомат зазвонил, я взяла трубку – это оказался он, и мы ещё обсудили детали моего полёта. От того, что можно ответить на звонок в автомате в гигантском пустом зале ожидания одного из самых занятых аэропортов мира, потом, усевшись в комфортабельное кресло, бесплатно поговорить сколько душе угодно, мне было забавно – вспоминались наши советские телефонные будки. Покидала я Нью-Йорк с грустью, но уверенная, что когда-нибудь сюда вернусь.
В Калифорнии меня встретила кузина и очень скоро превратилась из малознакомой родственницы в любимого и близкого человека. Всего за несколько дней мы настолько спелись, что начали, каждая в своём духе, друг друга терроризировать, причём обе понимали, что это знак особого расположения, и никогда друг на друга не обижались. Пожалуй, три с половиной месяца, проведённых у неё дома, были одним из самых беззаботных, весёлых, непредсказуемых периодов в моей жизни. У нас не было денег, но нам было радостно. Я никогда не знала, что мы будем делать через час (столь нетипичный для меня образ жизни, оказывается, мог быть очень приятным). Частенько около полуночи кузина вдруг решала куда-то пойти, не придавая большого значения моим жалким потугам к сопротивлению. Она настаивала: «Пойдём, пойдём, сделаем nice to meet you и вернёмся». И мы шли делать nice to meet you. В Лос Анджелесе мы познакомились со многими интересными армянами, которые нас опекали и, как могли, помогали.
Мы катались по всему Лос Анжелесу на старой полуполоманной машине, абсолютно не беспокоясь, что она может в любой момент развалиться прямо на дороге. Мало того, наши хорошие друзья жили на высоком холме, и, чтобы попасть к ним домой, надо было одолеть один квартал под углом семьдесят градусов, потом пересечь очень оживлённый проспект и снова взять ещё один квартал под таким же углом. Так вот, каждый раз по пути к ним происходило одно и то же. Кузина изо всех сил нажимала на газ, машина взлетала, но до конца холма не дотягивала и начинала сползать назад, а из капота начинал идти дым. Я уж не помню, бывали за нами машины или нет, но мы хохотали, вылетали из машины, профессионально открывали копот, нюхали, смотрели друг на друга и одновременно выносили вердикт: «Горит!» Потом ждали, пока дым рассеется, и повторяли всё сначала, и так много раз. Мы не теряли надежды, и в какой-то раз счастье улыбалось нам, и мы на полной скорости взлетали на вершину первого квартала, потом, не имея возможности затормозить на оживлённом проспекте, молниеносно пересекали и его. Потом опять нюхали, горело, ждали, и то же самое происходило со вторым кварталом. Трудно передать, каким это всё сопровождалось восторгом.
Как-то раз у меня было интервью в UCI (University of California, Irvine). Сама я доехать туда не могла, так что должна была везти кузина. До двух ночи у нас были гости, и мы волновались, что можем проспать, не найти дорогу, да и машина была не в самой надёжной форме. Мы решили, что лучше выехать в три часа ночи, ехать по пустым дорогам, чтобы было безопаснее и легче ориентироваться. Мы взяли одеяла, еду, одежду для интервью, карту и поехали. Добрались быстро, менее чем за два часа, нашли здание, запарковались рядом с ним, опустили сидения машины и легли спать, наслаждаясь романтизмом происходящего. Было уже пять утра, а интервью было назначено на 11:30. И вот, в 11:10 мы открываем глаза и видим, как, опираясь на небезызвестный капот нашей машины, женщина-полицейский выписывает нам штрафной билет, так как парковка была бесплатной только до одиннадцати часов. Не долго думая, кузина нежно и абсолютно виртуозно выводит машину из-под попы полицейской так, что та даже не понимает, что произошло и куда же ей надо положить наш ticket. Я с трудом успела на своё интервью, но настроение уже было таким приподнятым, что успех должен был быть гарантированным. После беседы профессор пригласил меня на ланч в столовую университета, там мы беседовали о моих планах и намерениях, и вдруг в середине серьёзного разговора я подняла голову и увидела кузину, носящуюся между рядами с едой и смотрящую на меня лукавыми глазами. Я весьма неприлично и неожиданно засмеялась, он подумал, что мой смех вызван формой макаронины. К сожалению, это повторилось ещё раз, и столь же неприлично, но макароны-то уже кончились.
Часто мы ходили в джаз-клубы, заказывали по чашке чая (в лучшем случае) и сидели там часами, наслаждаясь музыкой, а в заключении кузина общалась с музыкантами. Как-то в Studio City мы забрели в чудесный клуб под названием «The Baked Potato» («Печёная Картошка»). Там всегда выступали прекрасные группы, а название клуба объяснялось тем, что меню состояло из печёной картошки со всевозможными начинками и подливами (ветчина, грибы, сметана, авокадо, селёдка и так далее). Менеджером клуба был редкий добряк Джо с длинными волосами, собранными в хвост. Он заметил, что в клубе время от времени появляются две или три (иногда с нами шла наша подруга) жизнерадостные, с виду культурные, но, вероятно, неплатежеспособные молодые особы, которые пьют чай. Сперва он стал угощать нас печёной картошкой (это было безумно вкусно!), потом настоятельно советовать, когда нам стоит прийти в следующий раз (будет особо хорошая группа). Даже при полнейшем аншлаге у нас всегда были места. Мы не хотели злоупотреблять добротой Джо и подолгу в клубе не появлялись, тогда бедняга начинал беспокоиться. «Я волновался и всё думал, что же случилось с those crazy girls», – говорил он при виде нас, явно испытывая чувство радости и облегчения, что с нами всё в порядке. Он всё время хотел как-то нам помочь, но мы гордо отказывались от всего кроме картошки. Однако как-то раз мы всё же не выдержали. Это было в момент, когда мы давно не говорили по телефону с Ереваном. Он спросил, что бы мы больше всего хотели в эту минуту, мы сказали: «Позвонить домой». Он тут же связался с оператором AT&T и дал каждой из нас троих возможность поговорить. Это был настоящий подарок. А потом, когда мы уходили, он положил на наш столик деньги для официанта. «Девочки, вы поняли, что это оставленные нами чаевые?!» – отметила наша подруга.
Кузина моя – пианистка. В Америке она работала в нескольких музыкальных школах (преподавала и руководила), а также давала и продолжает давать частные уроки музыки. Вдобавок к музыкальному аспекту преподавания она обладает даром раскомплексовывать людей и делать так, чтобы мнение человека о себе существенно повысилось. В результате с годами у неё появилось много учеников; как-то в их числе оказалась весьма состоятельная женщина, чья собака получала необыкновенное удовольствие от уроков кузины – начинала издавать блаженные звуки. Тогда хозяйка, не чаявшая души в своём верном друге, решила попросить, чтобы кузина за солидную плату давала собаке уроки пения. Опыт удался на славу: все трое были довольны. Кузина также обладает даром преподавания музыки по телефону. Я сама убедилась в этом, когда недавно моему сыну была нужна помощь в выполнении довольно трудного школьного задания по музыке. Кузина подумывала об открытии своей музыкальной школы, и я настаивала, чтобы там были факультет обучения по телефону, скайпу и электронной почте и, конечно же, факультет для домашних (для начала) животных.
Конец ознакомительного фрагмента.