Аврора Горелика (сборник). Аврора Горелика. драма в двух актах с 11 монологами (В. П. Аксенов)

Действующие лица:

СЛАВА ГОРЕЛИК, авантюрист, 31 год

СТАРШИЙ ОФИЦИАНТ, 65 лет

МЛАДШИЙ ОФИЦИАНТ, 20 лет

КЛЕНСИ ФАУСТ, профессиональный революционер, 29 лет

ЛОРЕНЦО МГБЕКИ, профессиональный революционер, 29 лет

МАРТА ЛЕТИК, профессор, 47 лет

РОЗИ ЯГОДА, ее ассистентка, 20 лет

УРИЯ МАК-ЧЕСТНЫЙ, кандидат наук, 37 лет

ХНУМ, демиург

ПТАХ, демиург

ИЛЬИЧ ГВАТЕМАЛА, классик циклопического реализма, 75 лет

НАТАША СВЕТЛЯКОВА, она же КАКАША, его жена, 24 года

1-й КИЛЛЕР

2-й КИЛЛЕР

АВРОРА ГОРЕЛИКА, крейсер

РАБОЧИЕ с ближайшей стройки

Девяностые годы XX века. Действие происходит однажды вечером в Лиссабоне.

Акт первый

Перекресток где-то в районе площади Фигероа в Лиссабоне. В глубине сцены видна конная статуя. Судя по шуму, вокруг нее кружит автомобильная карусель. Монумент виден только наполовину, пьедестал и ноги коня скрыты строительным забором. Временами над забором поднимается ковш экскаватора. То и дело со свистом и грохотом начинают работать компрессоры и перфораторы.

Вся сцена представляет собой веранду кафе, почти примыкающую к строительству. В просцениуме тоже стоит несколько столиков. Над ними вывеска «Кафе А Лембранса».

Какими-то средствами – массовкой ли, экранными ли мельканьями, внесением ли всяких чучел и кукол – нужно создать атмосферу шумного перекрестка в центре старинного города. Кроме механического грохота, в звуковом хаосе слышны завывания нищих и уличных музыкантов, голоса гидов.

Освещение должно подчеркнуть обстановку позднего жаркого дня, пропитанного пылью строительных работ и выхлопными газами. Небо постепенно темнеет. Быстро прогорит закат. Появится яркая и как бы увеличивающаяся звезда. Потом она исчезнет. Ночь на несколько минут очистит панораму. Потом зажгутся уличные огни и сильные фонари на стройке. Пыль станет еще заметнее. Пока что – солнце, жара и шум.

Появляется Слава Горелик. Он в толстой куртке «бомбовоз-классик», в твидовой кепке козырьком назад, в шарфе. Обременен багажом, среди которого выделяется солидный рюкзак, украшенный долларовыми знаками. Вид у Славы неприглядный, он весь пропитан потом, намокшая фальшивая борода сбилась в сторону. Явно только что прилетел с более высоких и менее жарких широт.

Проходит по просцениуму, внимательно оглядывая вывески. На веранде появляются Ст. Официант и Мл. Официант.

Смотрят на потенциального клиента. Горелик не торопится, прогуливается, насвистывает «Айне кляйне Нахтмюзик» и поглядывает то на кафе, то в зрительный зал.

В глубине веранды появляются профессор Летик и Рози Ягода. Занимают столик поближе к строительному забору, профессор лицом к залу, Рози в профиль. Ст. Официант немедленно приносит им по большому бокалу пива – очевидно, знает заказ наперед.

ЛЕТИК

Ах, как я люблю этот предвечерний час. Сидеть здесь с каким-нибудь глупым юным существом, ждать, когда начнут появляться наши. Слышать эти молотки за забором. Тревога и вдохновение. Кажется, вот-вот что-то начнется. Что-то большое, симфоническое.

РОЗИ

Марта, у меня опять все лицо запылало.

ЛЕТИК

Нечего выдавливать угри!

РОЗИ

Купи мне немного пудры.

ЛЕТИК

(очень жестко). Мы не употребляем пудры.

Слава Горелик тем временем вступает в пределы кафе. Маленький и гордый Ст. Официант направляется к нему.

Ст. ОФИЦИАНТ

Внутри или снаружи?

ГОРЕЛИК

Где лучше?

Ст. ОФИЦИАНТ

Внутри кондиционер, снаружи пыль и зрители.

ГОРЕЛИК

(поет из Гребенщикова). Мне нож по сердцу там, где хорошо, я дома там, где херово. (Показывает на столик в просцениуме.) Вот здесь я сяду. (Вешает куртку и фальшивую бороду на спинку стула; впоследствии не раз будут этой бородой протирать его столик.)

Ст. ОФИЦИАНТ

Деньги-то у вас есть, сэр?

ГОРЕЛИК

(показывает на рюкзак). Ты что, не видишь? Денег под завязку! Ладно-ладно, не борзей! Вот тебе моя кредитка, отпечатай ее себе на жопе!

Ст. ОФИЦИАНТ

Не очень понятно говорит, но порода чувствуется. Милости просим, сеньор!

Горелик садится спиной к зрительному залу, стаскивает верхнюю теплую рубашку, потом нижнюю легкую и остается в одной майке без рукавов. Зрители могут видеть на его левой лопатке татуировку бабочки. Иногда он пытается прихлопнуть ее ладонью, но всякий раз безуспешно.

Мл. Официант приносит ему огромный бокал пива. Он осушает его залпом и изумленно трясет головой.

ГОРЕЛИК

Да что это такое, ёкэлэмэнэ? Да я бухой совсем!

Мл. ОФИЦИАНТ

Желаете еще?

ГОРЕЛИК

Тащи две сразу!

Ст. ОФИЦИАНТ

(подходит с меню). Рекомендую на ужин «Ум-Жажанош». Лучшая из лучших в мире португальских рыб. Не удивляйтесь, сэр, кулинары во всем мире вам скажут, что самая добрая, самая холеная рыба плещется тут, у наших берегов!

ГОРЕЛИК

Так что же, вы жрете своего доброго холеного соседа? Что же, она там плещется только для того, чтобы вы ее в своем ресторане подавали? Ну-ну, сеньор, не обращайте внимания на мою демагогию. Мы все являемся и хищниками, и жертвами шопенгауэровского кругооборота. В конце концов, и нас ведь жрут муравьи и черви. Тащи своего «Ум-Жажаноша»!

Ст. ОФИЦИАНТ

(в сторону). Сколько тут у нас всякой демагогической сволочи сейчас бродит. (Смотрит в ладошку на кредитную карточку.) Слава Гоурелик, звучит не по-человечески. И все, главное, собираются снаружи, поближе к трудящимся. Эх, в прежние-то времена мы знали, как отделять сеньоров от демагогов!

Панически, буквально задыхаясь от жажды, вбегает Урия Мак-Честный. Он в зажеванных шортиках и в майке не первой свежести, мягко говоря. Явно с сильного похмелья. Останавливается, борясь с головокружением, потом замечает профессора Летик и бросается.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Профессор! Рози! Вы зря вчера ушли так рано! К середине ночи возникла совершенно уникальная обстановка. (Щелкает пальцами официанту: дескать, тащите, тащите пива!) Пели, все пели до утра, как в двадцатые годы певали деды движения!

ЛЕТИК

От вас пахнет отторгнутыми массами, Урия. (Делает жест официанту, чтобы принесли не большую, а маленькую.)

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(поражен размерами принесенного бокала, выпивает его одним духом и тут же щелкает пальцами: еще, еще!). Эти ночи, полные подъема, такого специфического вдохновения, всегда оставляют какую-то странную, едва ли не духовную жажду.

Пока происходит этот нервный обмен фразами, жестикуляцией и взглядами, из зала в просцениум вылезают долговязый Кленси Фауст и маленький мускулистый Лоренцо Мгбеки, на одном штаны «фатиг», на другом куртка «фатиг», на одной голове шапка «фатиг», на другой ничего. Сверившись с какой-то бумажкой, входят в кафе и молча подходят к столику профессора Летик.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(восторженно). Ребята, как вы точны! Марта, Рози, посмотрите, как они точны, – явились минута в минуту! Вот что значит настоящий профессионализм!

ЛЕТИК

Урия, что это за неуместная театральщина? Кто это такие?

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(обескураженно). Ну я же вам говорил еще неделю назад… (свистящим шепотом)… это ребята от Аффи Арра… ну, я их встретил у Амма Эйна… ну, вы еще сказали, чтобы я… ну вот, опять я в лужу…

ЛЕТИК

Увы, мой друг, вы погрязли в театральщине. (Вежливо новоприбывшим.) Присаживайтесь, товарищи. Кажется, мы встречались на семинарах по скользящей экономике в Аахене, не так ли? Рози, займись товарищами, пожалуйста.

Рози вынимает из портфельчика какие-то бумаги, дает новоприбывшим расписаться, вручает им конверты. Официанты подносят бокалы с пивом и закуски. Все встают с бокалами. Хором поют «Дивизию на марше».

К этому моменту в просцениуме оба официанта подвозят Горелику на колесиках несколько дымящихся блюд и бутылок вина. Действие в глубине сцены приглушается, доносится только общий «мурмур» улицы, стройки, музыки (противное мяуканье группы Spice Girls) и ресторанной террасы, на которой стол профессора Летик продолжает обрастать «нашими».

ГОРЕЛИК

Папаша, я этого всего не заказывал. Вы, наверное, ошиблись. Это, должно быть, для вон того банкета, папаша.

Ст. ОФИЦИАНТ

Во-первых, я вам не папаша. Вы откуда приехали – из Оклахомы или из Миссури?

ГОРЕЛИК

Я сейчас прямым рейсом из Иркутска. Нас всю дорогу пельменями кормили. Апофеоз патриотизма!

Ст. ОФИЦИАНТ

Это меня не касается, во-вторых. Так у нас подают «Ум-Жажаноша» с тысяча восемьсот двенадцатого года. Сейчас мне придется вас научить этикету, чтобы вы хотя бы почувствовали приближение к сеньорам Лиссабона. Этим молоточком вы разбиваете спинку вот этому крабу. Этим крючком вытаскиваете мясо из лап. Этой ложкой вычерпываете внутренности. Делаете два хороших глотка белого вина. Засим последуют ракушки. Каждую погружаете в соус. Постоянно освежайтесь красным вином. Третий акт – бобы с креветками. После них вы употребляете добрую чарку водки, кабальеро из Иркутска. Залпом, сеньор Гоурэлли! Браво, браво, вот эта ваша манера крякать после водки обличает в вас знатное происхождение.

И вот только теперь начинается кульминация вашего пира – запеченный в морских звездах благородный «Ум-Жажанош». Начинайте с хвоста. Не оставляйте без внимания поджаренные плавники. Каждую передышку заполняйте ложечкой коимбрского мороженого. По завершении рыбы вы переходите к этому горшочку с расплавленным сыром. Затем, ничтоже сумняшеся, вы допиваете все оставшееся вино и расплачиваетесь. Коллектив рассчитывает на достойные вашего происхождения чаевые.

ГОРЕЛИК

Как я допиваю оставшееся вино?

Ст. ОФИЦИАНТ

(в упоении собственным искусством). Ничтоже сумняшеся, сэр!

ГОРЕЛИК

Должен сказать, сеньор, что ваш «Ум-Жажанош» освещает всю реальность каким-то иным, пламенным, нет-нет, отнюдь не мертвенным, светом. Монстр погиб не зря, ей-ей! Пожиратель монстра преисполнен вдохновения. Он настраивается на произнесение монолога. Если, конечно, публика не возражает, сейчас начну. Если, конечно, публика не была оскорблена звуками гурманских засосов, этим интимом пожирателя и пожираемого. Не слыша криков «долой», я спускаюсь с веранды на улицу и начинаю свой монолог.

МОНОЛОГ ГОРЕЛИКА

Меня зовут Мстислав, хотя а) я никому не собираюсь мстить и б) я не очень-то стопроцентный славянин. Предпочитаю, чтобы меня называли просто Слава, тем более что она, добрая или дурная, мне явно предназначена. Слава Горелик, к вашим услугам.

Как вы, очевидно, догадались по репликам здешнего недобитого салазаровца, мне прежде всего придется коснуться происхождения. Я был рожден тридцать один год назад на набережной Крузенштерна в тогдашнем Ленинграде, который ни сном ни духом не помышлял, что когда-нибудь ему отдадут его исконное голландское имя. Квартира была большая, а семья старая, к сожалению, с глубокими марксистскими корнями.

Ну, тут, разумеется, назревает фундаментальный вопрос – не еврей ли я. Если скажешь, как есть, что столь же еврей, сколь и донской казак, часть аудитории, конечно, подумает: ну и ловкачи! Думайте, что хотите, но мой дед еврей, а бабка донская казачка. Эка невидаль! Гораздо интереснее тот факт, что и тот и другая были Горелики. Дед Натан, впоследствии Николай, Горелик дважды удостоился лауреатства Сталинской премии и тайного геройства Советского Союза. Он был всегда глубоко убежден, что при Сталине к евреям относились лучше. Моя бабка же до замужества была советской девушкой Анной Горелик, да-да, той самой дискоболкой, что позировала и Мухиной и Дейнеке как воплощение зари социализма. Такие браки – хоть и редкое, но все-таки не ненормальное явление. Даже Пушкин теоретически мог оказаться таким же отродьем, как я, потому что в семье Ганнибалов была одна девушка Пушкина.

Пора сказать несколько слов о моих родителях; большего они и не заслужили. Мой папа был выкормышем ЦК КПСС, с младых ногтей его записали в штат кремлевских спичрайтеров, он писал речи вождям и играл в бильярд на партийных дачах. Сейчас он называет себя шестидесятником. Что касается мамы, то она всю жизнь собирала «гжель». Все это рухнуло без особенного шума. Обосновались, конечно, в Нью-Джерси. Папин бильярд помогает им сейчас свести концы с концами и даже начать новую коллекцию, теперь уже веджвудского фарфора.

Дед, как сильная личность, так и не отпустил мальчика с родителями в Москву. «Я хочу, чтобы мой внук вырос настоящим европейцем, то есть на набережной Крузенштерна», – кричал он. Подозреваю, что дед всегда был скрытым троцкистом, то есть мечтал о «перманентной революции».

В принципе, мне так и не удалось до конца понять, кем он был. Даже на вопрос о возрасте мерзавец не отвечал прямо. Вместо простого ответа начинал подсчитывать стаж: где год за два, а где и за три. Бумажку, на которой велся подсчет, неизменно сжигал. Скандалил, если я пытался заглянуть через плечо. «Это не для беспартийных, не говоря уже о диссидентской сволочи!» Закончив подсчеты, он всегда вставал очень довольный, с сияющим взором. «Да-с, батеньки мои, есть чем гордиться. Жизнь прошла, но стаж впечатляюще вырос!» В этом оксюмороне, казалось, решалась для него проблема бессмертия.

Двужильный был старик, что и говорить. Прихрамывал, это верно, но это у него было не от возраста, а от того, что ему на допросах в тысяча девятьсот сорок седьмом году Абакумов и Хрущев дробили колени. Что оставалось делать этим ребятам, если Coco каждое утро интересовался, разоружился ли Горелик перед партией?

Он, конечно, разоружился и все признал, но тут ему вдруг сказали, что он ни в чем не виноват и что он должен немедленно, хоть и без коленных чашечек, отправиться на борьбу за мир в братские страны социализма.

С ним вместе поехали генерал Судоплатов и доктор Майрановский с набором ядов. Вообразите себе тройку интеллигентов! Академик Горелик с чеховской бородкой, прихрамывающий после царской ссылки, а с ним два интеллектуала новой формации прибывают в какой-нибудь Будапешт для полуприватных бесед с местной мыслящей элитой. Кажется, все трое косили под раннее большевистское «богоискательство», намекали на развитие взглядов Богданова и Луначарского. По городу проходил слух: Москва меняет курс. Во время бесед Майрановский капал какому-нибудь епископу в кофе из флакончика, а Судоплатов угощал какого-нибудь эпистемолога душистой пахитоской. Нет-нет, сам Горелик впрямую не занимался этими делами. Он просто соловьем заливался о евразийской идее или об антиматерии. Симптомы смертельной диспепсии или распада легочной ткани обычно развивались у собеседников через неделю после отъезда нашего трио. Нет, это были не тайные убийства, а боевые операции, спасшие, быть может, тысячи жизней, утверждает сейчас наш милый дедушка. С туманной улыбкой он намекает, что Дьердь Лукач уцелел только благодаря его «неназойливому вмешательству».

В официальном своем статусе дед был мастером социалистического реализма по живописи. Огромными картинами на классические сюжеты, то есть из жизни партии и Красной Армии, дед вошел в самую высшую плеяду секретарей союза художников и академиков. Надо сказать, что он обладал несомненным талантом. Если между головами вождей надо было нарисовать небо, оно возникало с такой глубиной, что у зрителя захватывало дыхание. Летящие по степи буденновские лошади были настолько живыми, что казалось, сейчас затопчут вас своими копытами. Только фигуры простых советских людей почему-то получались у него топорными, неказистыми – сущими ублюдками на фоне божественной природы.

Однажды группа соперников попыталась ему вставить лыко в строку, намекнуть на умышленное искажение образов наших героев, однако недремлющий Сталин взял эти фигуры под защиту. Это люди из народа, сказал он, не какая-нибудь аристократия. Посмотрите, какая в них сила, какая неумолимость! С тех пор за академиком Гореликом утвердилось реноме «певца народной неумолимости».

По части теории дедок тоже не знал себе равных. Особенно ярко его теоретическая сила проявилась в годы борьбы с космополитизмом. Не знаю, догадывался ли он, что после его теорий носители упадочнических идей попадали прямиком в руки практиков гэбухи, но, если и догадывался, это не вызывало в нем ничего, кроме торжества.

Жертвы истории, мой внук, нередко говорил он, тоже должны гордиться своим участием в нашей грандиозной феерии. Ни один зек не погиб даром. Любой никчемный польский поручик, сраженный в затылок пулей российского пролетариата, вошел в историю. Лучше бы красная сволочь ушла в эту вашу гребаную историю, чем польские поручики, сказал ему однажды внук. Анна, Анна, панически закричал тогда дед, как будто у него все кишки вывалились. Вбежала старая казачка, встала в позу барельефа. Проморгали внука, Анна, всю ночь вопил старик, упустили целое поколение! Сын пристроился в вырожденческом ЦК, прибежище гнусных либералов, а внук просто подхватился в белую стаю!

Всю ночь нападал академик на свою библиотеку, выхватывал том за томом философов всех времен и народов, пытался найти ключ к поколенческому предательству. В чем прячется загадка?! А внук тем временем, найдя ключ от дедовского винного погребка, с хохотом двух олухов-сокурсников нагружал для похода в женское общежитие. Экое странное легкомыслие!

Минуту или две Слава Горелик стоит, задумавшись, в просцениуме. В течение этой паузы зритель может обратить внимание на второй план сцены, где компания профессорши Летик продолжает обрастать новоприбывшими. Там сдвигаются столики, провозглашаются неслышные тосты, иногда доносится нестройное пение. Ст. Официант и Мл. Официант то и дело проходят туда с подносами пива. Слава, выйдя из задумчивости, перехватывает Ст. Официанта.

ГОРЕЛИК

Послушайте, любезнейший, вы мне нужны для продолжения монолога. Можете сыграть роль моего деда в коротком диалоге внутри монолога?

Ст. ОФИЦИАНТ

Почему бы нет? Живо представляю себе этого почтенного господина.

ГОРЕЛИК

Ну, вот, великолепно! У вас в руках книги, в которых вы находите пометки внука. Начинайте!

Ст. ОФИЦИАНТ

(с воображаемыми книгами в руках). Какие наглые и безвкусные пометки он оставил на полях моих книг! Ну и ну! Во загнул! Хрящ! Блин! Букаха! Гребись налево! И ни одного вопросительного знака, товарищи! У этой молодой сволочи на все уже есть ответ – гребись налево, восклицательный знак!

ГОРЕЛИК

Прекрасно! У вас даже интонация дедушкина проявляется. Итак, начинаем рубаться от пифагорейцев к Пармениду! Существо есть!

Ст. ОФИЦИАНТ

He-существа нет. Существо и мысль идентичны, значит, только они дают истину о реальности!

ГОРЕЛИК

Если существо есть, а не-существа нет, значит, существо не может произойти из не-существа, так?

Ст. ОФИЦИАНТ

Хорошо хоть это ты понимаешь, недоучка! А ведь это твой Парменид говорил, что движения не существует, что все неизменно!

ГОРЕЛИК

Дед, перестань визжать! Ведь ты же все-таки мужчина! Ты служил тайным агентом, ты был мужем моей неотразимой бабушки! Ты был знатоком не только Маркса, но и Платона.

Ст. ОФИЦИАНТ

Хватай Платона, читай, сукин сын! Не он ли относил существо к неизменной идее? Не он ли соединил движущееся и неподвижное?

ГОРЕЛИК

А разве ты не видишь разницы в понятиях «существо» и «субстанция»? Да знаешь ли ты, что Аристотель делил субстанцию на материю и форму?

Ст. ОФИЦИАНТ

А до тебя так и не дошло, что и то и другое имело качество существа! Ты не понимаешь, что именно тогда и возникло ядро нашей философии!

ГОРЕЛИК

На мой взгляд, тогда оно и развалилось – за две тысячи лет до рождения. Вернее, сгнило. Фома Аквинский, товарищ академик, отделил существо субстанции от существа идеи.

Ст. ОФИЦИАНТ

Твой Фома Аквинский все запутал! Неужели тебе неясно, что во всех своих частях и на всех уровнях реальность движется через диалектический процесс противоположностей от тезиса к антитезису и далее к синтезу, в котором и выявляются новые качества? Гегелем! Гегелем мы вас всегда били! Ну-ка, старый друг Георг Вильгельм Фридрих, не ты ли сказал, что рацио – это не только путь к реальности, но и сама, но и сама реальность?!

ГОРЕЛИК

Хо-хо! А как насчет Макса Вундта, который отличал чистое существо от существа ординарного и говорил, что только ординарное существо находится в пределах нашей досягаемости? Не он ли заявил, что существует диалектическая игра между двумя типами существа?

Ст. ОФИЦИАНТ

Ты мне еще Джаспера сунь, который совсем запутался в ординарном, аутентичном и трансцендентном!

ГОРЕЛИК

И суну, и суну! И прихлопну тебя Хайдеггером, который отличал Dasein, то есть тот тип существа, который существует с нами, от Ek-sistenz, то есть от повторяющегося аутентичного существа и от трансцендентного существа, подобного Божественному. И наконец, паршивый красный дед, я дам тебе под дых Паулем Вейсом, что видит реальность в составе четырех видов существа – актуального, идеального, экзистенциального и Бога, и все они взаимосвязаны, хоть и противоположны. Ну? Молчишь!

Ст. ОФИЦИАНТ

Кто тебе позволил читать эти книги? Они не для беспартийных! (Вытаскивает из кармана мобильный телефон, набирает какой-то заветный номер, что-то шепчет, глаза его горят.)

Глаза Горелика тоже горят. Не двигаясь, он следит за разговором своего «дедушки». Каким-то образом во время этого «диалога в монологе» на сцене появились два молодых человека, брюнеты, стриженные ежиком, в черных майках и черных джинсах. Теперь внимание зрителей переключается на эту пару. Молодые люди занимают столик на авансцене. Сидят, похлопывая ладонями по столу, как будто в предвкушении ужина. Смотрят друг на друга с большим удовольствием, словно давно не виделись.

ПЕРВЫЙ М.Ч.

Ба! Ба! Ба! Ба! Ба! Ба! Ба! Ба!

ВТОРОЙ М.Ч.

Сех! Сех! Сех! Сех! Сех! Сех! Сех! Сех!

ПЕРВЫЙ М.Ч.

Ану! Ану! Ану! Ану! Ану! Ану! Ану! Ану!

ВТОРОЙ М.Ч.

Кет! Кет! Кет! Кет! Кет! Кет! Кет! Кет!

ПЕРВЫЙ М.Ч.

Неф! Неф! Неф! Неф! Неф! Неф! Неф! Неф!

ВТОРОЙ М.Ч.

Ерт! Ерт! Ерт! Ерт! Ерт! Ерт! Ерт! Ерт!

ПЕРВЫЙ М.Ч.

Мон! Мон! Мон! Мон! Мон! Мон! Мои! Мон!

ВТОРОЙ М.Ч.

Мон! Ерт! Неф! Кет! Ану! Сех! Ба! Импресциндивель!

ОБА

(с большим удовлетворением). Чииииииииич!

Ст. Официант кладет телефон в карман и делает знак Горелику – дескать, возвращаюсь к выполнению трудовых обязанностей. С двумя книжками меню подходит к молодым людям.

Ст. ОФИЦИАНТ

Кушать будете, почтенные сеньоры?

ОБА М.Ч.

(хватают меню с изумлением и восхищением, как будто никогда этого не видели или позабыли). Сала! Сала! Сала! Ада! Ада! Ада! Ки э эшто? Э ума салада мешта!

Ст. ОФИЦИАНТ

Вы вообще-то откуда, молодежь?

ОБА М.Ч.

Сар! Сар! Сар! Сар! Дин! Дин! Дин! Дин!

Ст. ОФИЦИАНТ

Из Сардинии? Оно и видно.

Молодые люди пальцами показывают, чего хотят. Ст. Официант принимает заказ и удаляется. Молодые люди с большим интересом оглядывают сцену.

Внимание публики отвлекается в глубину террасы. Там Рози Ягода целуется с профессоршей Летик. Гневный Лоренцо Мгбеки трясет над столом газетой и тычет в нее пальцем. Урия Мак-Честный слезливо умоляет выпить.

К компании присоединяется шикарная, в стиле арт-деко, пара. В мужчине не без труда, но все-таки можно узнать давно уже вроде бы почившего классика циклопического реализма Ильича Гватемалу. В юной особе легко определяется девушка Какаша во цвете лет. Их приветствуют аплодисментами и звуками песни «Дивизия на марше». Происходят все новые перестановки, возня со столиками и стуликами.

Вдоль строительного забора проходят два парня, похожих на московскую братву. Они разглядывают присутствующих то в лорнеты, то в бинокль.

ГОРЕЛИК

(очнувшись, продолжает монолог). Не помню, сколько дверей рухнуло за мной – пять или шесть. На набережной, однако, меня уже ждали три гэбэшных борова. Дед, который меня заложил, кричал теперь из окна: беги, я тебя прикрою! Увы, его именной маузер, подарок Дзержа, заело с первой же попытки. Меня обротали и в тот же день обвинили в попытке продать японцам Курильские острова.

В тюрьме со мной стали происходить какие-то странные изменения. Что-то вроде молниеносного увядания. Дверь в камере была обита оцинкованным железом, и я мог в ней видеть свое тусклое отражение. Я видел, как с каждым днем отвисают мои щеки, как покрывается большими морщинами шея. Иногда, если луч солнца падал на дверь из-за оконной решетки, я даже видел на лбу пигментные возрастные пятна. Кисти рук не нуждались в отражении, и на них лучше всего я видел признаки одряхления. Кожа по всему телу вытягивалась и опадала в форме отвратительных наплывов и мешочков. Заметно уменьшившийся в размерах член висел, как никчемная тряпка, кровь больше не приливала к кавернозным телам даже в полусне, когда я пытался вспомнить женщин, с которыми спал, даже когда вспоминал любимую Какашу, а ведь обычно всякая мысль о ней вздрючивала мое существование. Либидо улетучилось. Мех на лобке поседел, как сказал поэт. По утрам чудовищная тяжесть не давала мне поднять конечности – что уж там говорить о гимнастике. В конце концов в железной двери отразилась сутулая поникшая фигура старого большевика, моего гада-деда товарища по партии.

Не могу не добавить к этой картине несколько слов о деснах. Они кровоточили, если можно назвать кровью белесую жижу. Я боялся потерять расшатавшиеся зубы и ничего не ел, а вскоре потерял привычку жевать еду. Единственное, чего я жаждал, – сладенького чайку. О нем я молил надзирателя день-деньской. Чайку, дайте сладенького чайку, начальник. Вот в такой маразм я впадал за каких-нибудь трое суток одиночного сидения.

И вдруг все поворачивалось в обратную сторону. Как предчувствие перемены, являлся эротический сон. Мне снилась моя единственная ночь с моей девушкой, этой самой Какашей со станции метро «Нарвские ворота», в том самом гребном клубе на Елагином острове, где мы с ней встретились. Во сне то наше бесконечное траханье преображалось, в нем не было порнографии, а только жар любви. В нем было нечто метафизическое, если мне позволят сказать уже сказанное. Уверен, что и Какаша где-нибудь в Америке – в библиотеке ли, в кабаке ли, на мотоцикле ли или посреди улицы в этот именно миг испытывала такой же жар любви ко мне, к своему Горелке, как она успела меня прозвать в гребном клубе. Ведь я не Чацкий, господа, я не чажу, – во мне, как в Ахматовой, три корня: горе, гора, гореть! Вот так и горел под тюремным одеялом, испытывая счастье от обладания моей всегда отсутствующей девушкой, умирая от счастья.

Мой возраст возвращался ко мне. Я видел свои руки – это были мускулистые конечности молодого парня. Я спрыгивал на пол и начинал на этой слизи отжиматься, триста отжиманий от пола! Потом сжирал все, что осталось от прежних пайков, весь хлеб и засохшие каши. Никаких морщин не определялось ни в отражении, ни на ощупь. Я пружинил ноги и похохатывал в ожидании вызова на допрос. Вот в чем было дело – я предчувствовал вызов на допрос! И в этот же день за мной приходили. Горелик, руки за спину!

Они, похоже, даже не замечали возрастных перепадов в этом опасном заключенном. Там все шло вяло, уныло, служба полностью деградировала. С руками за спиной на допрос шел известный в городе молодой нахал с подрагивающими ляжками. Со страстью я презирал своих тюремщиков. Потомки худосочных радикалов Чернышевского и Писарева, внуки большевистских отродий, что не смогли правильно прочесть ни Ницше, ни Фрейда. Последыши отбора, приведшего великую утопию к полицейскому маразму. Мечта о «новом человеке», который сможет победить смерть, грезы и мысли Соловьева, Федорова, Хлебникова были захватаны грязными лапами богоборцев. «Белокурая бестия» стала конвойным у крематориев. Соловьевский «богочеловек» был вытеснен homo soveticus’ом. Вместо Апокалипсиса пришли революции, эти, по-бердяевски говоря, «малые апокалипсисы» с торжествами мелкобесия.

Прошу прощения, но каким бы смешным я ни казался, я все-таки считаю себя одним из немногих уцелевших при дешевой распродаже. Или, скажем так, по недосмотру родившимся. Или воспитанным без досмотра, если угодно. Вот почему я так молодел перед допросом, предвкушая схватку романтического ницшеанца с «советским простым человеком». В эти минуты я твердо знал, что уйду из-под стражи. (Перехватывает проходящего мимо с вазой фруктов Мл. Официанта.) Ну, давай, браток!

Мл. ОФИЦИАНТ

(растерянно). Чего изволите?

ГОРЕЛИК

Сыграешь следователя майора Ковалева.

Мл. ОФИЦИАНТ

Ой! (Закрывает ладонью область носа.)

ГОРЕЛИК

Ничего, ничего! (Усаживает Мл. Официанта за один из пустых столиков, водружает в углу просцениума портрет Дзержинского и герб Советского Союза.) Обслуживаешь русских, надо привыкать.

Мл. ОФИЦИАНТ

Со мной случилось нечто очень важное – пропал мой нос.

ГОРЕЛИК

Однако чувство долга-то у вас осталось, гражданин следователь? Начинайте допрос!

Мл. ОФИЦИАНТ

Садитесь, Горелик. (Дрожащими надламывающимися руками вытаскивает носовой платок, пристраивает его под очки, чтобы свисал в область носа.)

ГОРЕЛИК

У вас что, насморк? Сплин?

Мл. ОФИЦИАНТ

(уныло тянет). Сплин, сплин, пол-сплина, четверть сплина, восьмая сплина… (Вздрагивает.) Вопросы задаю я, вы отвечаете. (Смотрит в бумаги.) Вы давно знаете японского подданного по имени Такуя Хара?

ГОРЕЛИК

Не знаю такого Такую.

Мл. ОФИЦИАНТ

А по нашим сведениям, вы встречались с господином Хара в квартире вашего деда на набережной Крузенштерна.

ГОРЕЛИК

Вот вы деда или какого-нибудь другого стукача об этом и спросите.

Мл. ОФИЦИАНТ

Молчать! Вам вышка грозит, а вы тут разговариваете!

ГОРЕЛИК

Можно воды налить?

Мл. ОФИЦИАНТ

Это пожалуйста. (Придвигает графин и стакан. Горелик наливает стакан и начинает делать над ним какие-то пассы пальцами.) Что вы делаете?

ГОРЕЛИК

Отгоняю чертей.

Мл. ОФИЦИАНТ

Каких еще чертей?

ГОРЕЛИК

Каких-каких, хвостатых. У вас тут в гэбэ весь воздух ими нафарширован. (Поднимает стакан, смотрит на свет.) Ну вот, теперь можно пить.

Мл. ОФИЦИАНТ

(жалобно). Дайте и мне немного воды… нет, из вашего стакана, пожалуйста… (Жадно пьет, спохватывается, вопит.) Да как вы смеете?! Со средневековыми предрассудками?! В советском учреждении?! Я вас сейчас на психиатрическую экспертизу отправлю! С носом или без носа, но я свой партийный долг выполню!

ГОРЕЛИК

(берет из вазы банан). Вот ваш нос! (Влепляет банан прямо в середину лица следователя, где тот немедленно приживляется.) Хватит тянуть тягомотину! (Подлетает к стенке, сбрасывает портрет Дзержинского и герб Советского Союза, водружает трехцветный флаг и портрет круглолицего человека.) Теперь вот так дело пойдет!

Мл. ОФИЦИАНТ

(в восторге поглаживает новый нос, робко поглядывает на портрет). А это что за товарищ будут?

ГОРЕЛИК

Президент России Владимир Буковский! Начинается процесс дебольшевизации. Раскаивайтесь, пока не поздно!

Мл. ОФИЦИАНТ

Никого не пытал, никого не расстреливал… Вербовать вербовал, и немало, в чем раскаиваюсь. Просто счет потерял, скольких записал в сексоты. Задача была перейти от каждого пятого к каждому третьему, вот и старались. Нам объясняли: над страной, над всей нашей системой нависла опасность. Формула «каждый пятый» уже не срабатывает. Нужно переходить к формуле «каждый третий». Тогда опасность отодвинется. Опоздали, товарищи! (Плачет.) Но зато каждый остался с носом. Жить можно. И с вами, господин Горелик, как с крупным миллиардером родины, мы можем дружить по части охраны, по части синтеза и анализа. (Поднимает благоприобретенный нос.) Все к лучшему, сеньоры, рриштоврантеш процветают, кабалейрейрош процветают, лимпар а секо процветают, а вот ностальгии нашей мы все-таки никому не отдадим.

ГОРЕЛИК

Ну, хватит! Отправляйтесь на конюшню и скажите, чтоб вам задали плетей! (Поворачивается к залу.) Я надеюсь, публика понимает, что мы все еще в рамках моего монолога. Быть может, вы обратили внимание, что тут в устах моего псевдоследователя промелькнуло слово «миллиардер». Ха-ха, юнец попал в точку. В первые же дни приватизации я решил заработать несколько миллиардов баксов, чтобы выйти к новым задачам с солидным финансовым багажом. Кстати, где мой багаж? (Находит свой рюкзак и подтягивает его ближе к столу.) Ну вот, отправился я с делегацией Академии наук в Нью-Йорк. Пока все там рыскали в поисках «кожаных изделий», я знакомился с фондовой биржей, заводил там знакомства. Потом началось самое интересное. Дело в том, что дома на набережной Крузенштерна раскаявшийся и рыдающий дед шепнул мне перед отъездом заветное словечко: «Поровое». Прибыв на место назначения, я дал в «Нью-Йорк таймс» объявление: «Молодой человек ищет «Поровое». Сейчас уже можно об этом сказать, во всяком случае, в рамках этой драмы: «Поровое» – это был один из тайников партии. Уже через два дня ко мне пришли с ключом. Тут же объявил, что «Поровое» приватизируется. Возражений, конечно, не было. Со всем этим добром я прибыл на биржу, а через три дня игры купил воздушный лайнер и отправился восвояси.

В Москве уже вовсю шла ваучерная приватизация. Другие хапали что попало, а я приобрел крейсер «Аврора». Одна любовница сплавила мне этот крейсер под маркой семьдесят тысяч тонн чистого металла. Нет-нет, милостивые государи и милостивые государыни, вовсе не ту большевистскую посудину, что пёрднула в ночь их переворота. За ту в базарный день не дадут и тысячи баксов. Моя «Аврора» – это воплощение всего лучшего, что накопило человечество. В принципе, она может одна, даже без экипажа, начать и выиграть войну у какой-нибудь монструозной страны порядочного размера. С первого же дня нашей связи я заметил, что я ей нравлюсь. Может быть, это произошло от того, что я единственный заметил в ней большую женственность. Ничего особенного в этом нет, ведь по-английски любой крейсер или дредноут – это «она». В конце концов, я переименовал ее в «Аврору Горелика» и за огромную сумму продал китайцам. Никакого предательства в этом не было, потому что я знал, что она от них уйдет.

Так и получилось. Она ушла из бухты Тяньцзиня со всеми своими перехватчиками вертикального взлета, самонаводящимися ракетами и без единого китайца на борту. С того дня ее никто больше не видел. Иногда мне кажется, что я ловлю в ночи ее нежные сигналы. Уверен, что мы еще встретимся. Пока что получилась весьма удачная коммерческая сделка: я обогатился и обогатил свое государство, выплатив все налоги.

Не исключаю, господа, что вы принимаете мой монолог за очередную русскую хлестаковщину, но, во-первых, он уже подходит к концу, а во-вторых, должен же я был объяснить, как мне удалось создать основательный финансовый багаж. (Снова оглядывается на свой рюкзак, тот на месте.) К счастью, все удалось унести с собой. (Выходит поближе к залу как бы для того, чтобы посекретничать.) Надеюсь, для людей сцены это останется тайной, но людям зала я могу открыться: мешок набит крупномасштабными долларовыми купюрами. Десять биллионов, как у них говорят, а по-нашему «бильярдов». Перед тем как меня приговорила московская «комса», я успел все обратить в нал и сквозанул налегке. Уверен, что два самых опытных киллера рыщут сейчас по всему миру, чтобы привести комсомольский приговор в исполнение, но даже они не знают, что я сейчас в Лиссабоне. Значит, можно спокойно поужинать и поболтать. В тайну моего нынешнего местопребывания посвящено, возможно, только одно существо на сцене – авианесущий крейсер «Аврора Горелика». Так что дела моей родины в смысле чистоты ее воздуха не так уж безнадежны. Ведь моя главная задача – с помощью «Авроры» очистить воздух моей пробздетой в прямом и переносном смыслах родины. Кто тут последний в очереди на экспертизу?

В этот момент два молодых человека в черном, которые только что мирно ужинали, не обращая никакого внимания на высказывания Горелика, вскакивают и поворачиваются в его сторону.

Общее освещение на сцене гаснет. Начинают мелькать световые пятна. В них попадают лица и затылки большого импровизированного застолья, нагромождение пивных кружек. Мы видим, как профессор Летик трясет за шиворот Урию Мак-Честного: проснись! В какой-то момент в луч прожектора попадает стильная парочка – классик Гватемала и красавица Какаша; она в томлении. Почти в тот же момент в кругу света, идущего вдоль строительного забора, оказываются два киллера, одетых и подстриженных в стиле московской братвы. В просцениуме под прожектором стоит наш монологист Слава Горелик. Слышатся выстрелы – один, другой, третий. Слава качается и падает. Распростерт. Киллеры медленно приближаются.

ПЕРВЫЙ КИЛЛЕР

Контрольный в голову.

ВТОРОЙ КИЛЛЕР

Жалко парня. (Стреляет.)

ПЕРВЫЙ КИЛЛЕР

Шмотки его возьми.

ВТОРОЙ КИЛЛЕР

Мешки таскать не нанимался.

Проходят по просцениуму, на секунду притормаживают возле молодых людей в черном; дескать, вопросы есть? Вопросов нет. Чао-какао. Уходят.

Зажигается общее освещение. Богема в глубине террасы функционирует в прежнем режиме. Слышится тонкий голос Какаши.

КАКАША

Мне сейчас показалось, что кто-то погиб в мою честь. Будто лежит он сейчас на поле брани, ну, какой-то такой, вроде Славки моего Горелика, и на щите его написано по-португальски Par Minha Dama! – то есть «За Наташу Светлякову!».

ГВАТЕМАЛА

За революцию надо гибнуть, а не за баб!

Наташа-Какаша расплакалась.

Ст. Официант и Мл. Официант подходят к распростертому Горелику.

Ст. ОФИЦИАНТ

Что случилось с этим клиентом?

Мл. ОФИЦИАНТ

Он тут напачкал. Темная лужа вокруг башки.

Ст. ОФИЦИАНТ

Это «Бордо».

Мл. ОФИЦИАНТ

Не похоже.

Ст. ОФИЦИАНТ

Попробуй на палец.

Мл. ОФИЦИАНТ

(пробует). «Бордо».

Ст. ОФИЦИАНТ

Надо позвонить в вытрезвитель. (Уходит.)

Мл. ОФИЦИАНТ

Этих русских надо сразу сдавать в вытрезвитель. Мешки свои расставили! (Уносит рюкзак Горелика.)

Молодые люди в черном приближаются к распростертому телу.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Спри. Спри. Спро. Спро. Спроси его.

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

(Горелику). Тыж. Тыж. Тыж. Ты жив? Илим. Илим. Или мертв?

ГОРЕЛИК

Не знаю. Все пули попали в цель. Серый Карасевич целил в коронарную артерию и попал. Валька Гром целил в трахею и пробил. Контрольный прошил башку от одной височной кости до другой. Проклятые пули, если бы пролетели мимо, я был бы жив.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Вот они, все твои пули. (Потряхивает в ладони.) Ты лежишь в луже «Бордо». Теперь вставай.

Горелик встает, вытирается салфеткой, садится к своему столу, закусывает остатками «Ум-Жажаноша».

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Какие у тебя вообще-то цели? Зачем ты появился в этой, так сказать, драме?

ГОРЕЛИК

Если я скажу, нарушатся все законы. В первом акте все выкладывать? Губить пьесу?

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Нам не говоришь, скажи им. (Показывает на зал.)

ГОРЕЛИК

(в зал, с нарастающей страстью). Я вырвался из убийственной ловушки с двумя целями. Первая: найти и освободить свою прекрасную даму. Разведка донесла, что она может появиться где-нибудь здесь, в Лисбоа. Вторая цель: соединиться с «Авророй», подойти к берегам моей родины и продиктовать свою волю по части очистки воздуха. И я клянусь мирозданием и моими покровителями – египетскими демиургами Хнумом и Птахом, – что сделаю все для достижения этих целей, если только гадские пули не растерзают мое тело!

Зал взрывается аплодисментами. Молодые люди в черном тоже аплодируют – сначала неумело, потом все дружнее и дружнее, в унисон с залом. Потом они садятся к своему столу и начинают обмениваться своими междометиями.

ОБА

Ра! Ра! Ра! Опу! Опу! Опу! Лем! Лем! Лем! (С глубоким удовлетворением.) Чиииииииииич!

ГОРЕЛИК

(весело). А это что же у вас, парни, такой вроде университетский жаргон, да?

ОБА

(весело кивают, как бы удивляясь гореликовской смекалке). Вот именно! Университетский жаргон! Лучше и не скажешь!

ГОРЕЛИК

Знаете, ребята, у меня что-то настроение стремительно улучшается, как будто я снова на третьем курсе, когда у меня было перманентно хорошее настроение. Как будто сей, прямо сей час со мной произойдет что-то стремительно счастливое. Как будто даже выходящее за рамки драмы!

В глубине сцены сквозь общий гул прорезается грохот отброшенного стула. Там воздвигается во весь свой недюжинный рост классик циклопического реализма Ильич Гватемала. Фигура его закрывает от взоров зала страдающую в своей красоте Какашу.

ГВАТЕМАЛА

(звонким старческим голосом). Никогда, ни за что, даже ради лучшей промежности в мире, я не отступлюсь от своих идеалов! (Продвигается в просцениум, где принимает позу монолога.)

МОНОЛОГ ИЛЬИЧА ГВАТЕМАЛЫ

Давайте договоримся: мое настоящее имя останется тайной, прежде всего потому, что я его давно забыл. Боевая подпольная кликуха стала моей кожей и моей пращой. Иные из вас, особенно тронутые буржуазным тленом, скажут, что я сплошная фикция. Спросите тех, кто полег под моими ударами, придерживаются ли они такого же мнения, – спросите!

В революцию меня толкнула литература. В какой-то момент мне надоели книжные салоны, где тебе все время суют в нос Шекспира, Камоэша, ну, этого Борхеса, все такое как бы невонючее, нетленное. Никто там не знал, что такое тлен, что такое вонь, потому что никто по-настоящему не был в революции. Тут пустили слух, что у нас там на опушке леса набирают бригаду, я туда и уехал на своем велосипеде, который уже много лет стоит в Музее Революции и одновременно в Музее литературы; где копия, где оригинал, я и сам запутался.

Дело в том, что в литературу я вернулся задним ходом из революции. Из всех лозунгов тех дней один был мне милее всего как песня незамутненного народного потока: «Грабь награбленное!» И тут я заметил, что и это, самое святое, стало покрываться коростой. Лозунг масс стал превращаться в лозунг аппарата. «Грабь награбленное награбленное!» – так он фактически стал звучать в устах аппарата джунглей.

Все чаще в структурах партии стали появляться умудренные классикой писатели. Прикрываясь бесчисленными терминами, они заключали миллионные договора с американскими издательствами, получали всемирные премии, а потом наведывались в джунгли, к тем, кто день и ночь ползал там с автоматами, с ножами в зубах, к тем, кто не прочел и единой брошюры. Поднабравшись ума и от тех и от других, я сбежал из бригады, прихватив всю кассу взаимопомощи, и погрузился в двойное подполье – и от партии, и от литературы.

Именно там, в подполье, в обществе крыс, игуан и сколопендр я начал создавать свой цикл циклопического реализма. Я мог бы давным-давно выйти на поверхность и стать звездой, но мне нужна была муза. Она появилась наконец в лице неотразимой русской шлюхи то ли в Ленинграде, то ли в Петербурге – уже не помню, во всяком случае, она была со мной во время моего последнего боя с федеральными агентами на окраине Чикаго. Гринго убили меня, но я продолжал жить в целом сундуке неопубликованных романов. Распотрошив сундук, девка пустила эти романы в ход, и они начали свое триумфальное шествие по книжным магазинам того мира, который нам так хотелось уничтожить. Она пустила по ветру все мои миллионные гонорары, но я на нее не сержусь, ведь это у нее в памяти я еще жив, и это со мной она явилась в эту пьесу, в лиссабонские жаркие сумерки накануне восстания, о котором я мечтал и в джунглях, и на бумаге! Пусть там, где все вы пока что пребываете, дорогие товарищи, я остался только в виде памятника на месте своей последней битвы, здесь-то, на сцене, я еще ой-б-ёй как жив! (Уходит в глубину сцены.)

ГОРЕЛИК

(отмахивается от монолога). А, все те же, все о том же! Столько лет все о том же, как будто у человечества нет проблем с тем тонким слоем животворного и тлетворного, без которого мы превратимся в камни, без которого не сможем даже сгнить! (Поворачивается к своим собеседникам и видит, что их нет на сцене.) Что это? Студентов-то как ветром сдуло! Помнится, и мы так делали, когда проходили курс наук в Электротехническом. Завалимся в «Чвановский», напьем, нажрем, а потом кто-нибудь выбьет пробку из щитка, и все в темноте смываются.

Входит мрачный Ст. Официант.

ГОРЕЛИК

Ты видишь, друг, студенты-то смылись.

Ст. ОФИЦИАНТ

Что ж из того? Еще вернутся. Дело молодое.

ГОРЕЛИК

Так они и вернутся! Смылись, и ужина не доев…

Ст. ОФИЦИАНТ

Не все ж такие обжоры, чтоб за раз целого «Ум-Жажаноша» скушать.

ГОРЕЛИК

Да и вина не допили!

Ст. ОФИЦИАНТ

Не все же такие пьянчуги, чтоб обязательно допить до донышка.

ГОРЕЛИК

Все-таки я не понимаю, как это так – р-раз и растворились в сумерках?..

Ст. ОФИЦИАНТ

Вернутся. Это же Лиссабон, что вы от нас хотите?

Появляется Мл. Официант с гореликовским рюкзаком. Он весь дрожит.

Мл. ОФИЦИАНТ

(Ст. Официанту). Экселенс, посмотрите, что там внутри! Меня всего колотит! Я рехнусь, если я сейчас не убегу со всем этим!

Ст. ОФИЦИАНТ

Дай сюда! (Вырывает у Мл. Официанта рюкзак, швыряет его к гореликовскому столику.) И больше к этому хозяйству не притрагивайся! (Причесывается, застегивается на все пуговицы, выходит к зрителям, прокашливается, начинает.)

МОНОЛОГ Ст. ОФИЦИАНТА

Джентльмены Лиссабона никогда не унизятся до подбора мешков сомнительного свойства, что бы в них ни содержалось! Сеньоры Лиссабона воспитаны в рыцарских традициях! Вы, туристы, бизнесмены, авантюристы и другие гости столицы, знайте, что во многих гражданах этого города, невзирая на их социальное положение, течет кровь великолепных сеньоров Лиссабона!

(Доверительно.) Всякий знает на бульваре Либертада историческую парикмахерскую «Брито-а-Брито», что по-русски означает «Заходи побриться». В юности я работал там у своего дяди Бритоша Гомеша Брито. Вот кто всегда узнавал джентльмена в своем кресле! Вот кто был настоящим кабальеро для кабальеро! Даже я, юнец, что выметал там остриженные дядей волосы, научился различать клиентов. Я научился наслаждаться теми моментами, когда в воздух из-под моей метлы взмывали волосики сеньоров! И они взмывали, парили и улетали в открытые двери!

Они растворялись в небе Португалии точно так же, как они растворялись пятьсот лет назад, когда командор Васко да Гама входил туда и тихо просил: пожалуйста, сеньор Бритош, не сбривайте всего, и пусть кудри вьются, как у всех порядочных людей. Так тихо он просил, как будто это не он завоевал Индию.

Да и две тысячи лет назад отцы-основатели и отцы-завоеватели из Седьмого легиона Жемина заходили к Брито и сдержанно, как кабальеро, просили побрить им шеи на римский лад. И предки мои сдержанно выполняли эти заказы, сами чувствуя на своих шеях холодок их взглядов.

Ты должен знать, Пинтоквиш, говорил мне дядя, джентльменство определяется не богатством и не высоким чином. Наша страна невелика, но дух ее могуч, как наши пробковые дубы, которыми славятся наши пейзажи. Многие наши клиенты в ходе исторических пертурбаций не стали генералами, иные из них продают на углах лотерейные билеты, есть среди них даже и чистильщики обуви, но и в них нередко с первыми же взмахами ножниц можно увидеть сеньора.

Этой школы, уважаемая аудитория, мне не забыть. Фортуна привела меня к моей нынешней должности старшего помощника метрдотеля в великолепном кафе, но даже и здесь, среди сегодняшней неразберихи, в пыли бесконечного городского строительства, среди левой швали, что стекается сюда из Европы и Африки в расчете на близкие бунты, я не разучился узнавать поступь настоящего сеньора, который умеет заказать рыбу «ум-жажанош» и съесть ее с достоинством, не валясь на пол в винные лужи. И если кто-нибудь еще сомневается в моем предназначении, я должен буду тому сказать: сеньоры Лиссабона не ударят лицом в грязь ради мешка с долларами!

ГОРЕЛИК

Здорово сказано, сеньор Бритош!

Ст. Официант уходит. Мл. Официант выдвигается на позицию монолога.

МОНОЛОГ Мл. ОФИЦИАНТА

Пока этого гада, моего дяди, нет, спешу высказаться как представитель униженной молодежи. У каждого человека моего небольшого возраста есть своя большая мечта. Многие ребята у нас на дворе постоянно думают, что будут делать в случае городского восстания. Один, по прозвищу Висячая Сила, клянется взять школу, где его не баловали отметками. Гортензия Суареш решила громить подряд все магазины «Кодак», в одном из которых она сейчас работает. Девку можно понять: ненавижу, говорит, всю эту сволочь, что решила увековечиться, всю фотографию, говорит, надо смыть хотя бы ради будущего.

Бывают у ребят и странные фантазии. Один, например, мечтает вскарабкаться на конный памятник и оттуда, с крупа, навалить солидную кучу. Что касается меня, то я прост. Анархизма во мне маловато. Давали бы чаевые. Конечно, и я мечтаю, не без этого. Никому не признавался, даже самому себе, что мечтаю о мешке с долларами. Ведь это же такое чудо – вдруг натыкаешься на мешок с деньгами, ведь это же сродни… сродни… прилету какого-нибудь протуберанца! Мне стыдно было мечтать о несбыточном, но все-таки, при отсутствии чего-либо другого, почему бы нет? Почему не мечтать?! И вот он в моих руках, и вот я его отдаю назад негодяю, варвару! Да что же это такое, уважаемые посетители, ведь это же двойное, если не тройное убийство мечты! Эх, был бы у меня характер, не поздоровилось бы сегодня этому месту! (Уходит, весь дрожа.)

ГОЛОС ДЕВУШКИ КАКАШИ

(издалека). Славка, когда же ты освободишь меня из рабства?!

ГОРЕЛИК

(маячит). Почудилось? Пригрезилось? Какаша, неужели это ты? Где ты, на сцене или в зале?

Из глубины сцены в просцениум выходят профессор Летик и Урия Мак-Честный. Садятся к свободному столику и освещаются тонким лучом света.

ЛЕТИК

Ты слишком много пьешь, Мак-Честный.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Марта!

ЛЕТИК

Ты выдул уже девять «грандо», Урия Мак-Честный! Да, я считаю! Всякий раз, как я показываю Пинтоквишу «принесите покито», ты бросаешься и меняешь «покито» на «грандо». Ты же знаешь, что я не могу на это закрывать глаза!

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Но ты же видишь, я в форме!

ЛЕТИК

Я вижу, что у тебя отвисли брылы, пот течет по носогубным складкам, руки дрожат, а самое главное, я вижу, что у тебя разбушевалось подсознание!

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Марта, побойся… (С безнадегой.) Да нет, не Всевышнего. Ты же знаешь, кого должны опасаться люди с классовым сознанием. Внеклассового подсознания.

ЛЕТИК

(кладет на стол небольшую монету). Ну-ка, одним движением придави пальцем этот эскудо!

Мак-Честный тычет указательным пальцем.

ЛЕТИК

(уничтожающе хохочет). Мимо на пять сантиметров! Ну, еще раз! (Хохочет зловеще.) Off the mark again![17] Черт тебя дери, Урия Мак-Честный, Ph. D., ты уже ни на что не годишься! (Берет его руку и медленно опускает палец на монету, заглядывает в глаза.) Вот теперь попал.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(в полном отчаянии). Нужно потренироваться, Марта. Марта, слушай, попробуй меня через десять минут, и ты увидишь, я буду попадать сразу.

ЛЕТИК

Есть мнение отстранить тебя от сегодняшнего задания.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(падает перед ней на одно колено). Ты не сделаешь этого! Ты же знаешь, что это значит! Ведь товарищ Квутанзо меня растерзает! Меня, твоего любимого аспиранта!

ЛЕТИК

Как ты не похож на того юношу, который еще недавно писал «Зародыши гражданских позиций»! Какой огонь в тебе тогда пылал! Все вздымалось в тебе, словно обелиски грядущего!

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Марта, поверь, времена «Зародышей» еще вернутся!

ЛЕТИК

(сухо). Прости меня, но я уже переросла твои «зародыши», уже отринула твои «обелиски». (Молчит и смотрит на трепещущего Мак-Честного.) Ну хорошо, на этот раз ты еще останешься и замкнешь. Когда они все выйдут и возникнет ситуация общего подъема, ты по моему сигналу – это будет тост за ГРЯДУЩЕЕ – нажмешь кнопку детонатора. Где находится заряд?

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(суетливо). В левой передней ножке вон того стола. (Показывает на стол, за которым продолжает пиршествовать Горелик.) Там, правда, этот симпатичный молодой господин расположился. Кто-нибудь его отзовет?

ЛЕТИК

Наплевать на эту буржуазную сволочь! Я его узнала. Однажды он сорвал конференцию в Шантьере. Беспрерывно провоцировал, острил, видите ли. В конце концов, неплохо, если будет хоть одна жертва. Небольшие брызги не помешают. Скажем, что погиб философ, идейный лидер движения. Сотворим культ из этого проходимца. Возникнет вихрь, а это то, чего нам не хватает и для практики, и для теории, и для моего фундаментального труда «Грядущее сознание», – вихря!

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Ты была права, сказав, что у меня подсознание скрипит. Но я слажу, слажу! Может быть, во всем виновато мое имя, мое проклятое происхождение. Я знаю, что взрыв необходим, но что-то скрипит во мне, что-то корежится. Но я слажу, слажу!

ЛЕТИК

Знаешь, что однажды сказал Фрейд? «С той материей, с которой мы работаем, никогда нельзя будет избежать маленьких лабораторных взрывов». Конечно, это было сказано о психоанализе, но и к нашей теории это имеет прямое отношение.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Я восхищаюсь тобой, Марта!

ЛЕТИК

Потренируйся на эскудо! (Выходит вперед для произнесения монолога.)

МОНОЛОГ ПРОФЕССОРА ЛЕТИК

Должна признаться, я просто женщина. Как всякая женщина, мечтаю о простом: взять любимое существо, отдать ему себя, мять его, подминаться под ним, раскрывать его, раскрываться самой, ну а потом погружаться в быт – все эти пуфики, коврики, песики, котики, детки, конфетки, супу наварить на три дня, денег заработать на три года, починить телефизор или, как его там, телевьюзор, и так изо дня в день.

Увы, как теоретику движения мне приходится еще прочитывать каждый день три титула соответствующей литературы в рамках междисциплинарной программы – к счастью, у меня зеркальная память: пятнадцать секунд смотрю на страницу, и она уже вот в этом маленьком хорошеньком компьютере – ну и постоянно приходится думать о сочетании теории с практикой, подбирать литературу, которую смогут прочесть на местах, контролировать текучку кадров, пестовать взрывчатку для лабораторных взрывов. Ну, если уж признаваться, то во всем. Эстетически это мне не очень-то по душе. Только лишь первый момент прекрасен – явление огня, акустическая феерия, а дальше, ах, сплошная размазня. Ведь где-то в сугубо личностном плане, несмотря на все напечатанные труды, я осталась все той же крестьянской девчонкой, пастушкой козлят и козлищ, майне дамен унд херрен. Увы, если ты выбираешь путь в теории, грани личности смещаются, ибо нужно искать подтверждения своим гипотезам на практике. Не так ли? (С изяществом удаляется.)

Оставшийся в одиночестве Мак-Честный сам встает в позицию монолога.

МОНОЛОГ УРИИ МАК-ЧЕСТНОГО

«Почитай сон и входи в него с робостью, это превыше всего. Избегай тех, кто плохо спит или проводит ночи без сна. Даже вор бывает застенчив перед тем, как заснуть. По ночам он ворует молча. Бесстыж, однако, ночной сторож, с бесстыдством он поднимает свой горн.

Ради сна ты должен бодрствовать весь день. Десять раз в день ты должен одолевать себя. Это сделает тебя добрым и усталым, и это будет опиумом для твоей души. Десять раз в день ты должен примирять себя с самим собой: непримирившийся спит плохо. Десять истин в день ты должен найти, иначе ты будешь искать истину в ночи и твоя душа останется голодной. Десять раз в день ты должен рассмеяться, иначе тебя будет беспокоить желудок, отец тоски».

Так говорил мудрец на горном склоне. И я внимал ему на зеленом пастбище среди молодежи. Кто бы сейчас поверил, что я был когда-то апостолом чистого сна? Будто стоик Рахметов, я десять раз в день одолевал себя, то есть всякий раз, когда мне хотелось выпить и закурить. Десять истин в день я находил в университетской библиотеке в десятке книг. Десять раз в день я смеялся над этими истинами. И все это ради сна, ради мудрости того горного склона. О, эти сладкие сны предреволюционного транса! Я спал, как большой хитрый ребенок. Каждую минуту сна я притворялся невинным. Десять больших выпивок бултыхались во мне. Истины превращались в эротические кошмары, а я все спал, как бы на зеленом пастбище, как бы ягненок. Вдруг однажды мне приснилось, что я никогда не проснусь, – это прямо мне в ухо свистнул Заратустра: «Блаженны спящие, ибо они скоро выпадут в полный осадок». И тогда мне осталось поверить только в то, что желудок действительно – это отец тоски.

Завершив монолог, Урия возвращается к столику, тычет пальцем в монету, промахивается и роняет голову на руки. Свет в этом месте гаснет.

Освещается столик, за которым Слава Горелик заканчивает свой ужин.

ГОЛОС КАКАШИ

(издалека). Славка, если ты еще жив, освободи меня из этого рабства! Ради юности! Ради всего знакомого до слез!

Горелик, отшвырнув стул, бросается в самую гущу ресторанного сборища. После довольно бестолковой свалки вытаскивает в просцениум почти голую в ее бесценном вечернем платье Какашу.

ГОРЕЛИК

Боже, это она! Какаша моей тоски!

КАКАША

Боже, это он! Горелик души моей!

ГОРЕЛИК

Теперь я понимаю, почему меня так тянуло в это Боа-из-Лис!

КАКАША

(счастливая). Какое еще Боа-из-Лис, сумасброд?

ГОРЕЛИК

Ну, Лиссабон, Лисбоа, то есть Боа-из-Лис!

КАКАША

Ты все такой же, Славка! И обнимаешь так же, так же… безвозвратно!

ГОРЕЛИК

А ты еще краше стала, моя Какаша, любовь моя иммортельная!

КАКАША

Вот это новости – я его любовь иммортельная!

ГОРЕЛИК

Я тебя ждал все эти годы. Тебя носило по заморским странам, как Одиссея, а я тебя ждал, как Пенелопа!

КАКАША

Славка, ты какого-то андрогина сочинил своим отвязанным языком.

ГОРЕЛИК

Андрогина? Да откуда ты такой премудрости набралась, Какашка моя?

КАКАША

Да я университет окончила по славистике.

Стоят, обнявшись, смеются и целуются.

ГОРЕЛИК

Впрочем, мужская Пенелопа, не дождавшись женского Одиссея, сама пустилась в странствия. Я давно шел по твоим следам. Почти перехватил тебя в нью-гемпширской «белоруссии», где наследники империи окопались уже в четвертом поколении. Меня там чуть не убили из-за тебя.

КАКАША

Так это действительно ты устроил скандал в благородном семействе? Слухи о негодяе гуляли по всей Америке. Ты, кажется, убил там кого-то?

ГОРЕЛИК

Я убил там двоих на дуэли. Двух отличных ребят, аристократов. В полном соответствии с их кодексом чести. Целые сутки там заседал совет дворян – решали вопрос, можно ли драться на дуэли с евреем. Прогрессивные силы взяли верх. Никто на меня не в обиде. Дамы даже заинтересовались.

КАКАША

Кого ты там убил, не помнишь?

ГОРЕЛИК

Электрика Жеку, графа Воронцова, и водопроводчика Коляна, князя Оладу.

КАКАША

(потупив глаза). Чутье тебя не обмануло. (С потушенными глазами она выходит вперед и становится в позицию монолога.)

МОНОЛОГ ДЕВУШКИ КАКАШИ

Старбол Гватемала много наврал, но немало и правды сказал. К моменту нашего бракосочетания я уже устала быть объектом постоянного вожделения. Дикостью веяло на меня, когда я ощущала, что всякий встречный мужик меня хочет. В детстве вместе с этой дикостью на меня какая-то музыка накатывала, я ничего не понимала, а просто как бы взлетала куда-то, ну а потом-то я уж это так поняла, как ни одна девочка в районе метро «Нарвские ворота», наверное, не понимала.

Чего он от меня хочет, этот встречный любой мужик? Ох, матушки мои, да он не от меня чего-то хочет, а во мне что-то ищет постороннее, в случайно увиденной очаровательной девочке, в самом сокровенном моем месте что-то чужое хочет найти для себя. Любой мужик, и молодой и старый, и чистый и грязный, и интеллигент и хам.

В глазах моих родителей был ужас, когда они перехватывали прилипающие ко мне взгляды мужичья. Да неужели же любой лох жаждет нашу киску свалить, ноги ей растащить и что-то там у нее внутри для себя своей палкой искать, казалось, вопили они.

Славка Горелик, между прочим, был мой первый настоящий муж, хоть я с ним всего одну ночь провела. Только с ним я поняла разницу между ёбарем и мужчиной. Он во мне не для себя искал, а для чего-то другого, может быть, даже возвышенного. Как я счастлива тогда была, когда на следующий день неслась к нему на второе свидание в гребной клуб. А его там уже не было. Пропал с концами, как будто утонул. Никто о нем ничего не знал, хотя он там три месяца сторожем просидел. Потом один гребец с восьмерки отозвал меня в сторону. Ты что, не знаешь? Твоего парня большевики арестовали.

Это уж я потом полностью отвязалась в разнузданном направлении так, что вполне заслужила все эти любезные от козлов наклеечки: телка, лоханка, подстилка. Ну, а уж в Америке-то Наташка-Какашка с Нарвских ворот совсем вразнос пошла.

Впрочем, должна сказать, не все уж так однозначно было во время заокеанских приключений – ведь все-таки иногда что-то питерское, что-то гореликовское все ш таки проскальзывало и в Жеке все ш таки графе Воронцове, и в Коляне, князе Олада, недаром все ш таки они на мне вдвоем женились, а потом и погибли из-за меня. Да и старый бонвиван барон Фэймос был ведь поэтом любви все ш таки. А уж что говорить об этом сумасшедшем Абрашке Шумейкере, который ради меня стал звездой профессионального баскетбола в шестьдесят лет и которому я все ш таки столько гусят родила. Даже в этом циклопе с «пылающего континента» что-то было. При всей низости убеждений он воспарял в любви, а возраст только прибавлял ему взлетной тяги. Тягучее старичье, между нами, прям-таки создано для нас, девушек.

Славка, не отходи от меня, все время трогай! Знаешь, я вообще-то не знаю, родилась ли я на свет Божий. Если ты опять свалишь, я не пойму тогда, зачем были все эти горести, ревности, стыды, ярости. Ведь только с тобой у меня «шестое» просыпается. Что шестое, не понимаешь? Гумилева забыл, балда?

Крупными шагами в просцениум выходит Ильич Гватемала. Тащит за пуговицу Ст. Официанта.

ГВАТЕМАЛА

(громогласно). Экое свинство! Что за бардак! Это ресторан или бардак?

Ст. ОФИЦИАНТ

(защищает свою пуговицу как символ достоинства). Руки прочь, красный узурпатор!

ГВАТЕМАЛА

Не успеешь завязать беседу с единомышленниками, как у тебя уводят законную жену!

Ст. ОФИЦИАНТ

Руки прочь, или мои поварята возьмут тебя в ножи! (Вдруг перехватывает инициативу, и теперь уже он держит обидчика за брючный ремень.) Не знаю, откуда ты взялся, но уж явно не из сословия сеньоров! Говори, кто таков!

ГВАТЕМАЛА

Я писатель Ильич Гватемала, черт бы вас всех побрал! Руки прочь, прислужник реакции, или весь ваш бардак взлетит на воздух! Я автор двенадцати романов циклопического реализма! Я возглавлял революции и шесть раз был расстрелян! Никто не помешает мне вернуть мою законную супругу!

ГОРЕЛИК

(не выпуская девушку из объятий). Никто, кроме меня!

КАКАША

(весело). Ну вот, опять дуэль!

ГОРЕЛИК

Ну нет, руку на писателя, тем более усопшего, не подниму, даже если он красная сволочь. В мире есть и другие способы перехвата женщин. (Гватемале.) Можешь забирать этот мешок, циклоп, в обмен на жену!

ГВАТЕМАЛА

(берет мешок с долларами). Сколько там?

ГОРЕЛИК

Дюжина.

ГВАТЕМАЛА

Чего дюжина?

ГОРЕЛИК

Чего, чего – ясно, что не романов… Откроешь – увидишь, деревенщина! А нет – так пинка в жопу и к барьеру!

ГВАТЕМАЛА

(с горечью). Эх, Какаша, продаешься за деньги, да? (С гневом.) Эх, гады, как великий СССР продали, так и бабу покупают! (Уходит с мешком на плече.)

Какаша и Горелик опускаются на пол. Вся сцена снова погружается в сумрак, сквозь пелену которого видны в глубине фигуры участников драмы. Влюбленные лежат в пятне яркого света. Каждое их движение вызывает усиленный киароскуро. Их диалог прерывается паузами, сорванным дыханием, эротическим подвизгиванием.

КАКАША

Ну, я больше уже не могу, Славка, ну, давай!

ГОРЕЛИК

Зрители тебя не смущают?

КАКАША

Пусть сами смущаются, раз в театр пришли. Дай-ка я тебя возьму! Вот так! И давай, давай, давай!

ГОРЕЛИК

Я и впрямь становлюсь плененной Пенелопой, а ты Одиссеем-освободителем. Впрочем, это уже не важно. В такой любви, как у нас, теряются различия пола. Мое становится твоим, твое – моим. Не об этом ли писал Ницше?

КАКАША

Именно об этом. Вздувается страсть к «переоценке ценностей». Переплетаясь, мы строим мост в идеал.

ГОРЕЛИК

Это кто говорит, я или ты?

КАКАША

Это говорит Заратустра. В идеале мы вдвоем сотворим надчеловека, это будет надчеловек любви, а не супермен убийства. Не нам ли выпало на долю выжать священный сок хаомы?

ГОРЕЛИК

Вал, вал, вал! Ико, ига, ига!

КАКАША

Вобюл, вобюл, вобюл! Оки, оки, оки!

ОБА

(в экстазе). Ч-и-и-и-и-и-и-и-и-ч!

Испустив этот вопль, они лежат некоторое время неподвижно и молча. Потом закуривают.

ГОРЕЛИК

Где ты набралась таких премудростей?

КАКАША

В Северо-Западном университете.

ГОРЕЛИК

Если впасть в хронологию, родная, окажется, что ты прожила без меня безобразно долгий кусок жизни. Но мы в нее не впадем. Проживем и без хронологии. И тогда окажется, что мы просто продолжаем ту нашу единственную ночь на Елагином острове. Ты помнишь тот гребной клуб, где я тогда сторожем работал? Это была ночь фантастической гребли, как будто сами отцы-демиурги Хнум и Птах сидели рядом. Мы бросили матрас прямо на мостки и там валялись. Меж досок в воде отражались звезды… крутилась кассета «Аквариума»… три бутылки «Солнцедара» стояли у изголовья… и мы хлебали эту гадость, и гребли, гребли, как будто плыли в центр Вселенной…

КАКАША

Потому что покуривали кое-что.

ГОРЕЛИК

У меня была шмаль из Красноводска.

КАКАША

Ох, сладкая была эта красноводская шмаль. Ты меня тогда просто затрахал, Славка. А ведь я считалась чемпионкой в «системе»… Славка, а ты помнишь нашу тогдашнюю песенку? (Поет, Горелик ей подпевает.)

ГОРЕЛИК

Ты бы знала, сколько раз я эту ночь в памяти прокручивал!

КАКАША

Я знаю. Ровно столько же раз, сколько и я эту ночь в памяти прокручивала. Иногда осточертеет все на свете, заберешься куда-нибудь в темноту и вспоминаешь, как с тем Славкой Гореликом, простым советским заключенным, греблась в гребном клубе.

ГОРЕЛИК

У нас с тобой, наверное, это одновременно случалось. Учитывая разницу во времени между Россией и Америкой, если у меня, скажем, в полночь, то у тебя в четыре часа прошлого дня, а если у тебя в полночь, то у меня в восемь утра дня будущего. Это тебе понятно?

КАКАША

Да, теперь-то я понимаю, в чем было дело. Иногда в классе или с мужем каким-нибудь на дипприеме как подхватит, едва успеваю проскочить в туалетку. И вспоминаю, как тебя в первый раз увидела с двумя веслами на плече на фоне нашего меланхолического балтийского заката. Что за кадр, я подумала и тут же узнала: да ведь это же Славка Горелик из подполья! Все девки ахнули, но я так посмотрела, что они сразу поняли – мой кадр!

ГОРЕЛИК

Значит, дала бы и без шмали?

КАКАША

Ну, конечно, дала бы и без всего.

ГОРЕЛИК

А я, признаться, попался на курьезе, как сказал бы мой дед. Как это так – самая красивая девчонка откликается на Какашу? Откуда это взялось, неужели от дурацкой рифмы Наташа-Какаша?

КАКАША

Ну, не так-то просто. У меня в подростковом возрасте стало проявляться анальное беспокойство. Особенно во время траханья. При тебе этого, к счастью, не случилось, а вот некоторые кобельки несказанно удивлялись, когда из шикарной телки выскакивали пахучие кусочки. Потом, уже в Америке, один профессор излечил меня от этого дела психоанализом.

ГОРЕЛИК

Расскажи мне об этом, любимая.

КАКАША

Да там я одного такого Абрашку встретила Шумейкера. Он и сам-то был вполне сумасшедшим, но меня вылечил. Докопался до детского стресса, когда меня трехлетнюю с соседкой оставляли, а та мне в попку палец совала. Я так была этому Эйбу благодарна, что родила ему целый выводок гусят. Вот так Какаша стала Мамашей.

ГОРЕЛИК

А где же ты детей своих держишь, Наташа-Какаша-Мамаша моя любимая?

КАКАША

Да они все улетели, когда время пришло. Ты же сам это видел, Славка мой родной. Изволь, напомню. Я сидела на пригорке со всем своим выводком. Внизу было озеро, в нем скользила чета лебедей – Этель и Эланор. За озером из-за леса высовывались стеклянные башки билдингов: коридор высокой технологии этого графства. Над ними заходили на посадку джамбо-джеты. Всем подъем, сказала я своим птенцам. Пора вам учиться летать и плавать. Они побежали вниз к озеру. Иные еще на склоне отрывались от земли и поднимались. Другие плюхались в воду, плыли к середине и там взмывали в потоках брызг. Я плакала от счастья. За близкой рощей тут стала вышагивать вереница гигантских и многоликих холозагоров и олеожаров. Они сияли и смешно приседали на пики елок.

Тут поблизости остановился автобус компании «Питер Пэн», и из него выпрыгнул ты, Славка Горелик. Я хотела перелететь к тебе, однако жировая прослойка, отложившаяся во время высиживания яиц, тянула к земле. Ты, кажется, тоже хотел перелететь ко мне, но тут приблизились холозагоры, ты смешался с ними, и вы все исчезли за горизонтом. Вот как было дело, и, если ты этого не помнишь, тебе надо полечиться.

ГОРЕЛИК

А своему психоаналитику ты этого не рассказывала?

Какаша не успевает ему ответить. В просцениум проходит Ильич Гватемала с сильно похудевшим денежным мешком.

ГВАТЕМАЛА

(Горелику). Слушай, амиго, эта девчонка не стоит и половины твоих миллиардов. Я отсыпал себе сколько полагается, а остальное возвращаю.

ГОРЕЛИК

Значит, мы все сейчас можем дернуть шампанского. Сеньор Де Бритто, дюжину брюта!

Появляется шампанское. Все в просцениуме, включая и официантов, поднимают бокалы.

ГОРЕЛИК

Первый тост – за любовь! Второй – за деньги! Третий – за шампанское!

Все выпивают по три бокала без передышки. После третьего звучит сирена и грубый голос подрядчика со стройки объявляет: «Конец первой смены!»

Антракт

БРОДЯЧАЯ ТРУППА, РАЗЫГРАВШАЯ «АВРОРУ», ПРИГЛАСИЛА НА ПРЕМЬЕРУ НЕМАЛО ПОРТУГАЛЬЦЕВ, КОТОРЫЕ ТЕПЕРЬ В АНТРАКТЕ В ПОЛНОМ НЕДОУМЕНИИ СЛИЛИСЬ С МОСКВИЧАМИ. ФОНЕТИЧЕСКИ БЛИЗКИЕ ЯЗЫКИ ОБРАЗОВАЛИ ПОЧТИ НЕРАЗЛИЧИМЫЙ МУРМУР.

В ЭТОЙ ТОЛПЕ ВЫДЕЛЯЛИСЬ ДВА СОГБЕННЫХ КИТАЙЦА. ОНИ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЛИ ИЛИ ДЕЛАЛИ ВИД, ЧТО НЕ ПОНИМАЮТ, ИЗ ТОГО, ЧТО ГОВОРИЛОСЬ ВОКРУГ. ВДРУГ НЕПОДАЛЕКУ ОТ НИХ ПРОРЕЗАЛСЯ РЕЗКИЙ ГОЛОС ЖИРНОГО МОЛОДОГО БРЮНЕТА. ЧОРСКИНД КОМУ-ТО ГОВОРИЛ:

– ВАКСИНО СОВСЕМ ОТОРВАЛСЯ ОТ РЕАЛЬНОСТИ, НЕ ПРИШЕЛ ДАЖЕ НА СВОЮ ПРЕМЬЕРУ. ДОЖДЕТСЯ ОН ПОЛНОЙ ОБСТРУКЦИИ.

КИТАЙЦЫ ПЕРЕГЛЯНУЛИСЬ И ВЫШЛИ НА БАЛКОН ПОКУРИТЬ. МОСКВА РАСПЛЫЛАСЬ В ДОЖДЕ. ОГЛЯДЕВШИСЬ И НИКОГО НЕ ЗАМЕТИВ ВОКРУГ, КИТАЙЦЫ РАСПРЯМИЛИСЬ И ОКАЗАЛИСЬ ДОВОЛЬНО ВЫСОКОГО, НУ ЕСЛИ НЕ БАСКЕТБОЛЬНОГО, ТО ЯВНО ВОЛЕЙБОЛЬНОГО РОСТА. У ОДНОГО, ПРАВДА, НЕМНОГО СКРИПЕЛ СУСТАВ, ЗАТО У ДРУГОГО ТИХОНЬКО ГУДЕЛИ ХОРОШО НАТЯНУТЫЕ МЫШЦЫ.

– СТАС, ТЫ ПРАВДА ОТОРВАЛСЯ ОТ РЕАЛЬНОСТИ, – СКАЗАЛ ЭТОТ ПОСЛЕДНИЙ. – ОТКУДА ТЫ ВЗЯЛ ЭТУ ИСТОРИЮ?

– РАЗВЕ НИЧЕГО ПОХОЖЕГО С ТОБОЙ НЕ БЫЛО? – СПРОСИЛ ПЕРВЫЙ.

– НУ ЧТО-ТО БЫЛО ПОХОЖЕЕ, НО НЕ ТО. НУ СКАЖИ, ЧТО ТЕБЯ ТЯНЕТ В ЭТУ ТЕАТРАЛЬЩИНУ, В ЭТО ОТЖИВШЕЕ ЛИЦЕДЕЙСТВО?

– ЕДИНСТВО ВРЕМЕНИ, МЕСТА И ДЕЙСТВИЯ, ВОТ ЧТО МЕНЯ ТЯНЕТ СЮДА.

НА БАЛКОН ВЫШЕЛ ЕЩЕ ОДИН СОГБЕННЫЙ КИТАЕЦ. ЗАМЕТИВ, ЧТО, КРОМЕ ЕДИНОВЕРЦЕВ, ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НИКОГО НЕТ, ОН РАСПРЯМИЛСЯ И ПРЕДСТАЛ ИЗУМИТЕЛЬНОЙ КИТАЯНКОЙ.

– СТАС АПОЛЛИНАРИЕВИЧ, Я ВСЯ ТРЯСУСЬ. ОТКУДА ВЫ ВЗЯЛИ ТАКОГО ВОЛШЕБНОГО ГРОТЕСКНОГО ПЕРСОНАЖА, ИЛЬИЧА ГВАТЕМАЛУ?

– ДА ОН ЗДЕСЬ РАБОТАЕТ НА ВЕШАЛКЕ, МОЯ ДОРОГАЯ. ТАКОВ ТЕАТР.

Акт второй

Перед началом действия мы видим всех участников драмы в тех же местах, где они были, когда упал занавес. Они неподвижны или очень-очень малоподвижны. В принципе сцена должна производить впечатление какой-то не существующей во времени паузы, в которой, словно мухи в паутине, застряли или повисли наши персонажи.

Активно передвигаются только двое – исчезнувшие было в первом акте молодые люди в черных майках. То быстрыми шагами, то на четвереньках они меряют пространство. Иногда как-то неестественно высоко подпрыгивают на манер астронавтов, посетивших Луну (в определенных местах должны быть замаскированы два-три трамплина). Иногда повисают в воздухе (замаскированные кольца или трапеции), чтобы потом снова перейти к быстрым шажкам ищеек. У зрителей должно возникнуть впечатление, что эти двое изучают обстановку: мебель, посуду, еду, расположение фигур, одежду, выражение лиц, газету, упавшую на пол. По ходу дела они обмениваются односложными словами своего «студенческого жаргона»: фти-фти-фти… тиф-тиф-тиф… дыр-дыр-дыр… бул-бул-бул… щил-щил-щил… чииииич!

Неожиданно оба останавливаются в просцениуме.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Послушай, мы ведь в театре. Театр, кажется, был здесь первой попыткой объясняться на разноплановом уровне.

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Тут все так наивно.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Наивно, значит, мудро, так нас, кажется, учили?

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Ну, может быть, тут слишком мудрено?

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Ты знаешь, по сравнению с другими уровнями мне почему-то всегда трудно переходить на здешний уровень.

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Тут царит какое-то странное, отчасти даже умилительное, чувство самодостаточности. Словно они – это центр, и каждый по отдельности – центр в центре.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Ну хорошо, на данный момент…

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Вот это тоже. Данный. Момент. Перейти эту грань по-прежнему трудно.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Раз уж мы здесь, значит, мы в Моменте, в Данном.

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

(смеется). У нас уже появилось чувство юмора.

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Тут надо еще знать, женщина ты или мужчина.

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Мы женщина, женатый на женщине, и мужчина, замужняя за мужчиной; так, кажется?

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Мы делаем успехи! (Оба хохочут.) Однако им пора начинать второй акт.

Молодые люди в черных майках усаживаются за их прежний столик. Зажигается весь свет. Все приходит в движение. Звучит второй гудок сирены. В глубине открываются ворота строительной площадки. Из них выходит отработавшая смена в комбинезонах и пластмассовых касках. Взрыв приветствий, аплодисменты.

КЛЕНСИ ФАУСТ

Да здравствуют строительные рабочие! И ремонтники!

ЛОРЕНЦО МГБЕКИ

(вскочив на стул). Протуберанца! Гелиострата! (Размахивает стоцветным флагом радикальной партии.)

ЛЕТИК

Прошу всех к столу, товарищи!

Рабочие, хохоча и базлая неприличности, валятся за столы – большая халява!

Ст. ОФИЦИАНТ

(благим матом). В прозодежде обслуживаются только в буфете!

РОЗИ ЯГОДА

Какая низость! Какая унизительная стратификация! Товарищи, не верьте, интеллигенция с вами! Рассаживайтесь, где вам удобно!

Ильич Гватемала, Лоренцо Мгбеки и Кленси Фауст наступают на Ст. Официанта с двумя гранеными штыками и буденновской саблей.

ГВАТЕМАЛА

Рассаживай пролетариат, подлец, или тебе крышка!

Ст. ОФИЦИАНТ

(скрестив руки на груди). Сеньоров Лиссабона не напугаешь ржавым!

РАБОЧИЕ

А чо? Чо там, что ли, удобнее? Удобнее там, где наливают. Хули? Не капать же на чистое. Верно, ребята? Давай, наливай хмельного! (Гватемале.) Эй, дед, кончай соваться с острозаточенным!

ГВАТЕМАЛА

И это сейчас называется классовой борьбой?! (Сует шашку в штанину, дает сподвижникам сигнал к временному отступлению.)

Оба сподвижника, как были со штыками, выходят в просцениум для произнесения монологов.

МОНОЛОГ КЛЕНСИ ФАУСТА

У молодого парня всегда должна быть альтернатива. Я, например, альтернативщик. В тюрьме я не засиживаюсь, всегда ищу альтернативу крытке, то есть простор. Если я белый, я все-таки имею право чувствовать себя как негр. Замкнуто? Вот вопрос социального неравенства, о котором нам уши прожужжали в ячейках. Какого черта? Равенство не дает альтернативы. Если я беден, имею право быть богатым. Если я богат, просираю все до нитки. Вопрос замкнут?

Альтернатива, товарищи, движет революцию. Если я голоден, нажрусь обязательно! Ежедневное питание с горячими щами, с макаронами по-флотски, с крутыми битками, с компотом, как в лучшие дни ВМС, однако почему-то всегда тянет нажраться вредной водки. Прешь к хорошей бабе в самоволку, а жаждешь какую-то самку волка. Замкнуто? Все это, однако, не означает, что не выполняю приказов командования или призывов партии. Однако альтернатива всегда остается – где? – вот здесь, в задней части башки, то есть в ленинском затылке. Замкнуто? Размыкаю. Я на задании.

МОНОЛОГ ЛОРЕНЦО МГБЕКИ

(произносится с нарастающей злостью)

Стартомоментош, эристинари бранто валиста крепиораш! Кросто фужара жалионари? Фронт накатония юриопрудеш! Стерриоваза хулихунари! Пронто потензия фило морфозош? Нулло! Брожженио фило мерккаро са! Феррокаттория птероиглица кусси? Просесто пленариуш виссиорутта! Аберто энсерадош хорарио фехада! Куанто музео абрэ а конвенто! Эмпуррар эмпрего, эмпрего эскова! О порко апре апортаге? Прима а кунта! А габардина! А хора де понта! Идаде о джого а жувентюдаш? Ассинатура о бенгальеро калькас паладо калькулядора а демораш! Ну во дирейтус эффишио эмбрула? Энгаррофоменто а факка хердада фаз фавор эмпрешшионанте! О, лаватория хойе фургао гратиш? Бластро эксклементио инферно жаражжо! Инферно! Инферно! Инферно и бластро! Аржанио сильвирорастиш пур раггиомаггиш?! О блура! Блура! Аффиксьяментош! Стирральтош! Корродиш! О брэйя! Треппеттуареш ум паррофьюзош! На фиг!

Закончив свои монологи, оба профессионала задерживаются в просцениуме и внимательно, как будто впервые, смотрят друг на друга.

КЛЕНСИ ФАУСТ

Слушай, Мгбеки, а ведь у меня к тебе привет от товарища Кватунзо. (Вынимает из кармана что-то круглое, плоское, вроде коробки леденцов.)

ЛОРЕНЦО МГБЕКИ

Слушай, Фауст, а ведь у меня к тебе привет от товарища Кватунзо. (Вынимает из кармана что-то круглое, плоское, в виде коробки леденцов.)

Обмениваются приветами и удаляются в глубь сцены. Над общим столом к этому времени воздвигается Мак-Честный, совсем уже бухой и слабый.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Товарищи ремонтники и строительные рабочие, фрезеровщики и молотобойцы, монтажники и кочегары, поднимем бокалы за музы, за гений, фу-ты, заговариваюсь. Поднимем бокалы за смычку теории и практики! (Выпивает, приободряется, поднимает в левой ладони крупное эскудо, безошибочно тычет в него правым указательным пальцем.) Вот так, товарищи, вот так! Практика, вооруженная теорией, непобедима! А теперь перед вами выступит гордость движения, знаменитый писатель циклопического реализма Ильич Сталин Гватемала!

ГВАТЕМАЛА

Товарищи, не верьте, что перед нами закат! Повернитесь к нему задницей и дождетесь восхода! Я привез вам приветы от наших больших друзей – от Куделя Фастро, Куамара Мудаффи, Минженженя, Кимсульсуна, Половинного-Пота, Молсона Куделло, аятоллы Мухтахара, Хусама Фусейна, Цитрона Лукаморченко, Рудая Шамиля и других борцов! Нас много, а будет еще больше! Да здравствует Больше! Да сдохнет Меньше!

РАБОЧИЕ

Ур-а-а-а-а! Да здравствует Больше! Маленькими не надо! Давай большими!

Мгбеки и Фауст выволакивают в середину университетский лектерн. Профессор Летик раскладывает на нем свой пухлый текст, водружает на нос очки. За ней то на четвереньках, то на животике ползет Рози Ягода.

РОЗИ ЯГОДА

(хнычет). Марточка, любименькая, купи мне ленточки, купи лошадку-дадалку![18] (Пристраивается у ног Летик.)

ЛЕТИК

Дорогие товарищи, как хорошо у нас все получилось, импромпту в стиле баррикад! Вы, усталые и запыленные, выходите со стройплощадки, и мы, тоже усталые и запыленные от соседства с вами, видим ваши исторически просветленные лица! Вместе с вами за дружеским столом мы продолжим наши диалоги о грядущем! (Рози Ягоде, шепотом.) Перестань пресмыкаться, бессовестная! (Громогласно.) Но прежде мы поднимем тост за ГРЯДУЩЕЕ! (Делает паузу, смотрит вокруг в поисках Мак-Честного, стучит кулаком по лектерну.) За прекрасное и грозное ГРЯДУЩЕЕ! О, ГРЯДУЩЕЕ!

Мак-Честный в своем углу едва ли не конвульсирует от слова «грядущее». Делает вид, что не может найти за пазухой детонатор. Срывается с места и бежит к столу Горелика, за которым тот по-прежнему милуется со своей зазнобой и потягивает шампанское.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

Товарищи, у нас там смычка с рабочим классом. Почему бы вам не присоединиться к компании?

ГОРЕЛИК

Козлы тебе товарищи, товарищ! У меня к этому слову аллергия.

КАКАША

У нас совсем другая смычка на уме, молодой человек.

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(в отчаянии). Да ведь вы же известный ученый, вас многие знают в лицо, вы полемизировали в Шантьере! Ну, что вы торчите здесь, в этом псевдоаристократическом секторе? Расселся тут словно… словно Раджив Ганди какой-то! Приклеили вас, что ли, к этому столику?

ЛЕТИК

Никому не уйти от ГРЯДУЩЕГО! Ни одному живому существу не уйти от ГРЯДУЩЕГО! Отвергая ГРЯДУЩЕЕ, отвергают жизнь!

МАК-ЧЕСТНЫЙ

(трясясь всеми членами, пытается оттащить Горелика и Какашу от их столика). Ну давайте хоть потанцуем, ребята! Ну давайте, так вашу, станцуем сиртаки вон там, подальше от вашего столика, где места больше. Музыканты, сиртаки! Давайте, руки друг другу на плечи, девушку в середину! Хоппа! Хоппа!

Хохоча от этого психа, Горелик и Какаша танцуют сиртаки, да так заразительно, что вся веранда пускается в пляс. В толпе Лоренцо Мгбеки и Кленси Фауст по очереди подтанцовывают к пустому столику и закрепляют под скатертью свое круглое и плоское, полученное от товарища Кватунзо.

КАКАША

(Мак-Честному). Да ну вас, папаша, вы мне все ноги отдавили! (Возвращается к столику, Горелик за ней.)

Мак-Честный падает, сучит ногами. Летик обескураженно покидает трибуну. Рози Ягода цепляется за нее.

РОЗИ ЯГОДА

(жарким шепотом). Он никогда этого не сделает! Марта, родная, отбери у него прибор!

ЛЕТИК

А ты откуда про это знаешь, прыщавка?

РОЗИ ЯГОДА

Марта, любимая, мы так с тобой сроднились, я угадываю твои мысли на расстоянии. Поверь, Урия уже сгнил, он никогда не сможет ничего взорвать даже ради нашего дела, ради социологии, ради тебя, моя Марта непревзойденная!

ЛЕТИК

Кто же это сделает ради социологии, ради моего фундаментального труда, ради ГРЯДУЩЕГО?

РОЗИ ЯГОДА

Я! (Выходит вперед и становится в позицию монолога.)

МОНОЛОГ РОЗИ ЯГОДЫ

Мон маман э ма папан думали, что я родилась в худшем случае балериной, но вообще-то парящей Сильфидой. Тренеры говорили, что я гений своего рода. Моя папа и мой мама, затаив дыхание, следили за моими выступлениями на льду. Им казалось, что я вот-вот взлечу под музыку Феликса Мендельсона.

Все как-то иначе получилось. В пубертатном периоде у меня появилась склонность к быстрым скользящим движениям в положении лежа – иными словами, к экзерсисам ящерицы. Родители не смогли оценить этой своеобразной эстетики и полностью от меня отказались, черт с ними. Иное родное и сильное существо появилось в моей жизни – профессор Марта Арвидовна Летик. С нею я надеюсь проползти любое расстояние, и ни один заклинатель, клянусь, меня не зачарует! (Стремительно ускользает в глубь сцены.)

На веранде между тем восстанавливается ресторанная рутина. Мл. Официант подходит к столику молодых людей в черном.

Мл. ОФИЦИАНТ

Чего изволите?

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Пивка тащи!

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Того, что там, возле забора пьют. Бочкового! Прессиона!

Тем временем Ст. Официант заново накрывает стол Горелика, ставит ведерки с шампанским.

Ст. ОФИЦИАНТ

(не без торжества). Ну, видите, сеньор Гоурелли, я был прав: ребята-то эти в черном вернулись.

ГОРЕЛИК

Признаться, не ожидал. Может, они не студенты?

Ст. ОФИЦИАНТ

Прежде всего они джентльмены.

Горелик, слегка покачиваясь, направляется к молодым людям.

ГОРЕЛИК

Фот-фот-фот, тоф-тоф-тоф! Чиииич? Чиииич?

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Нам тоже очень приятно.

ГОРЕЛИК

У меня сегодня большой праздник, я освободил из рабства свою любимую!

2-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Мы знаем.

ГОРЕЛИК

Откуда вы знаете? Может, я просто телку снял?

1-й МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК

Конец ознакомительного фрагмента.