Глава 6
Учительская лихорадка
В понедельник 22 июня 1970 года я приехала в Министерство образования и науки, располагавшееся в своей великолепной старой штаб-квартире на Керзон-стрит. Меня встретили постоянный заместитель министра Билл (позднее сэр Уильям) Пайл и уходящий в отставку постоянный заместитель министра сэр Герберт Эндрю. Они тепло приветствовали меня и провели в мой впечатляющий кабинет. Было слишком легко скользнуть в теплые воды почитания чиновников по отношению к «министру», но я осознавала, сколько работы предстоит впереди. В целом я была довольна министерской командой, которая мне досталась: один дружелюбный, один враждебный и один нейтральный. Мой старый друг лорд Экклс, генеральный казначей, был ответственным за гуманитарные науки. Билл Ван Страубензи, близкий друг Теда, имел дело с высшим образованием. Лорд Белстед представлял министерство в Палате лордов. Я была особенно рада тому, что Дэвид Экклс, бывший министр образования, хоть и располагался в отдельном здании, был всегда готов дать мне личный совет, основанный на его знании министерства.
Мои сложности в министерстве, однако, не были связаны по существу с конкретными персонами. Не коренились они и в неприятии моего личного управленческого стиля в принятии решений, отличавшегося от более совещательного стиля, к которому привыкли сотрудники. На самом деле к тому времени, когда я покинула этот пост, я была в курсе, что завоевала несколько сердитое уважение, потому что знала, чего хочу, и ожидала, что мои решения будут исполнены быстро и результативно. Реальной проблемой была – в самом широком смысле – политика.
В Министерстве образования царил дух самодовольного социализма. По большей части здесь работали люди, сохранившие почти рефлективную веру в способность централизованного планирования и социальных теоретиков создать лучший мир. В этом не было ничего цинического. Годы спустя после того, как люди из Лейбористской партии начали сомневаться, педагоги-теоретики все еще осознавали себя миссионерами. Равенство в образовании было не просто высшим благом вне зависимости от практических результатов уравнительной политики в конкретных школах; это был краеугольный камень в достижении равенства в обществе, что само по себе было неоспоримым благом. В общем, скоро мне стало ясно, что я не нахожусь среди друзей.
Мои сложности с государственной службой дополнялись тем фактом, что мы были избраны в 1970 году вместе с рядом образовательных стратегий, которые, возможно, были менее понятными, чем казались. Во время предвыборной кампании я озвучивала семь пунктов:
Смещение акцента на начальные школы
Развитие дошкольного образования (что согласовывалось с идеей Кита Джозефа о прекращении «цикла лишений»)
В среднем звене право местных органов образования решать, что было лучше для их региона, и предостережение против внесения «бесповоротных изменений в хороших школах, кроме случаев, когда… альтернатива была лучше»
Поднятие минимального возраста выпускников до шестнадцати лет
Поддержка дотационных и сохранение частных школ[23]
Развитие высшего и дальнейшего образования
Проверка уровня преподавания
Но эти обещания не выражали ясной философии. Разные люди и разные группы внутри Консервативной партии имели совершенно разные подходы к образованию, в особенности к среднему звену и классическим школам. С одной стороны, были тори, которые поддерживали общеобразовательную систему, что мало отличало их от умеренных социалистов. С другой стороны, авторы так называемой Черной книги по образованию начали в деталях излагать радикально отличный подход, основанный на дисциплине, выборе и стандартах (включая сохранение существующих классических школ и их высоких стандартов).
В тот первый день в министерстве я принесла с собой план действий примерно из пятнадцати пунктов, который я набросала за уикенд в старой тетрадке. После того как я подробно их изложила, я вырвала страницы и отдала их Биллу Пайлу. Первоочередным действием была отмена циркуляра 10/65 Тони Кросленда, согласно которому местные органы власти были обязаны предоставить планы реорганизации среднего образования согласно политике всеобщего образования, и циркуляра 10/66, изданного в следующем году, который не предоставлял финансирования местным органам образования, отказавшимся от единых общеобразовательных школ.
В министерстве, должно быть, знали, что это было частью нашего предвыборного манифеста, но, очевидно, думали, что наша политика может быть ослаблена или ее реализация отсрочена. Я со своей стороны знала, что обещание прекратить давление на местные органы образования по вопросу преобразования частных школ в общеобразовательные имело огромное значение для наших избирателей и что было важно действовать быстро, чтобы покончить с неопределенностью. В результате, даже до того как я отдала Биллу Пайлу мой план из пятнадцати пунктов, я сообщила прессе, что немедленно отменяю лейбористские циркуляры. Я даже упомянула, что это случится до королевской речи. Тревога, вызванная этим заявлением, видимо, дошла до Даунинг-стрит, поскольку мне напомнили, что политику следует согласовывать с кабинетом министров, хотя, конечно, это была чистая формальность.
Что было более серьезно, я не знала, что отмена одного циркуляра требует издания другого. Мои госслужащие не делали секрета из того факта, что они полагали, что циркуляр должен содержать большое количество материала, излагающего взгляды министерства на предпочтительную форму среднего образования в стране в целом. Это могло занять вечность, и в любом случае я не смотрела на вещи с такой точки зрения. Сутью нашей политики было скорее поддержать разнообразие и выбор, нежели «спланировать» систему. Кроме того, поскольку необходимо было из центра представить критерий, согласно которому оценивались бы предложения по реорганизации местных органов власти, это можно было сделать сейчас в общих чертах, оставив возможность более полной разработки на потом. Было чрезвычайно трудно убедить их, что я настроена серьезно. В конце концов я сумела сделать черновой вариант сама: они быстро решили, что сотрудничество – лучшая часть доблести. И в итоге очень короткий циркуляр – циркуляр 10/70 – был издан во вторник 30 июня: как раз вовремя, до начала дискуссии об образовании, после королевской речи в среду 8 июля.
Теперь я попала под огонь со стороны образовательного истеблишмента, потому что не созвала «нормальное совещание», которое проходит прежде, чем издается циркуляр. Я не считала необходимым извиняться. Как я изложила в моей речи в парламенте, мы, в конце концов, «просто созвали самое большое совещание из всех возможных» – парламентские выборы. Но это мало что значило для тех, кто провел последние двадцать пять лет в убеждении, что они знают, как лучше. Тед Шорт, представитель лейбористов от образования, бывший школьный учитель, даже зашел так далеко, что предложил, чтобы в знак протеста учителя отказывались проверять экзаменационные работы «11 плюс». Ко мне пришла делегация Национального союза учителей, чтобы выразить недовольство тем, что я сделала. Примечательно, что самым главным в их критике было то, что я «сняла с себя ответственность за формирование образовательной системы». Если бы на самом деле это было в моих силах, я не думаю, что Национальному союзу учителей понравилась бы та форма, которую бы я ей придала.
По сути, осуществляемая мной политика имела гораздо больше нюансов, чем карикатуры, создание которых она спровоцировала, хотя многое могло бы быть сказано по поводу высмеиваемых положений. Циркуляр 10/70 отменял важные циркуляры лейбористского правительства и гласил: «Министр ожидает соображений по поводу образования в целом, местных нужд и пожеланий в частности, и надеется, что мудрое использование ресурсов будет главным принципом, определяющим местные образовательные структуры». Также прояснялось, что допущение было в основном против беспорядка: «там, где конкретная схема организации работает хорошо и заслуживает общей поддержки, министр не имеет намерения провоцировать дальнейшие изменения без достаточных оснований».
Как ни странно может показаться, но хотя местные органы образования обычно посылали планы по реорганизации всех школ под их контролем, ни эти планы, ни комментарии министра образования, на них наложенные, не имели юридической силы. Закон выходил на сцену, только когда документы были изданы в соответствии с параграфом 13 Закона об образовании 1944 года. Это требовало от местных органов образования делать публичное оповещение – и посылать извещение в министерство – об их намерении закрыть или открыть школу, существенно изменить ее характеристики или сменить возрастной диапазон учеников. На местах это давало обеспокоенным родителям, школьным управляющим и жителям два месяца на возможность выразить протест. В национальном масштабе это давало мне, министру образования, возможность вмешаться. Закон гласил: «Любое предложение, представленное министру образования в соответствии с этим параграфом, может быть им одобрено после осуществления изменений в нем, если таковые покажутся необходимыми».
Использование этой силы для защиты конкретных хороших школ от огульной реорганизации было не только уходом от лейбористской политики, но также сознательным уходом от курса, предпринятого Эдвардом Бойлом, который описал параграф 13 как «резервная сила». Но как адвокат и как человек, веривший, что решения об изменении и закрытии школ должны учитывать мнение местной общественности, я думала, что лучше будет основывать мою политику на параграфе 13, нежели на наставлениях посредством циркуляров. Я вполне осознавала, что мои действия были предметом судебной проверки и что основания, на которых я могла вмешаться, были ограничены. И к тому времени, когда я произнесла речь на дебатах, я уже была в состоянии более ясно изложить, как будет реализован общий подход.
У моей политической стратегии было дополнительное преимущество. В то время, когда даже консервативные органы просвещения были заражены вирусом общеобразовательности, она давала реальную возможность спасти хорошие местные классические школы. С точки зрения управления невыгодным было то, что тщательное изучение большого числа индивидуальных предложений означало отсрочку в ответе министерства. Неизбежно меня критиковали за то, что я задерживаю намеренно, чтобы отсрочить закрытие многих классических школ. Но эта критика была несправедлива. Я была крайне заинтересована в скором ответе. Мы просто были завалены работой.
При всей политической шумихе, вызванной из-за изменения политики, практические результаты были ограничены. За все время моей работы министром образования мы рассмотрели где-то 3600 предложений по реорганизации – большая часть из них была предложениями по трансформации школы в общеобразовательную, – из которых я отвергла только 325, то есть примерно девять процентов. Летом 1970 года казалось возможным, что большее число администраций решит изменить или отменить свои планы. Например, Бирмингем, который контролировали консерваторы, представлял один из первых органов просвещения, одобривших циркуляр 10/70. Там велось жестокое сражение, чтобы спасти тридцать шесть городских классических школ. Но в 1972 году лейбористы захватили контроль и продвинули свои собственные планы по общеобразовательности. Я отвергла шестьдесят из 112 предложений в июне 1973 года, сохранив восемнадцать городских классических школ.
Похожим образом совет Ричмонда в Суррее отказался работать по программе, изложенной в циркуляре 10/65 лейбористского правительства, но в сентябре 1970 года большинство проголосовало за отмену отличий между школами. У меня не было выбора, и я одобрила изменения на следующий год.
Должно быть, самые трудные решения я должна была принять по поводу Барнета. Совет Барнета, где преобладали консерваторы, принял сторону единых общеобразовательных школ в октябре 1970 года, проведя опрос среди родителей, из которых семьдесят девять процентов явно хотели отменить отличия между школами. Барнетский проект наткнулся на жесточайшее сопротивление, и в январе 1971 года я получила 5400 писем протеста. В следующем месяце я одобрила проект, согласно которому закрывались две классические школы, но оставила третью на тех основаниях, что предложение о слиянии приведет к неудобной школе с отдельными корпусами. В апреле я спасла еще одну классическую школу, а в июне заблокировала еще два плана по реорганизации, таким образом сохранив среднюю современную и еще одну классическую школу. Местные представители Консервативной партии расходились во мнениях, и меня порицали в местном совете. В действительности большая часть городских средних школ в сентябре превратилась в общеобразовательные. Местные органы власти продолжали реформирование своих планов. Крайст Колледж и классическая школа Вудхаус были главной костью раздора. Они все еще оставались классическими, когда я стала лидером оппозиции в 1975 году, и стали частью единой общеобразовательной системы (в случае Вудхауса – подготовительным колледжем) лишь в 1978 году, после того как лейбористский Закон об образовании 1976 года вычеркнул параграф 13 и постарался насадить единую общеобразовательную систему в центре Англии и Уэльсе.
В ретроспективе становится ясно, что почти одержимая озабоченность образовательными структурами характеризовала 1960-е и 70-е годы. Не то чтобы структуры не были важны. Но теоретики образования демонстрировали самонадеянность, которая никак не оправдывалась реальностью, когда заявляли, что есть только одна система, которая при любых обстоятельствах и для всех индивидуумов будет лучше прочих.
По крайней мере Министерство образования было отличной подготовкой к премьерству. Я подпала под дикую и беспрестанную атаку, которая лишь отдаленно была связана с моими преступлениями.
Я описала споры вокруг классических и общеобразовательных школ. Все же они приносили лишь ограниченные неприятности, отчасти потому, что многие люди – и не только консерваторы – были согласны со мной, и отчасти потому, что я приносила хорошие вести по другому поводу. Например, я была скромно названа спасителем Открытого университета. В оппозиции и Иэн Маклеод, и Эдвард Бойл публично выступали против него. И хотя его закрытие не было частью предвыборного манифеста, многие люди ждали его исчезновения. Но я была искренне увлечена концепцией «Университета на радиоволнах», потому что думала, что это недорогой способ обеспечить широкий доступ к высшему образованию и что учителя-практиканты, в частности, получат от него пользу, потому что я внимательно следила за возможностями, которые несли технологии и которые могли обеспечить лучший уровень преподавания школьникам и студентам. Кроме того, это давало людям второй шанс в жизни. При условии, что я соглашаюсь уменьшить число принимаемых студентов и найти другие способы экономии, мои коллеги по кабинету министров позволили Открытому университету продолжить работу.
Были и другие дискуссии по поводу государственных расходов осенью 1970 года. У казначейства был небольшой список по сокращению образовательного бюджета – включая расходы на библиотеки, музеи, школьные обеды и молоко для учеников. Я убедила кабинет отказаться от введения оплаты за пользование библиотеками и неохотно уступила по вопросу оплачиваемого посещения музеев и картинных галерей. (Мы сохранили один день для свободного посещения.) Но давление по поводу дальнейших сокращений сохранялось, и я вынуждена была составить список предпочтений.
Экономия на школьных обедах и молоке была, я вынуждена признать, очевидным кандидатом. Казалось, не было причины, по которой семьи, могущие себе это позволить, не могли бы делать чуть большие взносы в оплату школьных обедов. Я полагала, что смогу защитить введение этих сокращений, если продемонстрирую, что часть сэкономленных денег пойдет на более важные цели, нами поставленные, а именно: на осуществление строительной программы начальных школ. И в рамках бюджета Министерства образования казалось логичным, что расходы на образование важнее, чем расходы на «благосостояние», которые в основном подпадали под деятельность департамента социального обеспечения, которым руководил Кит Джозеф.
Что касается молока, уже были неоднозначные взгляды по поводу преимуществ, которое оно оказывало на состояние здоровья. К 1970 году было мало детей столь малоимущих, что школьное молоко являлось существенной частью их рациона. Тони Барбер, ставший канцлером казначейства в июле 1970 года, после смерти Иэна Маклеода, хотел, чтобы я вообще отменила бесплатное школьное молоко. Но я сумела защитить политику увеличения цен на школьное питание и отмены бесплатного молока в начальных школах для детей старше семи лет. Эти скромные изменения подразумевали меры предосторожности: дети, нуждавшиеся в молоке по медицинским показаниям, продолжали получать его вплоть до перехода в среднюю школу. В общем и целом, я эффективно отстояла образовательный бюджет.
Не осталось это незамеченным и в прессе. «Дэйли Мэйл» сказала, что я предстала «новой героиней». «Дэйли Телеграф» обратила внимание на мои планы по улучшению 460 из старейших начальных школ. «Гардиан» отмечала: «Школьные обеды и молоко стали главными жертвами в высшей степени незначительного покушения на образовательный бюджет. Миссис Тэтчер одержала победу, сохранив важную программу по постройке школ и повернув ее в сторону замены старых начальных школ».
Было приятно это читать.
Проблема в том, что все это скоро закончилось. Шесть месяцев спустя мы должны были представить законопроект, отменяющий обязанность местных образовательных органов обеспечивать молоко и позволяющий им продавать его по низким ценам. Это дало парламентариям-лейбористам возможность посеять панику.
Даже до этого, однако, газеты извлекли потенциал из историй о школьных обедах. Одна заметка заявляла, что некоторые местные органы образования собираются брать деньги с детей, приносящих с собой в школу бутерброд на обед. «Дети с бутербродами – под угрозой штрафа», – так это выразила «Сан». Я внедрила циркуляр, предотвращающий такую практику. Но эта история, в свою очередь, заново привлекла внимание к увеличению стоимости школьных обедов. За ночь число детей, зависящих от этих обедов, стало политически чувствительным индикатором. Старые доводы о «позорности» льгот по нуждаемости, с которыми я так хорошо познакомилась в качестве парламентского секретаря в 1960-е, снова всплыли на поверхность. Звучало, что дети из семей, достаточно бедных для того, чтобы получать бесплатные школьные обеды, будут унижены, когда более состоятельные дети будут платить за свои. Возможно, неразумно я выступила по телевидению с предложением, что этого можно было бы избежать, если бы матери посылали в школу деньги в конвертах. Учителя могли бы класть сдачу обратно в конверты. Ребенок, имевший право на бесплатный обед, приносил бы конверт с монетами, который бы ему учитель просто возвращал. Это лишь дало истории новый толчок.
В любом случае уже скоро огромная «молочная свара» положила конец дебатам об обедах. Газеты, поздравившие меня с успешной защитой образовательного бюджета за счет сокращения расходов на молоко и обеды, вдруг сменили свой мотив. «Гардиан» описывала образовательный (молочный) законопроект как «карательный, не имевший права предстать перед парламентом». «Дэйли Мэйл» посоветовала мне «подумать еще раз». «Сан» вопрошала: «А человек ли миссис Тэтчер?» Но кажется, это был выступавший на партийной конференции лейборист, который подарил прессе броский заголовок «Миссис Тэтчер – воровка молока».
Когда журналисты натыкаются на богатую жилу, они, естественно, высасывают ее до конца. Казалось, каждый день всплывала какая-нибудь вариация на эту тему. Например, выяснилось, что лейбористский городской совет подумывал купить свое собственное коровье стадо, чтобы обеспечить детей молоком. Местные органы образования старались обойти закон, подавая на стол молочные напитки, но не молоко. Городские советы, не являвшиеся образовательными органами, предпринимали шаги, чтобы обеспечить бесплатным молоком детей в возрасте от семи до одиннадцати лет в согласии с Законом о местной власти 1963 года. Только в Шотландии и Уэльсе действия местных советов сопровождались противозаконными нарушениями, и разбираться с их последствиями пришлось не столько мне, сколько моим коллегам по кабинету в шотландском и уэльском департаментах. Но не было сомнений, на кого падала вина за все это. Кампания против меня достигла чего-то вроде пика в ноябре 1971 года, когда «Сан» провозгласила меня «Самой непопулярной женщиной Британии».
Я получила ценный урок. Я навлекла на себя максимум политической ненависти при минимуме политической выгоды. Я и мои коллеги застряли в битвах с местными органами на месяцы, в течение которых мы страдали от постоянных издевок журналистов, и все это – за сбережение девяти миллионов фунтов, которые могли быть фактически незаметно урезаны из общего бюджета. В будущем если мне предстояло быть повешенной, то за овцу, а не ягненка и, уж конечно, не за корову.
Образ бессердечного человека, покушающегося на благополучие маленьких детей, который создали мои оппоненты и пресса, причинял мне глубокую боль, ведь я никогда не была счастливее где-либо, чем в компании детей. Но любой политик, желающий занять высокий пост, должен быть готов пройти через нечто похожее. Некоторых это может сломать, другие становятся сильнее. Дэнис, как всегда, квинтэссенция здравого смысла, великолепно прошел через это. Я выжила благодаря его любви и поддержке. Позднее я развила привычку не читать со вниманием все статьи и обзоры обо мне в газетах. Вместо этого я решила полагаться на брифинги и резюме. Если то, что писала пресса, было ложным, я могла это проигнорировать, а если правдой, то я ее уже знала.
В течение 1971 года, когда меня распинали из-за ситуации со школьным молоком, я сражалась внутри кабинета по вопросу о государственных расходах. Для оправдания моего решения о школьных обедах и молоке было политически важно, чтобы программа строительства начальных школ шла, как было запланировано. Так что внутри министерства я отвергла ранние предложения о компромиссе с казначейством по поводу сокращения бюджета. В записке Биллу Пайлу в апреле 1971 года я изложила нашу отчаянную позицию: «Мы не можем согласиться на меньшее, чем в прошлом году, в данных обстоятельствах».
Я не смогла достичь соглашения с Морисом Макмилланом, тогдашним главным секретарем Министерства финансов, так что я обратилась, на что имеет право любой член кабинета министров, к кабинету. Но к своему негодованию узнала, что на Даунинг-стрит решили, что мне не будет позволено представить документы. Я написала Теду резкое письмо, указывая на давление, под которым я находилась из-за желания объявить программу школьного строительства в 1973–1974 гг.
Я добилась согласия на представление документов в июне 1971 года – и прогнула свою линию. Позднее в том же месяце в кабинете министров я смогла добиться почти всего, что хотела, для программы школьного строительства. И как раз вовремя – я смогла объявить об этом на ежегодной конференции Ассоциации образовательных комитетов в Исборне, что привело к таким заголовкам в прессе, как «Рекордная программа по улучшению старых начальных школ».
Что касается моего пребывания в Министерстве образования и науки, для меня это действительно было приоритетом. Поэтому я должна была принимать решения (или по крайней мере соглашаться с ними) о расходах, которые делали жизнь чрезвычайно трудной. Я полагала, что в 1970-е годы в школах не должны уже протекать крыши, не должны стоять примитивное оборудование и туалеты на улицах. Кроме того, теперь, когда мы более или менее приспособились к демографическому взрыву и количеству детей возраста начальной школы – пик пришелся на 1973 год, – появилась некоторая финансовая свобода, позволяющая улучшить качество многих очень старых и мрачных школ, находящихся в эксплуатации.
Было или не было оправданным шумное одобрение того, что я защитила программу строительства начальных школ, оно скоро стихло, так как начались новые волнения – теперь по поводу финансирования студенческих союзов. В отличие от разногласий по поводу школьного молока это была целая кампания, организованная крайне левыми. Поэтому она была менее опасной с политической точки зрения. Но она была очень злой. Не было все это направлено и лишь на меня. Моей дочери Кэрол, изучающей право в лондонском Юниверсити-Колледже, тоже пришлось несладко.
И в Европе, и в Соединенных Штатах в это время был пик «студенческой революции». Оглядываясь назад, я удивляюсь, что столько внимания приходилось уделять детсадовскому марксизму и эгоцентрическим требованиям, его характеризующим. Частично это было результатом того молодежного культа 1960-х, в соответствии с которым молодые люди воспринимались как источник чистого проникновения в суть человеческой природы. В результате многие студенты соответственно ожидали, что их мнения будут учитываться с должным уважением.
Левые сумели захватить контроль над многими студенческими союзами и, таким образом, государственными средствами, на которые они финансировались, и использовали эту позицию, чтобы организовать подрывную кампанию, что приводило в ярость обычных налогоплательщиков и даже многих студентов, которые просто хотели учиться. Было два аспекта: первый, финансирование студенческих организаций, и второй, то, что эти организации делали. По первому вопросу основным финансовым источником для студенческих союзов были дотации из обязательных грантов, выдаваемых местными органами образования. Членство в союзе обычно было обязательным, и союзные взносы напрямую шли в студенческий союз. Некоторые студенческие союзы использовали это преимущество, чтобы расходовать деньги на партийные нужды, часто не считаясь ни с конституцией союза, ни с желаниями его членов.
В июле 1971 года я представила Комитету по внутренним делам и социальным вопросам кабинета министров предложение о реформе. Я предложила, чтобы в будущем дотации для союзов не входили в суммы, выдаваемые колледжам и университетам. Грант на содержание студентов был бы слегка увеличен, чтобы дать студентам возможность вступать в конкретные клубы или сообщества на добровольной основе. Ответственность за обеспечение работы студенческого союза ложилась бы на сами образовательные учреждения. Услуги союза были бы доступны всем студентам, вне зависимости от того, были они членами союза или нет. Помимо решения вопроса о подотчетности государственных денег, эти изменения также аннулировали элемент закрытости в студенческих союзах, который я находила глубоко нежелательным в принципе. Комитет не был готов согласиться с моими предложениями немедленно, но я вернулась к этому вопросу, полностью осознавая, каким спорным он может быть, и завоевала одобрение комитета.
Билл Ван Страубензи был министром, непосредственно отвечающим за совещания по поводу предложений. Но я была помечена как объект ненависти и не могла на них рассчитывать. В начале ноября в Лидсе, где я закладывала первый камень в знак начала строительства новых зданий, около пятисот студентов старались заглушить мое выступление своими криками. Позднее в том же месяце две тысячи кричащих студентов пытались помешать мне во время официального представления университета Саут Банк Политекник в концертном зале «Куинн-Элизабет-Холл». Дюжине конных полицейских пришлось защищать мою машину. В декабре протестующие студенты нашли время оторваться от занятий, чтобы организовать общенациональный день протеста. Мое чучело сожгли в нескольких университетах.
К тому моменту многие вице-канцлеры и главы колледжей негласно одобряли протесты. Эдвард Бойл даже выступил на огромном студенческом митинге в Лидсе, чтобы выразить свое неприятие моих предложений. Поскольку мои предложения были лишь выставлены для совещания, была возможность дать накалу страстей остыть и отсрочить действия, что я и сделала. Главной проблемой было то, что, пока руководители университетов сами не были готовы поддержать ценности университета и оказать некоторое давление, никакое предложение о реформе не могло иметь успеха. К тому же тогда некоторые группы студентов начали отрицать свободу слова, и им потакали нервозные руководители университетов. Университетская нетерпимость была на пике своей интенсивности в начале семидесятых. Хотя, не так очевидно и более организованно такая же цензура продолжает существовать и сегодня.
1971 год был решающим для правительства и меня лично. Растущее давление становилось непереносимым. Я бы сказала, уверенность правительства в себе рухнула в начале 1972 года. Каким-то образом, хотя и при более сильном напряжении, чем когда-либо до и после, моя устояла.
Но многие комментаторы с разнообразной смесью удовольствия и сожаления думали, что мне конец. После возвращения с рождественских каникул в Ламберхерст, я имела возможность прочесть, как моя судьба открыто обсуждалась в газетах. Один описывал меня как «Леди, которую никто не любит». Другой опубликовал глубоко содержательную статью под названием «Почему миссис Тэтчер так непопулярна». Но я отодвинула все это в сторону и сконцентрировалась на своих «красных чемоданчиках»[24].
На самом деле недолго осталось до того, как – лично для меня, хотя и не для правительства – ветер сменил направление. Более серьезные вопросы 1972 года были впереди – забастовка шахтеров и разные элементы разворота на сто восемьдесят градусов, и все это остановило кампанию против меня лично. И конечно, я не собиралась сдаваться или уходить в отставку – по крайней мере добровольно. А еще я обязана выразить свою благодарность Теду Хиту.
Тед попросил меня и моих сотрудников приехать в Чекерс в среду 12 января, чтобы провести общее совещание об образовании. Я взяла с собой памятную записку, подытоживающую ситуацию и предлагающую планы на будущее. Вопреки всем сложностям оставалось только одно предвыборное обязательство, которое все еще не было выполнено: развитие дошкольного образования. Нужны были деньги, чтобы достичь чего-то существенного. Другим вопросом была организация средней школы. Здесь проблема заключалась в том, что я изложила таким образом: «Многие наши местные органы власти идут в русле общеобразовательной школы. Вопрос стоит в том, какого рода равновесие должно быть между защитой существующих классических школ и предоставлением местным образовательным органам права на принятие собственных решений?» Мы обсудили оба этих пункта в Чекерсе. Тед был заинтересован в дошкольном обучении, он настаивал на предпринятии действий по поводу студенческих союзов, и он очень разумно спросил, не лучше ли не использовать наши аргументы для оправдания политики избирательного образования, а просто озвучивать нашу позицию по поводу автономии местных властей.
С моей точки зрения, однако, не менее важным, чем сама дискуссия, был тот факт, что, приглашая меня и моих сотрудников, Тед давал понять, что у него не было намерения снимать меня с поста министра образования в предсказуемом будущем. Это было жизненно важно для упрочения моего авторитета. Тед пошел дальше несколько дней спустя, перечислив в парламенте список моих достижений. Почему он так сильно меня поддержал? Некоторые думали, что ему нужна была женщина в составе кабинета, и было трудно найти надежного альтернативного кандидата на эту роль. Но мне хочется думать, что это также показывает самую лучшую сторону характера Теда. Он знал, что те политические меры, за которые на меня так резко набросились, были в основном меры, на которые я неохотно согласилсь под давлением казначейства и требований со стороны государственных финансов. Он также знал, что я не пыталась переложить вину на других. Хоть и нельзя было рассчитывать на его согласие по поводу отдельных стратегий, он всегда стоял за людей, которые делали все возможное для него и его правительства. Это было одной из важнейших причин, почему кабинет отвечал ему взаимностью, оставаясь объединенным под его началом.
С весны 1972 года ледяной политический климат, в котором я жила, начал заметно теплеть.
Белая книга об образовании, опубликованная в декабре 1972 года, вернула удачу нашей образовательной политике. Решение опубликовать ее было принято при обсуждении трех докладов Обзора и анализа программ[25], которые мы подготовили в министерстве. Изначально она называлась «Образование: Структура для продвижения», но в итоге название было изменено (и в ретроспективе оно кажется слишком типичным для тех чрезмерно амбициозных, высокозатратных лет) и стало звучать «Образование: Структура для экспансии». Белая книга предлагала десятилетний план по увеличению затрат и лучшему обеспечению.
Белая книга получила ошеломительно восторженный прием. «Дэйли Телеграф», хотя и критикуя отсутствие предложений по поводу студенческих займов или ваучеров, сказала, что Белая книга утвердила меня «как одного из самых выдающихся наших реформаторов – и самых расточительных – среди министров образования». «Дэйли Мэйл» описала ее как «тихую революцию» и добавила, что «ничего похожего не было со времен войны». Более тревожащими были похвала «Гардиан» за «прогрессивную программу» и комментарий – надеюсь, иронический, – что «за исключением оставленного отборочного экзамена «11 плюс» миссис Тэтчер больше чем на полпути к достойной социалистической образовательной политике».
За исключением нескольких оживленных споров с Роем Хаттерслеем, новым и чрезвычайно красноречивым лейбористским представителем от образования, по поводу уровня увеличения расходов на образование, первые месяцы 1973 года прошли в Министерстве образования довольно тихо. Но вскоре пришлось столкнуться с последствиями налоговой и валютной политики правительства. Первая часть была в мае – ряд сокращений государственных расходов, спланированных, чтобы охладить перегревшуюся экономику. Капитальные расходы на образование, в особенности на политически менее чувствительную сферу высшего образования, были очевидной мишенью. Уменьшение бюджета Министерства образования на 1974–1975 гг. составляло 182 миллиона из 1200 миллионов общего сокращения государственных расходов. Но я сумела пока спасти программу детских садов и программу строительства специальных школ.
К этому моменту, однако, мое внимание было сосредоточено на катастрофических событиях, обрушившихся на правительство. Немного времени оставалось до того, как я должна была взобраться на трибуну и защищать ту политику, которую осуществляла на посту министра образования. Я не видела в этом никакой трудности, ибо почти по каждому фронту мы продвинулись вперед. И если единицы измерения, с помощью которых «продвижение» в то время оценивалось – скорее задействованные ресурсы, нежели достигнутые результаты, – были установлены, это тоже было признаком настоящего улучшения. Почти 2000 устаревших начальных школ в Англии и Уэльсе были заменены или улучшены. Было значительно увеличено число детских садов. Я проталкивала идею увеличения минимального возраста при окончании школы, которую Лейбористская партия вынуждена была отсрочить. Меньшее число учеников теперь занималось в очень больших классах. Было больше квалифицированных учителей и больше студентов, получающих высшее образование. Но слишком много моего времени было потрачено в министерстве на споры о структурах и ресурсах, слишком мало посвящено работе над ключевой проблемой о содержании образования.
В равной степени к началу парламентских выборов было ясно, что и цифры, и, более фундаментально, подход «Структуры для экспансии» уже не соответствовали реальности. Программа универсального дошкольного образования явно была не по средствам. Школьные крыши вынуждены были протекать на протяжении многих лет, пока уменьшение числа учеников и закрытие школ не позволили лучше использовать ресурсы. Принцип доклада Роббинса о том, что «курсы высшего образования должны быть доступны всем, у кого есть достаточно способностей и знаний, чтобы его получить» (параграф 31), должен был уйти на второй план в ситуации финансовой напряженности.
Было большим разочарованием видеть, как скукоживаются выпестованные мной планы и программы, но я сейчас понимаю, что это было неизбежно. И возможно, побочным явлением этого стало то, что мы вынуждены были творчески подойти к вопросу о том, как добиться наилучших результатов при внезапно ограничившихся ресурсах. В экономической сфере кризисы с 1973 по 1976 год вели к глубокому скептицизму по поводу ценности кейнсианского управления спросом и к новому пониманию классической либеральной экономики сбалансированных бюджетов, низких налогов и свободного рынка. Похожим образом в образовании и других областях социальной политики осознание того, что должны быть найдены иные средства, нежели увеличение государственных расходов, открыло целый новый мир. Начали задаваться фундаментальные вопросы о том, может ли образовательная система в том виде, в котором она существует на данный момент, привести к ожидаемым результатам. Не существует ли она, по сути, ради выгоды тех, кто ею управляет, нежели тех, кто ею пользуется? Не делало ли государство скорее слишком много, нежели слишком мало? Чему могут нас научить результаты – часто более высокие – образовательных систем и методов других стран? Становилось необходимым пересмотреть всю эту политику, и нам вскоре было подарено много времени на размышления.