1
Бангкок Пифагора не потряс.
Слишком тревожили мысли о московском бытии Дуняши. Да и текущие дела не способствовали проявлениям туристских инстинктов.
Хотя ничего подобного он, конечно, раньше не видел. Ни гигантского Будду позолоченного, встретившего их прямо в аэропорту. Тоже, кстати, гигантском – Александр Федорович сказал, что самом большом в Юго-Восточной Азии.
Ни отеля пятизвездочного с таким бассейном, что в нем свободно мог бы резвиться средних размеров кит. Да еще на такой высоте, что многие птицы постоянно проживали гораздо ниже.
А когда Пиф зашел в свою комнату (она примыкала к люксу Богдановых), то вообще удивился: ну зачем ему одному две кровати, да еще и диван?
А вот что понравилось – это вид из окна. Внизу все было пестрым и в основном зеленым. И это самое все, насколько хватало глаз, рассекалось прямыми линиями каналов с мутной, тоже зеленой, но с коричневатым оттенком водой. Каналы казались неширокими, хотя, возможно, сказывался эффект тридцать второго этажа, а вот движение по ним было более чем оживленным.
Катера совсем не походили на привычные, «Москвичи», что пыхтят на главной – и единственной, не считая Яузы, – судоходной реке российской столицы. Здесь они были приземистые, широченные – чуть не на весь канал. Благо встречных не наблюдалось: то ли движение одностороннее, то ли предусмотрены разъезды, как у железнодорожных составов, на одной колее.
Передвигались необычные плавсредства плавно, но шустро. Пристань располагалась прямо перед гостиницей – и за несколько минут, что Пифагор простоял у окна, причалило три штуки. График как в московском метро.
Не успевал катер ошвартоваться, как народ валом валил на берег. Причем не через вход-выход, а вдоль всего борта, поскольку сплошных стен конструкция не предусматривала. Как только «приливная» пассажироволна иссякала, с пристани на борт той же методой заливалась волна «отливная» – и немыслимое количество быстро скапливавшихся тайцев и туристов моментально исчезало в емком чреве суденышка.
Все это проделывалось столь ловко и регулярно, что Пифагор, завороженный зрелищем, впервые за последние месяцы забыл про свою главную думу, из-за которой и заграница не радовала, и фантастический Бангкок не потрясал.
Вернула его к действительности Ольга Николаевна.
– Дима, будь добр, помоги.
Он метнулся в открытую ею дверь между номерами и сразу оказался в их люксе. Ожидал увидеть что угодно – за время путешествия Александр Федорович дважды терял сознание, – но требовалась всего лишь несложная житейская помощь.
Пиф ловко, какими-то по-особому мягкими движениями раздел Богданова донага и, взяв, как ребенка, на руки, отнес в ванную комнату.
Да, если бассейн в этом отеле был похож на море, то ванная явно тянула на приличный бассейн.
Ольга Николаевна уже набрала в нее воды. Пифагору не надо было проверять температуру, он давно убедился, что она все делала быстро и точно.
Александр Федорович вытянулся в ванне во весь свой рост, и на фоне ее белизны еще сильнее выделилась болезненная худоба и нездоровая желтизна кожи. Ему явно было приятно и, как обычно, во время таких процедур – немного неловко.
– Напрягаю я всех, – пробормотал он.
– Перестань, – буркнула Ольга. – Никого ты не напрягаешь. Дима – на работе, а я – твоя жена.
Больной прикрыл глаза и тихо вкушал нечастое в последние месяцы физическое удовольствие. Отсутствие боли уже было радостью. И как этого не понимают люди, у которых пока ничего не болит!
Пифагор с привычным сочувствием оглядел своего пациента.
При приличном росте масса тела – максимум килограммов пятьдесят. Умные глаза без очков кажутся растерянными. Но хоть не такими, какими они были при их первой встрече.
Богданов тогда впервые услышал о своем диагнозе, и глаза его были полны боли и ужаса. Хотя выглядел он в тот день много лучше, чем сегодня.
«Вообще, он молодец», – подумал о больном Пиф. С паникой справился быстро. Взял себя в руки, начал приводить в порядок дела. Ему помогало то, что были на свете люди, о которых он беспокоился больше, чем о себе. Старшая дочь жила с мужем за границей, Пифагор ее не видел, хотя несколько раз отвечал ей по телефону. И младший сын, Вовка, совсем пацан, только в школу пошел – его сейчас оставили с бабушкой, мамой Александра Федоровича.
Ну и, конечно, Ольга Николаевна.
Она любила своего мужа какой-то скрытой, непоказной любовью.
Как львица, что ли. Все взяла в свои руки и сама потихоньку сохла вместе с больным, не в силах смириться с неизбежным будущим. Удивительно: Александр Федорович смириться со своим будущим постепенно сумел, а его жена – нет. Именно она стала инициатором этого странного предприятия: поездки с безнадежно больным мужем к какому-то крутому знахарю-хилеру в бесконечно далекие Филиппины.
После водных процедур больной почувствовал себя гораздо лучше. У него вообще была очевидная ремиссия, особенно неожиданная после трех недель сплошных болевых атак.
Рак часто ведет себя непредсказуемо, но в этом случае крутой вираж болезни мог только радовать. Потому что совсем недавно, в Москве, глядя, как мучается пациент, Пифагор был готов согласиться с апологетами эвтаназии. Теперь уже нет.
Ведь если б Богданов выпросил тогда у Пифа избавительно-смертельную инъекцию – а он просил! – то никогда бы не увидел Бангкока. А так, глядишь, еще и Филиппины повидает.
На случай возвращения чудовищных болей Пифагор выклянчил у своего кумира-руководителя, доктора Балтера, особые запретные таблетки, которые позволялось давать лишь тогда, когда боль станет невыносимой. Это лекарство было не только безумно редким, но еще и опасным для врача: не сертифицированный в России наркотик Балтер привез из-за рубежа, с одной из научных конференций, куда его без конца приглашали разные звезды международной медицины. Леонид Михайлович Балтер и сам был светилом, причем всемирного масштаба. Тем не менее даже ему пришлось бы несладко, докопайся кто до этих самых фиолетовых таблеток. У нас ведь испокон веков так: умереть от боли – пожалуйста, а вот снять боль, нарушив требования какой-нибудь доморощенной бумаженции, – только под риском тюрьмы.
«Кстати, – запоздало испугался Пиф, – а что думают по поводу фиолетовых таблеток здешние полицейские? А то найдут пузырек – и привет. Лет двадцать в местной тюрьме гарантировано, несмотря на вид сопровождаемого больного».
Хорошо, что он не подумал об этом на таможенном контроле, а то б его быстро вычислили по трясущимся рукам.
Он порылся в сумке и достал пузырек. Открыл, высыпав на ладонь семь овальных таблеток. Очень захотелось тут же спустить их в унитаз, а потом тщательно вымыть руки. Но это стало бы предательством пациента. А грош цена доктору, пусть и будущему, который способен предать своего пациента.
Пифагор вздохнул, ссыпал таблетки обратно в пузырек, а пузырек спрятал в походную аптечку.
Будь что будет. В конце концов, не звери же, должны разобраться, тем более что больной рядом с ними.
– Дима, – снова постучала в дверь между номерами Ольга Николаевна, – мы готовы.
– Хорошо, – отозвался Пиф.
Он уже разложил в рабочее положение небольшую и очень удобную коляску на широких дутых колесах. Коляска легко приводилась в движение и еще легче управлялась.
Это им очень пригодилось внизу, потому что народу на улице стало как на первомайской демонстрации в советские времена.
Не сразу, но обнаружились и объединявшие разношерстный народ цели.
Точнее, единственная цель: вкусно и сытно поесть.
Они прошли-то всего ничего, как незаметно для себя оказались в центре гигантского уличного рынка. Здесь продавалось все, что можно было съесть или выпить.
Продавалось по-разному: тоннами и контейнерами, килограммами и сетками. А также штучно и в розлив. Кроме того, вокруг одновременно в сотнях, а может, тысячах мест что-то съестное чистилось, резалось, фаршировалось, варилось, тушилось и жарилось. О, еще коптилось.
Это мог быть ресторан, ресторанище или ресторанчик. Но чаще всего это был таец, так сказать, повар-солист, перед одно– или двухконфорочной газовой плиткой, питавшейся от баллона. На плитке стояла сковорода, а в сковороде что-то фырчало, стреляло брызгами и пахло, иногда – отвратительно для европейского носа, однако в большинстве случаев – очень даже аппетитно.
Троица старалась держаться относительно широкой улицы, где легче было увертываться от снующих людей.
И не только от людей: Пифагор едва не врезался во что-то серое, что в сгущавшихся сумерках принял поначалу за брезентовый борт грузовичка. По сути, так оно и было, только в роли транспортного средства выступал небольшой слон, тащивший на спине несколько мешков с чем-то круглым, из этих самых мешков выпиравшим.
Они благоразумно свернули на более узкую дорожку, по которой слоны ходить были не должны. Идти пришлось медленнее, но торопиться было некуда – их самолет вылетал лишь утром. Длинную пересадку сделали специально, чтобы дать отдохнуть Александру Федоровичу.
Теперь они шли фруктовыми рядами. Чего здесь только не продавали! Ананасы маленькие и большие, зеленые и коричневатые. Арбузы маленькие и большие, ярко-красные и… ярко-желтые! Персики, дыни, яблоки, апельсины. А также десятки фруктов, которые Пиф не только ни разу в жизни не пробовал, но даже ни разу в жизни не видел.
– Я хочу есть, – неожиданно заявил Богданов.
Сопровождающие обрадовались: давненько не предъявлял он подобных желаний.
– Поехали в отель, Санечка, – сказала жена. – Там закажем все, что захочешь.
– Я хочу здесь, – ответил тот. – Прямо на улице.
По тону было ясно, что спорить нежелательно.
Ольга растерялась. Конечно, вокруг – сотни мечтающих их накормить. Но что будет с мужем? А вылет – с утра.
Она как-то жалобно посмотрела на Пифагора. Будущий врач подумал и принял решение.
– Хорошо, – сказал он. – Только кормильца выберу я.
– О’кей, – согласился Александр Федорович.
На улице совсем стемнело, однако разом затрещали маленькие бензиновые электрогенераторы, и базар теперь освещался десятками тысяч лампочек. Света добавляло и пламя от бесчисленных плиток и жаровен.
Пиф подошел к пожилому тайцу, заговорил по-английски. Тот вполне сносно ответил.
– Мне надо накормить очень больного человека, – тихо сказал будущий доктор.
– Что болит? – спокойно спросил таец.
– Желудок, кишечник, печень, легкие, – начал было перечислять Пифагор, но замолк, потому что тот увидел Богданова и понимающе качнул головой.
– Мясо или рыба? – спросил он у больного, которого уже подкатила Ольга Николаевна.
– Мясо, – ответил Александр Федорович. – И рыбу, – добавил он. – И овощи.
– Хорошо, – невозмутимо ответил таец.
Он достал небольшую чистую сковородку, поставил ее на огонь, а из маленького холодильника вытащил уже нарезанные кусочки чего-то непонятного.
Через минуту все шипело, булькало и пыхтело паром, так же как и на сотнях других импровизированных кухонь. Вторая конфорка тоже была занята: там готовились овощи в каком-то замысловатом соусе.
Готовка оказалась недолгой, видно, все продукты были заранее замаринованы или еще как-то обработаны.
Таец достал одноразовые картонные тарелки и пластиковые вилки. Потом подумал и вытащил откуда-то из-под плиты красивую, с виду фарфоровую, тарелку и изящные мельхиоровые вилку и нож.
– Только одна, – извинился он.
– Все отлично, – успокоила его Ольга Николаевна, накладывая мужу понемногу из обеих сковородок. – Ешь, Санечка.
На колени Богданову поставили чистую выданную тайцем картонку. Поверх нее – фарфоровую тарелку с затейливым золотым узором и вкусно пахнущей едой. Сопровождающие ели из одноразовых.
Неожиданно к ним присоединился и таец, устроивший себе ужин. Может, решил подтвердить качество еды?
Все оказалось чертовски горячим и чертовски вкусным. Пифагор боялся острых специй – богдановская печень была никакая, – но ни перца, ни уксуса не чувствовалось. Пища ни в коем случае не ощущалась пресной. Однако приправы оказались удивительно мягкими и – какими-то не резкими, что ли.
Первым доел свою порцию Богданов и… попросил добавки. Ольга Николаевна вопросительно посмотрела на будущего эскулапа. Пиф же был в легком замешательстве.
– Пусть ест, – сказал таец.
– Вы очень вкусно готовите, – благодарно отозвался Александр Федорович. Его английский был несравнимо лучше, чем у повара и Пифагора. Настоящий английский.
– Спасибо, – ответил тот.
Добавку Богданов поглощал гораздо медленнее.
Было видно, что он устал. А еще было видно, что ему очень вкусно.
Наконец он закончил, вытер губы и пальцы поданной женой салфеткой.
Пифагор взялся за ручки коляски и, поблагодарив тайца, потихоньку направился вперед.
Ольга Николаевна чуть задержалась, чтобы рассчитаться.
– Сколько мы вам должны? – спросила она.
Таец назвал сумму. В Москве за эти деньги пирожков на вокзале не купишь.
Богданова дала много больше запрашиваемого, но повар, аккуратно отделив часть денег, вернул остальное ей.
– Вы знаете, это просто чудо, что он так хорошо поел, – по-английски поблагодарила она.
– Чудеса случаются, – улыбнулся тот.
– Большое вам спасибо, – попрощалась Богданова.
– На здоровье, – на ломаном русском откликнулся пожилой повар.
Они возвращались в отель по неожиданно пустой улице – шумный рынок остался позади. На мосту через неширокий канал Александр Федорович попросил остановиться.
Богдановы отпустили Пифа, тот быстрым шагом направился в отель. Ему еще предстояло важное дело – дозвониться до Дуняши. Он не мог звонить со своего мобильного, так что следовало добраться до номера. А еще он не мог звонить на ее мобильный. Нужно было дозваниваться на домашний телефон ее мамы, Валентины Викторовны. И чтобы Дуняша была там.
Как же не вовремя оказалась эта поездка!
Но отказать в помощи Богдановым Пифагор не мог. Да и деньги могут скоро понадобиться.
Он быстро разобрался с кодами и набрал номер. Выслушал длинные гудки, положил трубку, повторил набор. С тем же результатом.
Расстроенный и беспокойный, лег спать.
Почему-то подумал о Богдановых. Вот они всего добились в этой жизни: любви, детей, достатка. Ну а смерть – она по-любому когда-нибудь приходит. К тому же, чем черт не шутит, пока медицина спит – хилера нашли не просто так, а по наводке каких-то могущественных богдановских друзей. А вот у них с Дуняшей пока все очень тухло.
Он еще раз набрал номер. Послушал гудки.
Наконец, включив кондиционер посильнее, положил голову на удобную подушку – завтра тоже предстоял тяжелый день.
Богдановы же так и стояли в одиночестве на мосту.
Катера уже не ходили. Даже немногочисленные прохожие постепенно исчезли. Нужно было идти в номер, но Александр Федорович явно этого не хотел, а Ольга Николаевна не решалась его торопить.
Под светом желтых фонарей вода в канале теперь казалась черной. Неспешное течение несло мелкие прутья и опавшую листву.
– Может, пойдем, Санечка? – наконец спросила она. – Завтра рано вставать.
– Пойдем, – выдохнул он.
Она нагнулась к нему, поцеловала в лысину. Когда-то у Саньки была роскошная вьющаяся, соломенного цвета шевелюра. Потом подушечками указательных пальцев мягко вытерла Санечкины глаза.
Пальцы стали мокрыми.
– Все будет хорошо, Санечка, – сказала она. – Я обещаю.
– Да, – вздохнул он.
Она покатила коляску к отелю, а в голове крутилась только одна мысль. О чудесах, которые случаются. Так ведь сказал пожилой таец?
Но верилось в чудеса слабо.