В бурляще-кипящем Грозном, где гибель человека уже мало кого удивляет, научно-исследовательский институт – некий оазис мира и стабильности, этакий прозрачный оплот, где действительно думают только о будущем, прогрессе и цивилизации. И вдруг такое: демарш группы ученых, хоть и нерадивых ученых, сотрудники ФСБ, а потом ситуация вокруг Авроры и ее нечеловеческий рассказ, который уже не первую ночь не дает одинокому Галу Аладовичу спать в новой, пустой квартире. Ведь в этом доме всего проживает с десяток человек, а в его подъезде – одна семья, и та повыше, а он на втором этаже. Могут ведь и за ним неизвестные люди в масках явиться – и кто его тогда будет искать? Ведь у него нет такой сестры, как Аврора. «Эх, лучше бы он этой Авроры, этой зари революции, вообще не знал», – мучаясь от бессонницы, думает Цанаев. И хорошо, когда всю ночь бомбят, стреляют, взрывают, и самолеты, и вертолеты летят – все-таки жизнь, борьба. А когда этого гула и канонады нет, то жутко становится, к каждому шороху ночи прислушиваешься, словно 1937 год на дворе, а может быть, и похлеще.
Нет, вроде бы Цанаев не трус, по крайней мере, трусом себя не считает, но он осторожен. Да и зачем ему всякие ненужные, чужие проблемы? Ведь он ученый, гуманист, словом, мирный труженик. И хотя Цанаеву эта война, этот разгул стихии и эта жестокость не то что были любопытны, как исследователю, да чем-то, как процесс борьбы и, как он считал, зарождение нового миропорядка, где присутствует и он, в целом, его захватывали, как стороннего наблюдателя или вяло-пассивного статиста, с малой долей риска, но и с утешительными дивидендами, с внутренним удовлетворением – он в этом действе, вроде участвует в гуще национальных событий. Однако, когда эти события коснулись его, он занервничал, решил взять тайм-аут, для разрядки, и улететь в Москву: по семье соскучился, дела.
Еще будучи в аэропорту, только пройдя регистрацию, он уже ощущал и предвкушал мощный, пусть где-то хаотичный и нервный, но культурно-цивилизованный масштаб столицы России, в коем ты песчинка, и никто про тебя не вспомнит и не подумает – не как в Грозном, но жизнь, мирная жизнь, да тоже в Москве кипит… А вдруг – что он видит!? Она! Из-за ее дорогого покроя европейской одежды итак на нее все смотрят, а она еще в темных, огромных очках, и явно кого-то выискивает. Неужели его ищет?
У Цанаева еще был шанс прошмыгнуть через спецконтроль. Но он уже стал понимать натуру Авроры. Она любое препятствие преодолеет. И лучше, чем встреча в узком месте, пускай уж в просторном аэропорту.
Вот она его увидела, конечно же, его искала, решительно двинулась.
– Гал Аладович, пожалуйста, простите, – Аврора говорила по-русски, значит, разговор будет официальный. – Я знаю, это некорректно, но у меня нет другого выхода… У меня нет никого, к кому бы я могла обратиться, – тут она взяла очень большую паузу.
Цанаев интуитивно понял, что разговор о деньгах, и он все, что у него есть, отдал бы, лишь бы эта сцена произошла не здесь, у всех на виду.
– Очки-то зачем надела? – с нескрываемым раздражением спросил он.
Аврора резко, более чем приличествует, приблизилась к нему, чуточку опустила очки, тут же поправила. А Цанаев только вскользь заметил обширный, темный синяк. Зато глаза – проникновенно-умоляющие, унылые, влажно-теплые глаза.
– Тебе деньги нужны?
– Да, три тысячи… долларов.
– Откуда у меня такие деньги? – Аврора, как провинившаяся школьница, опустила голову, Цанаеву она показалась совсем маленькой, жалкой, еще более похудевшей за последнее время. – Я из Москвы привезу.
– Я вам верну. Через пару месяцев верну… А когда вы прилетите?
– Через неделю.
Услышав это, Аврора быстренько отошла в сторону, стала кому-то звонить, видно, разговор был нелегкий, потому что когда она вернулась к Цанаеву, обильная испарина выступила у нее на лбу.
– Откуда синяк? – спросил Цанаев.
– Света нет, споткнулась, упала, – Аврора улыбнулась или попыталась улыбнуться, что так всегда не нравилось Цанаеву.
А чуть позже, уже в самолете, он развернул газету – и вновь статья о Таусовых, точнее, о ее брате.
Оказывается, он член НВФ – незаконного вооруженного формирования, уже много лет был в розыске. На днях спецслужбы после долгих поисков обнаружили бандита; последнего из братьев уничтожили после того, как Таусов оказал яростное сопротивление.
Конечно, в этом очерке сплошная ложь. Но суть-то вот в чем: скорее всего, сама Аврора прямо или косвенно связана с боевиками, и, наверное, деньги для них просит. Так и Цанаев может попасть в пособники НВФ. Такая перспектива его никак не прельщала, он даже мучился в сомнениях: в конечном счете, и деньги для него немалые, хоть и слово дал… И чтобы хоть как-то перехитрить ситуацию, он намеренно вылетел в Грозный на день раньше – и что от коллег слышит? Мол, Аврора со спецслужбами повязана, с ними общается, кто-то видел.
– Как повязана? Ведь ее брата спецслужбы и убрали.
– Так они сами вербуют, сами держат на крючке, сами помогают или не помогают – как им не надо или надо, сами же парней ликвидируют. И служба есть, и погоны есть, и боевые с полевыми и с наградами…
Об этой ситуации все знали или догадывались: все не так просто в этой войне. И, наверное, поэтому Цанаев, впрочем, как и вся интеллигенция, пытался держаться вне подобных событий, соблюдая как бы нейтралитет: он ученый и занимается только наукой. А тут его ученый секретарь, действительно оправдывающая свое имя Аврора, почти революцию не только в институте, но и в его душе учинила.
«Надо от нее избавиться, – твердо решил Цанаев. – Вот отдам три тысячи долларов, словно откупаюсь, и пусть увольняется. Ни мне, ни институту эти проблемы не нужны».
Настроившись, он так бы это ей и сказал. Но Аврора опередила его. Как всегда, она с зарею была около института. И на свежем снегу Цанаев увидел ее следы: только она ходит в туфлях на шпильке. Конечно, это бедность – сапоги, видимо, купить не может. И пока директор об этом думал, она выскочила из-за тополя, испугав его, и сразу вопрос:
– Вы деньги привезли? Я долг верну. Я в течение двух-трех месяцев рассчитаюсь, – она нервно сжимала у груди посиневшие от холода руки, словно молила его.
– Не на улице ведь, – с неудовольствием сказал Цанаев. – Хотя бы в здание пройдем.
В кабинете Цанаев первым делом бросил перед ней на стол деньги и после этого хотел поговорить – мол, расчет с последующим увольнением, и не поминай лихом. Однако Аврора вдруг резко схватила пакет, вновь руки прижала к груди:
– Здесь три? – она быстро попятилась к двери, и уже выходя: – Я так благодарна Вам, так благодарна!
Цанаев даже слово сказать не успел, и первое ощущение – будто цыганка его облапошила. Сразу же захотелось курить. Вообще-то, по его распоряжению, в здании института не курят. Он и сам на работе очень редко курил, и то на самом верху, на чердачном балкончике, куда он в одном костюме и заторопился.
С высоты вид всегда завораживающий. Выпавший за ночь обильный снег многие изъяны войны прикрыл, но все равно вид разбитого города уныл, первобытен, как и эти нависшие хмурые, беспросветные, тяжелые тучи. Как гром – гул привычной канонады, некий предопределенный ритм воюющей Чечни. И словно под этот ритм, преодолевая небольшие сугробы, по своей тропе торопится в своих туфельках Аврора.
У забора она остановилась, стала звонить. Разговор был недолгий, после чего она ловко перемахнула через преграду и, видимо, кого-то поджидая, стала прямо посредине разбитой, редко посещаемой дороги.
Этой ситуацией Цанаев так заинтересовался, что успел выкурить не одну сигарету, но все оставалось неизменным, и тогда, поняв, что холод одолевает, он вернулся в кабинет и уже сел в свое кресло, да любопытство вновь потянуло к балкону, и он даже надел пальто, надеясь выстоять до конца.
Ждать пришлось недолго: вторую сигарету докуривал, как появился «Уазик» – мчался, словно на праздник. Около Авроры резко, с юзом, затормозил, как будто заигрывая, чуть не сбил ее. И что Цанаев видит: с некой лихостью из машины выскочил уже знакомый Цанаеву усатый фээсбешник-чеченец, который интересовался Авророй.
Что они говорят, Цанаев, конечно же, не слышит. Видно, разговор не мирный, и, как показалось ему, Аврору попытались посадить в машину, она отбилась, кинула что-то в салон и побежала. Мужчина что-то крикнул ей вслед и тут же умчался.
«Она связана со спецслужбами», – с такой мыслью Цанаев вернулся в кабинет, но вновь не усидел. По горячим следам он должен разобраться с Авророй и уволить ее.
Так он и сделал. По ее следу добежал до забора. Но тут рассудок чуть-чуть возобладал. Вдруг кто увидит, как он лезет через забор? Да и не просто, забор-то высокий.
Цанаев быстренько вернулся обратно во двор института, и пока отряхивал со штанов снег, думал идти в кабинет, да ноги повели за Авророй, правда, в обход, как положено, по тротуару, что оказалось действительно очень далеко.
Цанаев вовсе не охотник, но тут ничего не надо – все на виду, только Авроры след, туда и обратно. Как ни странно, живет она совсем рядом, да найти ее и вправду было бы непросто. Никто не догадался бы, что в этих развалинах кто-то может жить.
Для приличия Цанаев постучал в перекошенную калитку, крикнул негромко «Аврора!», не услышав ответа, осторожно приоткрыл. Маленький дворик. Здесь чувствуется жизнь, и не кое-какой, а вполне ощутимый порядок, и еще кто-то по свежему снегу наследил.
– Аврора! – уже во дворе вновь крикнул Цанаев, подошел к окну, да оно заклеено клеенкой. Рядом – разбитое ракетой крыльцо, новая дверь, за которой он в полумраке обнаружил покрытые коркой льда ведра с водой, колотые дрова. Пушистый, рыжий кот, увидев его, прильнул к двери в комнату, как бы за собой приглашая, и Цанаев последовал за ним, но тут же, в дверях, как вкопанный встал. Аврора только-только поставила капельницу мужчине, успокаивает его:
– Потерпи, сейчас станет полегче.
В ногах у мужчины, на тех же нарах, двое мальчиков: старший с изуродованным шрамами лицом, и тело такое же кривое. Младшему годика три – плачет.
Еще одна женщина у дровяной печи, руки – в тесте, удивленно-испуганно уставилась на Цанаева.
– Гал Аладович? – выпрямилась Аврора, явно стушевавшись. – Проходите, – хотя и проходить-то вроде некуда.
– Э-э, – Цанаев тоже замялся, не зная, как быть: от этой картины он потерял дар речи, понятно – война, и он одно лишь смог сказать. – Твои родные?
– Да. Мой отец. Ранен. Позвоночник. Мои племянники. А это невестка, их мать.
– Это ваш дом?
– Наш дом разбит… Одна ракета и дом, и их всех накрыла, – говорит Аврора, и, как ни странно, вновь на ее лице не печаль, а эта странная улыбка или усмешка-гримаса, призванная скрывать настоящие чувства ее, словно античная маска… только глаза всю трагедию выдают. – Проходите. Может, чаю? – предлагает она.
– Нет, нет, я пойду, – еще что-то пробормотал Цанаев, и он даже не помнит, как обратно дошел до института, и на сей раз ему просто для утверждения самого себя захотелось, как и Аврора, перемахнуть через забор. Преграду он преодолел, вот только штаны распорол. Злясь на весь мир после этого, сидел в своем кабинете, никого не принимая, думая об увиденном, о своих детях и о племянниках Авроры, и о самой Авроре, – как она, постучав в дверь, появилась, без спроса села и сразу:
– Может, я уволюсь? Деньги я верну. А то мои дела – вам вечная проблема.
– Кстати, о делах, – очнулся Цанаев. – Какие дела у тебя со спецслужбой?
Словно от боли исказилось лицо Авроры, и она сразу же резко ответила:
– Никаких дел у меня со спецслужбами нет, не было и не будет.
– Как же! – Цанаев встал. – Я ведь видел утреннюю встречу.
Аврора тяжело вздохнула, опустила голову, молчала. А директор уже подошел, склонился над ней, будто допрашивает:
– А что ты кинула в машину этого фээсбешника, если не секрет? Хм, – он недобро усмехнулся. – Я подумал было, может, граната?
– Надо бы, – вдруг жестко, не своим, а будто металлическим голосом ответила Аврора, поднимая голову и в упор глядя на директора:
– А кинула ваши деньги.
– Три тысячи! – отпрянул Цанаев. – Зачем?
– Честно? – она отвела взгляд, надолго уставилась в окно, как раз в ту сторону, где был ее дом. – Может, вы знаете, мои братья воевали… Сейчас их нарекли НВФ – боевики-бандиты. Но они никого не грабили, не насиловали, на мой взгляд, Родину защищали… Теперь их нет. Остались отец и два ребенка – племянники. Вы их видели – инвалиды, – тут она надолго замолчала, а директор, думая, что Аврора вот-вот заплачет, потянулся было к графину с водой, но она так же жестко продолжила. – Этот усатый чекист-чеченец сообщил, что есть решение истребить всех Таусовых мужского рода.
– Детей? Инвалида? – вырвалось у Цанаева, и он сел от какой-то появившейся слабости в ногах.
– Да, – продолжила Аврора. – И как спасение, потребовал выкуп.
– Три тысячи долларов?
– Вначале требовал десять… Сошлись на шести. Три я отдала. Еще три – ваши.
– Вот так торг! – выдохнул Цанаев. – Ужас! Я сообщу Главе…
– Прошу вас, – мягче стал голос Таусовой, – никому ничего не говорите. Не впутывайтесь в эту грязь.
– Да как так можно?! – вновь Цанаев встал.
– Пожалуйста, не говорите, – Аврора тоже встала. – Я думаю, все всё знают. Ничего поделать не могут – для того и война.
– Да, – не смог не согласиться Цанаев, и тут же спросил: – А чей этот дом?
– Это дом русских. Моей знакомой, они сейчас в Москве.
Вновь наступила тягостная пауза, которую нарушила Аврора:
– Мне уволиться?
– Позови завхоза, – распорядился директор, и когда Аврора с ним вернулась, Цанаев обратился к завхозу. – По резиновой трубе от нашего института проведи газ в дом Авроры, тут недалеко.
– Это невозможно, – воспротивился завхоз, – это запрещено. Нас накажут. Гособъект…
– Замолчи, – жестко перебил директор, – бомбить можно, а газ инвалидам провести нельзя?! Выполняй приказ! А если не можешь, увольняйся… Постой! Еще и воду в их дом проведи: на все срок – три дня. Исполняй!
– Гал Аладович, неужели? – когда завхоз вышел, Аврора с широко раскрытыми глазами уставилась на директора. – Это нам? Как мне вас благодарить?
– Выйди на работу, дел много, – кратко ответил Цанаев.