Автостопом до алтайского яка. Глава 7 (О. Ю. Овчинникова)

Глава 7

Легче продолжать любить, чем признать своё поражение.

Иду с рюкзаком, приближаюсь к автобусной остановке. О-о-о, я сейчас умру от жары! Яркий жаркий полдень, и я ощущаю себя яичницей на раскалённой сковородке. Скидываю рюкзак на землю, выцарапываю бутылку с уже нагретой водой и выпиваю несколько глотков: так гораздо лучше.

…Стою уже второй час. С обеих сторон от дороги простирается лес. Немилосердное солнце нависает прямо над чёрным асфальтом, источающим адскую жару. Бутылка воды давно выпита, и сейчас меня хватит инсульт, не иначе. Никто не останавливается. Тенистый сосновый лес манит прохладной тенью. Ещё немного безуспешно голосую, а потом вместе с рюкзаком погружаюсь в эту зовущую лесную прохладу.

Погружаю пальцы рук в мох, на котором растут кустики черники: внутри он слегка влажный. Хочется остаться тут навсегда, закопаться в благословенную прохладу мха целиком. Без воды в такую жару недолго и кони двинуть.

Ем вкусную, крупную, водянистую чернику под звуки проносящихся по дороге машин. Потом лежу на подушке из мха, глядя на верхушки сосен снизу вверх. «Перезагрузка». Наконец, немного отпускает, и я возвращаюсь на прежнюю позицию.

Мимо меня проходят два парня – оба с барабанами и маленькими рюкзачками. Они идут вдоль трассы, поднимая руку на звук подъезжающей сзади машины. Никто не останавливается, и они продолжают идти дальше.

Мне внезапно везёт больше: как только я поднимаю руку, тут же рядом тормозит красная легковая машина. Внутри оказывается разговорчивая жизнерадостная женщина, согласная подвезти. Прыгаю внутрь.

Аня – светловолосая и улыбчивая, и она едет на фестиваль.

Что? Фестиваль? Я не верю своим ушам. Так вот почему мне не удавалось поймать машину так долго! Я ждала именно эту машину! Разные друзья в течение трёх лет звали меня именно на этот фестиваль!

– Это то, что тебе ТОЧНО нужно, – говорил один, улыбаясь и кивая головой, отказавшись от дальнейших объяснений, и этим интригуя ещё больше.

Аня едет забирать свою дочь и её парня. Она говорит:

– Да я раньше вообще не замечала таких, как ты! – с лёгкостью переходя на «ты» с первых минут знакомства. Мне бы так… – Не видела вас, и всё! До тех пор, пока моя дочка не стала ездить автостопом!

Она явно беспокоится за дочку. Понимаю.

– Прики-и-инь! – возмущённо продолжает она. – Подвозила только что женщину, думала поболтать с ней, так она уснула! И всю дорогу спала!

Понимаю, что если чего от меня сейчас и ждут, так это разговора. Копаюсь в извилистых закромах своей памяти. Цитирую информацию про Духову Гору и Опочку, но понимаю, что заезд туда – это всё-таки крюк, а до Невеля, куда направляется Аня – ещё ехать и ехать. Она с живостью соглашается заехать и в Опочку, но в итоге мы решаем оставить этот великолепный пункт на будущее.

Сознаюсь, что я ветеринарный врач.

– Да ну! – восклицает Аня громко и радостно.

– Ну да! – отвечаю ей, согласно кивая.

Оказывается, всю свою душевную организацию она тратит на передержку бездомных собак, причём чаще ей отдают как раз собак проблемных, или с генерализованной формой демодекоза21, или асоциальных.

Говорим про собак. Аня рассказывает случаи из своей жизни: как однажды от неё сбежала собака, оставленная на передержку. Ответственная Аня, оббегав весь район, в итоге обнаружила её возле своего дома, но собака была без ошейника и, уточню, асоциальна, то есть непредсказуема. Дальше я слушаю, поражаясь.

Бесстрашной, но ответственной Ане удалось захомутать собаку поясом от плаща и уговорить зайти обратно в подъезд.

Вот человек! Я бы, наверное, не рискнула. Ну, уличная собака. С улицы пришла – на улицу и ушла: природа у неё такая, и ей там комфортнее, может. Рисковать быть укушенной? Я почёсываю застарелый шрам на руке – память от среднеазиата, – ну нет.

Лечение генерализованной формы демодекоза – это наказание для любого владельца. Ежедневная дача препарата, мытьё с шампунями, и всё это долгое, долгое, долгое время. И посещения ветклиники раз в месяц для взятия соскобов и контроля заболевания. Есть, конечно, альтернатива в виде однократной дачи волшебной таблетки, но она очень дорогая. Делюсь своими знаниями.

По дороге Аня пытается безуспешно дозвониться до дочки: та должна рассказать, как их найти. Заезжаем в магазин за продуктами.

– Дочка просила купить каких-то… «ништяков»… Что бы это значило? – в раздумьях произносит Аня и сама же себе отвечает: – Должно быть, это что-то вкусное к чаю. Ну и что им купить?

Мы зависаем перед стендом с печеньками, халвой, вафлями и пряниками. Я беру пряники.

На кассе Аня спрашивает у кассирши:

– А не подскажете, где-то тут проходит фестиваль, я за дочкой приехала, и…

Кассирша вздрагивает, роняет на пол звонкую мелочь и, не давая ей договорить, машет руками:

– Забирайте её оттуда! Срочно! Немедленно! Скорее! Быстрее!

Ошарашенные, мы выходим из магазина. Н-да… Похоже, местным жителям не очень-то нравится этот фестиваль. В чём же дело?

…Мы едем по ветвистой дороге мимо деревеньки, после чего попадаем прямиком в лес.

– Как хорошо, что ты со мной поехала, – нервным голосом говорит Аня, когда мы погружаемся в лесные псковские дебри: где-то тут, возле озера, должна быть стоянка фестиваля. Оказаться ночью, в лесу, да ещё и одной – не каждому это понравится. Тем более, мы как раз обсуждали, что делать, если машина сломается. На трассе-то, это понятно: привлечь рукастых мужиков несчастным видом, а в лесу?

Я тоже рада, что оказалась именно в этой машине, но вот только, правда, где мы?

Должны быть слышны, наверное, барабаны, но никаких звуков жизнедеятельности радостных людей нет – только птицы поют. Мы едем и едем. Дорога кажется круговой, потому что не кончается; с обеих сторон нависают ветки деревьев, скрывающих солнце. Никаких вывесок. Так проходит около получаса, и лес постепенно погружается в вечернюю синь. Кажется, что и Олег Митяев, под которого мы едем, начинает петь более нервным голосом. Дочка, по-прежнему, недоступна.

Вдруг мы замечаем на ветке дерева красную ленточку.

– Ленточка! Смотри, ленточка! – вопим хором, тыча пальцами.

Радость наша беспредельна. Мы едем, и ленточки на деревьях продолжают вести нас, – уже не так страшно. Наконец, мы видим на дереве лист бумаги, на котором что-то написано про «Уважаемых отдыхающих» и сразу вслед за этим выезжаем на берег озера. На пустынный, замечу, берег.

– Мы что, не туда приехали? – констатирует Аня упавшим голосом очевидное, остановив машину. И недоумённо добавляет: – Мы ж по ленточкам ехали…

Меня разбирает нервный смех. Стоим. В тишине слышно пение какой-то птички.

– Что там со связью? – пытается найти выход Аня.

Связи по-прежнему нет. Мы поворачиваем обратно, начиная нервно хомячить купленное. Едим и едем, едем и едим.

– Но почему ленточки-то висят? – задаёт Аня вопрос в воздух.

Я хихикаю. Машину мягко хлещут ветки растущих у дороги деревьев. Чем ближе вечер, тем больше сгущается лес. В одном месте сбывается худшее – машина начинает буксовать и вязнет в яме. Начинает пахнуть приключениями на причинное место, но к счастью, яма отпускает нас довольно быстро.

В конце концов, мы доезжаем куда надо. Высокий въезд на место стоянки тоже оказывается «весёлым», но Ане удаётся его взять, – правда, только с третьего раза, потому что он распесочен до глубоких рытвин. Из лагеря приходят ребята, кидают на землю веток, и Аня одерживает верх.

Так мы попадаем на фестиваль. Дочка Ани и её мальчик встречают нас на подходе к лагерю. Я вижу, как выглядят все оттенки фиолетового, воплощённые в дредах девочки.

…О фестивале написать невозможно, это состояние. Суть в том, что разные люди съезжаются и живут в лесу, проявляя терпимость к другим и соблюдая некоторые правила. Главные принципы – это приближённость и возвращение к природе, толерантность и свобода от чего бы то ни было.

Начало движения возникло где-то в Америке, основоположниками его были хиппи.

Лагерь стоит в лесу, рядом с озером. По лесу, в отдалении друг от друга стоят палатки, натянутые тенты, типи22. Всюду босиком ходят люди, в основном одетые, но есть и голышом. В дредах, с барабанами, с ленточками, в штанах-афгани, длиннополых юбках, – все они излучают спокойствие и доброжелательность. Лагерей несколько, раскиданы в пространстве. Большинство людей довольно приветливы, но есть и просто молчаливые. Много символики «ОМ» и индийских «примочек» в виде мантр, аромапалочек, индийских барабанов, массажа, вечерних посиделок у костра. Дети чумазые, но никто не плачет, не капризничает, есть и совсем маленькие. Многие, кажется, бегают сами по себе – по крайней мере, они не выглядят потерянными, а родители совершенно лишены беспокойства и суеты. И есть какая-то правильность в том, что дети исследуют пространство, а не сидят, прикованные к коляске, а их родители спокойно отпускают их к природе. Все как будто в своей родной среде.

– Доброе утро! – несмотря на сгущение сумерек приветливо говорят некоторые человеки, идущие навстречу.

– Добро пожаловать домой! – слышим мы от жизнерадостной обнажённой девушки, обгоняющей нас: лёгкий ветерок колышет прозрачное голубое парео, перекинутое через плечо – единственное из одежды, что на ней есть.

Атмосфера мне нравится. Аня немного в шоке, потому что не собиралась спать в палатке и вообще ночевать здесь. Она вытаскивает из машины «ништяки» и домашнюю еду в пластиковых контейнерах, пытаясь рассказать ребятам, сколько страхов натерпелась по дороге.

Они собираются уезжать завтра утром. Раскидываю палатку, обсудив с ребятами подходящее место.

– Ну, здесь вообще-то тропа, – говорит один мальчик, – но по ней никто не ходит.

Если бы я знала тогда, что кое-кто всё-таки ходит, да ещё и по ночам, то я не стала бы ставить там палатку! Но об этом позже.

Я так устала за день, что, когда все уходят на спектакль по мотивам «Золушки», валюсь в палатку и просто наслаждаюсь отдыхом, медленно разматывая наушники от плеера… Где там моя мантра отсечения привязанностей? Джая сказал, что главное – намерение. Сажусь в полулотос прямо в палатке и практикую мантру, повторяя слова, несмотря на усталость. У меня получится, я это уже знаю.

Потом всухомятку жую мюсли, залезаю в свой распухший от свободы спальник и пытаюсь заснуть, – заснуть не получается. Ночью у костра ребята поют такие классные песни, да ещё под гитару, да ещё такими хорошо поставленными голосами, что я сквозь сон замечаю сама себе:

– Атасно поют-то ка-а-ак, а?

Чуть-чуть дремлю. И через два часа опять:

– Бли-и-ин… СПЛИ-И-И-ИН…

Моя палатка стоит рядом с лагерем «Кофейник бережОМ». В конце слова нарисован священный символ «Ом», олицетворяющий вибрацию и первопричину всего сущего, и тем прикольнее выглядит название лагеря.

– Мы кофейник бережём, поэтому и в варим кофе в кастрюльке! – улыбается, поясняя, кое-кто из ребят. Кофе великолепнейший – утром меня угощают им совершенно безвозмездно. Взамен я приношу дрова.

По вечерам я тихо приползаю к ним, сажусь рядышком и наслаждаюсь песнями. Иногда подвываю неожиданно звонким чистым голосом, поддавшись общему настроению.

Это место, где нет спешки. Где можно купаться сколько влезет, когда хочешь и хоть голышом. Спать до долгих ленивых потягушечек. Танцевать до упаду у костра под барабанный джем в темноте ночи. Стучать на джембе самой. Лежать на досках пирса и смотреть на огромный серебряный шар Луны и блестящую дорожку, дрожащую на воде. Петь. Непринуждённо улыбаться и удивляться этому. Делать массаж и получать взамен взгляд бархатных глаз и благодарности. Помогать на кухне, шинкуя капусту, отмывая котлы. Пить чай из иван-чая или каркаде. Лежать в центре огромного круга, когда все поют «Ом», взявшись за руки. Стоять в кругу самой и петь до оглушающих, бесконечно бегущих снизу-вверх мурашек, до вибраций, до интонации, до звука, напоминающего звон тибетской чаши. Рассказывать о своих практиках, жизни, любви и понимать, что людям это интересно. Слушать ответные истории и учиться. Попасть на семинары по Алтаю, по массажу, по самогипнозу. Стоять в озере, созерцая рыбок, плавающих у ног. Здесь все расслаблены, доброжелательны и спокойны, – то, что мне сейчас надо. И я решаю остаться здесь дней на пять, в ощущении: «я дома».

Все эти люди напоминают мне прообраз того племени, к которому я сбежала во время регрессии.

Углубляюсь в сосны: земля усеяна мягким ковром из сосновых иголок с изобилием сухих тёмных шишек. Вкусно пахнет сосновой прелой хвоей, мерцающие блики играют по земле солнечными зайчиками.

Иду мимо небольшой группки ребят, которые практикуют хоровое пение. Они зовут меня к себе, и я с радостью присоединяюсь. Изучаем песню на слова Сергея Есенина:

Поочерёдно мы изучаем куплеты, один за другим, а затем начинаем распеваться, причём в разных тональностях. Учит нас Егор, улыбчивый красивый мужчина. Объясняет очень доходчиво и доброжелательно: оказывается, в обычной жизни он учит хоровому пению детей.

Ещё несколько дней после занятия я понимаю, что пою, причём чисто и чётко попадая в ноты. Страх «налажать» исчезает, просыпается голос, который начинает литься откуда-то изнутри, а не просто изо рта. Удивляюсь своему нахождению здесь всё больше и больше.

Днём знакомлюсь с доброжелательным парнем крупного телосложения, который ходит в ярко-жёлтых майке и шортах. Мы идём смотреть сосну, в которую когда-то ударила молния: по всей поверхности дерева – сверху донизу – идут спиралевидные трещины. Потом мы прогуливаемся до магазина, пыля по дороге: рядом с ней растут маленькие ёлочки с чёрными стволами, чуть тронутые снизу весенним пожаром, и заросли иван-чая, который уже начал пушиться.

Вкуснейший стаканчик мороженого в эту жару особенно прекрасен. Парень покупает отменную горсть леденцов и кефир, который мы выпиваем по дороге. Он общительный и грустный одновременно.

Мы говорим о понятии «толерантность», и как это важно: принимать людей такими, какие они есть. Пытаюсь практиковать это. Безоценочное восприятие, come on23. В лагере раздаём конфеты детям.

Вечером нас ждёт суп из чечевицы с картошкой и салат. Меня знакомят с кухней. Дочерна загорелая и худая повариха, которая хозяйничает здесь, пытается научить меня шинковать капусту тонко и быстро, причём порезать так надо несколько крупных кочанов. Режем капусту на узких горбылях, приспособленных под разделочные доски. У меня не получается, хотя стараюсь изо всех сил. Потом кромсаю огурцы – их целый тазик.

На кухне может помочь любой желающий. Особенный талант тех, кто хозяйничает здесь, заключается в том, чтобы грамотно рассчитать количество крупы, которую необходимо засыпать в котёл, если надо накормить, например, двести человек…

Ужин происходит практически ночью. Жёлтые огоньки свечей, которые несут идущие люди, освещают тёмную тропу, ведущую на поляну. В центре её горит яркий костёр, и все рассаживаются вокруг него в огромный круг. Если у кого-то есть что сказать – он выходит в круг, берёт специальную палку «Talking stick»24 и говорит. Это может быть «Я завтра еду в Москву, кто со мной?», или «Завтра после обеда будет лекция», или «Я уезжаю, всех очень люблю! Доброе утро!».

В общем кругу, стоя и взявшись за руки, мы поём «Ом»: энергия мантры бежит от человека к человеку. Ночь сгущается всё больше, и темнота накрывает поляну, словно чёрный бархатный купол.

После ужина происходит барабанный джем – импровизируют несколько барабанов джембе, звучащих на фоне пылающего костра, и все, кто хочет танцевать. Я выскакиваю из шлёпанцев, обматываюсь парео в качестве юбки и босиком ухожу в групповой женский танец. Костёр извергает кверху тучи искр. Мы структурируем пространство в нечто магическое, и дикие чёрные тени пляшут на земле вместе с нами. Крутим восьмёрки, изгибаемся, кружимся, рисуя руками спирали, скачем, ведомые звуком, нарезая круги вокруг костра. Развеваются веером юбки. Усталости нет, и уже не остановиться. Барабаны вводят во всепоглощающий транс, в экстаз от танца. Босые ноги и слегка прохладная земля входят в контакт, взаимодействуют друг с другом… Заземляемся, девчонки! Й-й-й-йоху!

Ощущение «я дома» поглощает меня целиком. Улыбаюсь. Это происходит само собой, словно цветок, который распускается, расправляя свои мятые лепестки. Меня уже не волнуют чёрные от земли пятки, восприятие открыто миру. Вся грусть и печаль исчезают в жарком огне этого костра. Это как Свобода, как сама Любовь. Не болезненная привязанность к конкретному человеку, с которой Её постоянно путают, а именно слияние с самой Вселенной. Прозрение. Попадаю в мир, который предсказуем и не бьёт в спину, и от этого счастья хочется плакать. Здесь безопасно. Это как если расслабленно падаешь, а тебя подхватывают тёплые сильные руки. Это как резонанс от звуков, как гармония, как «ух ты!», как выход в целостность и трансляция этого вовне. В невероятной красоте и единении с телом рождается слияние космического пространства сверху и податливой чёрной земли снизу, и в творческом импровизированном танце проявляется уникальность вечного сознания и сознания планеты. Это объединяется в единое целое, и происходит чудо – каждое прикосновение, мысль, действие, чувство, выбор, качество; каждое проявление – это квинтэссенция двух, как одного. Это нечто новое, иное, удивительное, и Вселенная вбирает это в себя, становясь иной каждым чистым действием дикого танца. Невероятная красота и единение с телом расширяют и раздвигают Её, словно безграничное сознание.

Свобода, в страстном порыве к жизни, вырывается наружу огромным цветастым взрывом, и я растворяюсь в бесконечном пространстве чёрного космоса, падая на землю.

В темноте ночи, прямо над головой мелкими точками блестят звёзды. За озером из-за деревьев начинает подниматься огромная круглая луна, и она настолько грандиозна, что можно разглядеть серые пятна на её поверхности. Постепенно она идёт всё выше, уменьшаясь в размерах и в итоге рождает на воде танцующую серебристую дорожку. На этом фоне, прямо на маленьком пирсе, едва освещённом луной, нахожу ребят, которые поют под гитару и укулеле, мастерски импровизируя.

Их импровизация настолько виртуозна, что я нарушаю одно из правил фестиваля: вытаскиваю фотоаппарат, подползаю к ним и снимаю видео, чувствуя себя преступником. Лиц не видно, одни контуры и звонкие голоса на фоне черноты и луны. Если спросить разрешения, как это положено, то есть риск разрушить атмосферу, поэтому я, затаив дыхание, партизански молчу. В итоге меня «палят», и я кричу, прося о пощаде:

– Я всё отдам! Честно! Вот моя визитка!