Введение
Историческое время, его образ и императивы
Ключевые понятия: время, вызов, ответ, система, кризис, самопознание
Время безвременья
Мы вступили в новое тысячелетие. Его начало стало временем тяжелых испытаний, глубоких потрясений, радикальных перемен. Былая форма социального жизнеустройства разрушена, а на ее развалинах идет мучительное формирование новой.
Состояние, в котором мы сегодня пребываем, – время безвременья. Нормы и механизмы социальной преемственности нарушены. Происходящие события, составляющие жизнь общества, утратили причинно-следственную связь и не выстраиваются больше в той последовательности, в какой человек мог бы осознанно ориентироваться в настоящем и прогнозировать свою будущность.
Органичная целостность временного континуума (прошлое– настоящее-будущее) утрачивается, а потому время как бы перестает быть. Лишенное привычных координат – базовых признаков и свойств (длительность, необратимость, однонаправленность, линейность, цикличность, спиралеобразность и др.) – оно становится трудноуловимым, трудноосмысливаемым, а потому не столько ориентирует, сколько дезориентирует людей.
Многочисленные «вызовы» современного миропорядка еще больше усложняют настоящее и вуалируют образ социального будущего, на формирование которого нацелены сегодня усилия всего человечества. В этих обстоятельствах только прошлое кажется понятным, осмысленным. И потому в нем, прежде всего, мы ищем архетипы, способные объяснить смысловые параметры настоящего и подсказать пути движения в будущее.
Поиск образа будущего стал ныне глобальной задачей. И было бы упрощением говорить, что этот образ однозначно предопределен всем предшествующим ходом социального развития. Его ищут, моделируют теоретики и практики, ученые и политики. В этих условиях всем социальным общностям (в том числе этническим) предоставляется уникальная возможность стать активными участниками творческого поиска искомого образа будущего.
Определение неопределенности
Историческое время, переживаемое нами сегодня, характеризуется также как «время социальной неопределенности». Неопределенность выражает собой такое состояние социальной системы, когда прежний порядок составляющих ее структур (социальных институтов, социальных групп, консорций, индивидов и т. д.), а также механизмы их взаимосвязи и взаимодействия оказываются разрушенными.
Будучи изолированными друг от друга, т. е. вне системы, находясь в состоянии некоего «броуновского движения», эти структуры начинают поиск новой системы (порядка) как единственно возможной формы своего существования. В ходе этого процесса структуры могут либо сами образовывать новую систему (новый порядок в иерархии частей целого), либо вливаться в другую существующую систему.
Фактор деформации привычных структур, неопределенность их нового статуса порождают неустойчивость социальной системы, а вместе с ним – чувство утраты человеком социальной реальности. Этот процесс весьма сложный, не всегда однозначный, но всегда болезненный для общества.
Люди начинают испытывать растерянность и большие затруднения. Поддерживать жизнь старыми привычными способами становится невозможным, а новой технологии жизнеобеспечения еще нет, как нет и единых (общих) правил и норм совместной жизнедеятельности – они еще неясны и в обществе не сложились. Каждому приходится находить свой способ выживания. Не все выдерживают испытание такой самостоятельностью: выживают лишь наиболее инициативные, предприимчивые, мобильные, не только способные, но и готовые адаптироваться к экстремальным условиям.
Порядок и хаос
Выжить во время социальной неопределенности возможно, лишь определившись, т. е. создав такие условия, при которых люди могут достаточно эффективно и стабильно поддерживать свое существование. Это означает не что иное, как необходимость создания новой социальной системы. Система как таковая есть упорядоченность составляющих ее структур или, говоря иначе, определенный порядок. Сама упорядоченность, в свою очередь, есть такое состояние структур, при котором они могут существовать лишь в связи друг с другом. И только при наличии такой связи структур можно говорить об их упорядоченности и системности.
Взаимосвязь структур происходит на разных (механическом, органическом, надорганическом) уровнях, но при этом суть ее (взаимосвязи) сохраняется. Однако порядок (система) не есть данность, вечная и неизменная. Напротив, любая система, в том числе и социальная, изнашивается и, исчерпав свои внутренние ресурсы, разрушается. Впрочем, разрушение системы может произойти и под воздействием внешних сил и факторов. Ведь никакая система не существует изолированно, а лишь в связи с другими системами, с которыми она взаимодействует. Не всегда это взаимодействие конструктивно; часто оно носит деструктивный характер, и тогда происходит очередное исчезновение одних и возникновение других систем.
Это означает, что в процессе эволюции порядок (системность) может перейти в иное состояние – беспорядка (бессистемности), или хаоса. Хаос противоположен порядку. Если в условиях порядка причинно-следственная обусловленность происходящих событий, процессов просматривается достаточно хорошо, то при хаосе такую закономерную последовательность (причина – следствие) проследить трудно.
События и действия людей в условиях хаоса произвольны, «аритмичны», что не позволяет им что-то планировать, тем более – строить прогнозы. Все ресурсы людей, в том числе интеллектуальные, тратятся, главным образом, на потребность выжить любым способом. Именно она, эта потребность, становится основополагающей мотивацией человеческих действий в каждый текущий момент жизни. Заниматься же совершенствованием формы наличного социального бытия и, тем более, интеллектуальным поиском своего социального будущего ни времени, ни возможности у людей просто не остается.
Кризис бытия или переходный процесс?
На рубеже веков не только мы, абхазы, но и все человечество оказались перед угрозой серьезных катастроф – термоядерной, экологической, техногенной, цивилизационной, демографической и др. Они составляют содержание более общего понятия – кризис.
Истоки нарастающего кризиса (а сегодня ни у кого уже не осталось сомнений в его нарастании) трудно объяснить обычными ссылками на те или иные, якобы устаревшие, идеологические доктрины и социальные порядки. Тем более, что они вторичны относительно людей, их создавших. Было бы перспективнее искать первопричину в самом способе бытия вида “Homo sapiens”.
На планете, как известно, человек – единственное существо, которое поддерживает свое существование через и посредством преобразования природной среды обитания. Преобразование среды человеком происходит не только по законам природы, но и по социальным законам, что делает его активным и творческим существом, а сообщество людей – динамично развивающейся социальной системой. Поэтому в процессе социо– и культурогенеза человек вынужден приспосабливаться уже не столько к условиям естественной (природной), сколько созданной и наращиваемой им искусственной (социальной) среды. Оставаясь частью природы, человек становится в оппозицию природе, начинает противостоять ей, что с неизбежностью приводило и приводит их к различного рода взаимным столкновениям.
В связи с этим следует отметить пройденные человечеством этапы (стадии) исторической эволюции. Они отличаются друг от друга по технологии жизнеобеспечения, обусловленной характером взаимоотношения человека и природы.
На первом (дойндустриальном) этапе человек строил свои действия в соответствии с нормами биогеоценоза. Это позволяло поддерживать существовавший в природе баланс.
На втором (индустриальном) этапе происходил непомерный рост потребностей человека, что коренным образом изменяло его отношение к природе. Человек стал относиться к себе как к самоцели, а к природе – как к средству достижения этой цели. Произошедшая в связи с этим смена технологической парадигмы повлекла за собой нарушение баланса природы и общества в пользу максимального потребления природных ресурсов. Следствием этого стало истощение ресурсного потенциала природы.
Дальнейшее безудержное наступление на природу и вызванное этим забвение всех норм биогеоценоза явились основой формирования третьего (постиндустриального) этапа, когда человек переходит к иной (инновационной) технологической парадигме. Сутью ее стало снятие каких-либо ограничений в удовлетворении базовых потребностей человека. Научные и технические «прорывы» (освоение космоса, проникновение в микромир, компьютеризация, нанотехнологии и т. д.) поставлены на службу еще большего производства разнообразных услуг и предметов потребления. Удовлетворяя постоянно разрастающиеся потребительские запросы, людям приходится отступать от норм не только биогеоценоза, но и морали, порождая тем самым угрозу существования вида Homo sapiens. Нетрудно заметить, что источником этой угрозы является используемая человеком технология жизнеобеспечения, которая лишает и его самого, и природу перспективы дальнейшего сосуществования. Потому со всей очевидностью и остротой встает вопрос: как человечеству сохранить себя?
К сожалению, пока человек не может противопоставить надвигающейся реальной угрозе ничего конкретного, кроме абстрактных моральных сентенций. Но уже это означает осознание им ситуации и стремление найти адекватные ответы на фундаментальные вызовы времени.
Кризис, таким образом, не есть некая стагнация, а есть процесс напряженного поиска выхода из него. Происходящие в ходе этого процесса изменения, хотя нередко и произвольны, хаотичны, все же имеют определенный смысл и направленность, поскольку ведут, как уже отмечалось, либо к распаду функционирующей системы и ее исчезновению, либо к формированию новой.
Применительно к социальной форме жизни речь может идти о вероятной гибели той или иной социокультурной общности (этноса, нации, цивилизации) или образовании новой. Причем между распадом старой и образованием новой общности четкой временной границы нет – это единовременный, взаимопереходящий друг в друга процесс.
Следовательно, кризис как некое переходное состояние содержит в себе не только деструктивные, но и конструктивные перспективы развития. В этом видится его позитивный смысл, поскольку в этих условиях человеку приходится искать пути выхода из него.
Справиться с решением такой, отнюдь не простой, задачи общество может, лишь наращивая свой творческий и интеллектуальный потенциал. Кризис, таким образом, побуждает человека не только повторять накопленный родовой опыт, но и развивать его.
Между двумя системами
Историческое время, в котором мы сегодня пребываем, можно рассматривать также как «состояние между двумя системами», причем несуществующими: старая система разрушена и уже не действует, а новая – еще не утвердилась. Этим «системным вакуумом» объясняются многие социальные недуги, которые сотрясают современный мир.
Но так продолжаться долго не может: либо человеческое сообщество как системообразующее формирование окончательно распадется, утратив способность самовосстановления в прежней форме, либо же, найдя выход, перейдет в более устойчивое состояние, с новой формой своего существования.
Происходящие ныне процессы и тенденции в их развитии можно, видимо, как раз и рассматривать как напряженный и мучительный поиск этой новой, более эффективной формы (системы) человеческого существования.
О социальных последствиях техногенной цивилизации
При всей противоречивости и неопределенности переживаемого нами сегодня исторического времени некоторые основополагающие черты и особенности эволюции постсовременного общества все же просматриваются.
Несмотря на серьезные прорывы, осуществленные человечеством, особенно в сфере экономики, науки, техники, а также предпринятые им усилия, направленные на совершенствование социально-политического мироустройства, человечество продолжает еще оставаться необустроенным. Более того, само существование человечества находится перед лицом серьезной угрозы самоуничтожения.
Трудно предсказать, каковы будут конечные последствия всех этих опасных тенденций. Более определенно можно судить лишь о причинах, их вызвавших. Мы имеем в виду социальную модель общества, которая получила широкое распространение в современном мире, особенно на Западе, под названием техногенной цивилизации.
Как модель социального устройства техногенная цивилизация образовалась на базе определенного миропонимания. В нем центральное место занимает человек, стремящийся стать «мерой всех вещей», высшей ценностью в иерархии ценностей вообще.
Главная задача, которую решает человек в условиях техногенной цивилизации, – это реорганизация наличного природного и социального порядка вещей. Реорганизация проводится человеком в соответствии со своими желаниями сверхпотребления и наслаждения. Человеческий разум подчинен этой цели и превращен в мощное средство ее достижения.
Такая ценностная ориентация в свое время сыграла определенную позитивную роль в решении накопившихся, в частности, в европейском обществе социальных проблем. Но в дальнейшем, когда сложившиеся внутри техногенной цивилизации идеологемы стали абсолютизироваться, данная ориентация начала тормозить социальное развитие. Более того, зачастую она приводила человека к результатам, противоположным поставленным им изначально целям.
Создание несметного количества материальных и духовных благ отнюдь не улучшило человеческое сообщество, не уменьшило, как того ожидалось, проблем, стоящих перед ним. Концентрация богатства у одних и нищенское существование других всегда создавали социально-политическую напряженность, сделав постоянными спутниками общества мятежи, гражданские войны, революции. И сегодня «благополучие» и «стабильность» некоторых обществ – лишь кажущиеся. Пока единство человечества подрывается вопиющим неравенством стран и народов, пока существует силовой приоритет отдельных этнических, государственных, групповых и других корпоративных интересов над интересами общечеловеческими, стабильного миропорядка не будет.
Специфический способ существования человека (его активно преобразующая деятельность, целесообразная самоорганизация) все чаще предстает не счастливым даром разумного существа, а источником многих его социальных бед. Оказалось, что разум не всегда обеспечивает разумность действий человека. Кризис, переживаемый сегодня западным сообществом, – это кризис, прежде всего, европейского рационализма, шагнувшего теперь и за пределы своего континента.
В связи с этим нелишним мог бы стать опыт восточной цивилизации, позволяющий иначе взглянуть на происходящие в мире процессы и на возможные варианты нашей национальной модели развития.
Характер и динамика эволюционных процессов
Постсовременный мир – это, пожалуй, наисложнейший объект изучения и понимания. Чтобы разобраться в его сути, нужна особая теория, которая, выражаясь в терминах Н. Бора, должна быть «достаточно безумной». Приходится даже конструировать специальный языковой каркас (понятийный аппарат), который весьма существенно отличается от языка классической науки. Поэтому мы и вводим здесь такие понятия, как «определенность-неопределенность», «стабильность-нестабильность», «устойчивость-неустойчивость», «равновесность-неравновесность», «порядок-хаос» и др., позволяющие «схватить» и «выразить» (Гегель) специфику осмысливаемого объекта.
Выше уже давалось описание постсовременного мира через дихотомию определенности-неопределенности. Имелось в виду состояние «определенной неопределенности», в котором мир постоянно меняется, трансформируется, не давая человеку зафиксировать его и вдумчиво осмыслить. Все труднее и труднее предсказать, каким мир будет в будущем. Прошлое и настоящее однозначно не детерминируют будущее – о нем мы можем судить лишь на языке вероятности.
К осмыслению текущих процессов в мире можно подойти и с точки зрения понятия стабильности-нестабильности. При этом важно учитывать, что абсолютно стабильного состояния системы не бывает, как, впрочем, и наоборот; речь может идти лишь о том, какое из состояний (стабильность или нестабильность) доминирует в жизни системы. Такая внутренняя диалектика превращает систему не в нечто застывшее, а в динамичный процесс взаимного перехода стабильности в нестабильность и наоборот.
При этом стабильность понимается как такое состояние структурной организации системы, при котором она (система) может достаточно надежно поддерживать и воспроизводить себя. В свою очередь дееспособность системы обеспечивается равновесностью и отлаженностью взаимодействия ее структур. Как видим, структуры образуют систему и обеспечивают ей жизнь, но и система создает условия для полнокровного функционирования этих структур.
В условиях отсутствия стабильности системы происходит нарушение равновесности ее структур. При такой ситуации система и ее структуры вступают в противоречие: система не может поддерживать прежний режим функционирования структур, а последние не обеспечивают функционирование системы, что приводит к системному кризису, бифуркации и к нарушению внутрисистемного порядка. Кризис может привести к реконструкции старой системы или к полному ее распаду. В этом случае освободившиеся структуры либо прекращают свое существование, либо продолжают функционировать (в иной конфигурации) в условиях новой системы.
Это дает основание думать, что при всей кажущейся хаотичности происходящих в постсовременном мире событий в них все же просматривается определенная закономерность: сменяемость материальных (социальных) систем, стремление к иерархизации, предельность жизненного времени и др.
В эволюции постсовременного мира наблюдается еще одна закономерность (тенденция) – это нарастающее ускорение процессов социального развития. Она тесно связана с другой тенденцией – усложнением структурной организации социальных систем. Как правило, распад устаревшей системы и образование новой происходят путем перехода от простой формы существования к более сложной. Стремление к более сложным формам существования позволяет системе быть более дееспособной. Именно на развитие своей дееспособности направлено действие любой системы.
Однако следствием нарастающего ускорения процессов развития и усложнения структурной организации систем является понижение степени их стабильности. Поэтому постсовременный мир следует характеризовать как более динамичное, сложное и дееспособное, но менее стабильное образование.
Еще одна особенность постсовременного мира – усиление взаимодействия двух взаимоисключающих и в то же время взаимополагающих тенденций. Одна из них направлена на интегрирование всех основных культурно-цивилизационных образований в единую планетарную социокультурную суперсистему. Идеологическим выражением этой тенденции является глобализм.
Однако процессы глобализации вызывают противодействие другой тенденции, направленной на сохранение культурно-цивилизационного разнообразия – регионализации (локализации). Появление понятия глокализация (Р. Робертсон), состоящего из соединения двух слов «глобализация» и «локализация», попытка подчеркнуть их взаимное осуществление не сняли их реального противостояния.
Человечество остается единым видовым образованием. Но это единство существует в разнообразных социокультурных формах. Культурно-цивилизационный полиморфизм, подобно генетическому, защищает человечество от случайных превратностей судьбы и позволяет выживать. В то же время это разнообразие может служить и часто служит, как показывает практика, источником различных противоречий, сотрясающих жизнь человечества.
Диалектика взаимодействия двух этих тенденций во многом предопределяет социальное развитие, усиление интеграционно-дезинтеграционных процессов в обществе, активизацию взаимодействия различных культурно-цивилизационных генераций, глобализацию истории и вовлечение в нее периферийных регионов и народов, ранее находившихся как бы «вне истории», вне активной политической жизни.
Пространство «осевого времени» (К. Ясперс), когда социальное пространство-время уплотняется, когда социальные системы становятся более сложными и менее стабильными, а политическая ситуация быстро меняющейся, человек вынужден приобретать новые навыки и способности. Речь идет о чувстве исторической ориентации, о даре социального предвидения, большей осмысленности организации мироустройства, большей рефлексии на происходящее и др.
Динамика социального развития ведет, как уже отмечалось, к понижению уровня стабильности и повышению напряженности в обществе, к росту его конфликтогенного потенциала. Это дает основание многим ведущим аналитикам современности предполагать, что великие раздоры в среде человечества будут порождены не только идеологическими и экономическими факторами, но и культурно-цивилизационными различиями [1].
Сегодня в мире, наряду с западной (христианской) цивилизацией, существуют и другие, например китайская, индийская, исламская, православная цивилизации, которые отнюдь не собираются растворяться в каком-либо другом культурно-цивилизационном образовании. Вероятнее всего думать, что борьба за доминирование между основными цивилизационными системами, в первую очередь, между западными и восточными, продолжится и впредь, причем с нарастающим обострением.
Конструкция или деструкция?
Проведенный нами выше дискурс будет неполным, если мы не скажем о том, как современные эволюционные процессы влияют на структурные основы человеческого бытия. Тем более, что человек – не сторонний наблюдатель происходящих вокруг него событий, а активный их участник. Именно человек меняет социальный облик мира, в котором живет, и при этом меняется сам. Именно человек творит свой социальный мир, который в то же время творит и его самого.
Человек строит свой мир достаточно осознанно, преследуя определенную цель. Однако цель и результаты, достигаемые при этом, далеко не всегда совпадают. Имеется в виду следующее. Человек есть, пожалуй, единственное существо, способное создавать, творить. Но он не может строить, не ломая (не расщепляя) целостность природного вещества или целостность им же созданного социального мира.
Человек – не только творец, но и разрушитель. Разрушение-созидание – это двуединый процесс, имя которому – социальное бытие человека. Амбивалентность в деятельности человека часто делает его заложником своих деяний. Обрушившиеся на него сегодня социальные недуги – продукт и результат как раз таких деяний.
В этом контексте логично предположить, что переживаемый постсовременным миром кризис – это, прежде всего, кризис самого человека, его социальности и неспособность организовать свою жизнь в соответствии с естественными нормами окружающей среды.
Другим следствием происходящих сегодня в мире процессов стало также усложнение социальной дифференциации общества, появление еще более мелких групп вплоть до своего рода «атомарных частиц» – индивидов. Распадаются не только большие социальные общности (системы), но и различные социальные группы (классы, касты, слои и др.) внутри отдельной общности. Сегодня, к примеру, трудно говорить о пролетариате так, как о нем писал К. Маркс в «Манифесте Коммунистической партии» (1848 г.). Рабочий класс уже не выступает как носитель единой идеологии и как выразитель общих интересов – он разделен на многие переходные и маргинальные группы, интересы которых слабо связаны между собой.
Однако и небольшие объединения не могут считаться устойчивыми, поскольку со временем индивидуальные интересы входящих в них лиц все чаще берут верх над интересами групповыми. Индивид предпочитает сегодня быть свободным (независимым) не только от природы, но и от социальных уз (классовых, партийных, семейных и др.), которые чаще всего ограничивают свободу его действий. Он хочет быть самостоятельным, подчеркивая все больше свою индивидуальность, свою уникальность. И не хочет быть носителем лишь коллективной психологии, коллективного менталитета, коллективной воли.
Реальный социальный мир, который индивид застает как бы в «готовом» виде, не отвечает всем его требованиям и пожеланиям. Пытаясь уйти от него, он создает свою социальную нишу – свой микромир, в котором рассчитывает не столько на унаследованный, сколько на формируемый им самим социальный опыт. Это дает основание говорить об индивидуализации постсовременного общества, в котором индивид становится все более автономным существом и все чаще выступает от имени своего «Я».
Как пишет видный российский ученый Г.Г. Дилигенский, индивидуализация ведет к размыванию «традиционной модели группового человека, черпавшего свои мотивы и знания, нравственные нормы и мировоззренческие установки из относительно устойчивых групповых культур». Следствием этих процессов стали «такие тревожные явления, как десоциализация, усиление индивидуализма, уход в замкнутый мир адаптационных, потребительских и гедонистических ориентаций. Социальные нормы и интересы вытесняются из внутреннего мира индивида…» [2].
Однако бегство индивида из преднаходимого им вокруг себя социального мира приводит его к другому миру, в котором его индивидуальность проявляется еще меньше, а стремление к независимости (свободе) приводит к еще большей зависимости. Этот парадокс объясняется тем, что в новой социальной среде человек вынужден постоянно искать себя, самоутверждаться, формировать новые ценности индивидуального существования, приобретать новый опыт. Однако мир меняется быстрее, чем приобретаемый индивидом опыт. Опыт же предыдущих поколений в условиях разлома традиционных систем не исчерпывает всего объема необходимых в новых условиях знаний и навыков, а потому не может служить надежным гарантом успеха в его жизнедеятельности. Остается одно – меняться так же быстро, как меняется окружающий мир.
В этом контексте речь идет по существу о формировании нового человека. Но каким он будет, пока трудно сказать. Можно говорить лишь о том, каким он должен быть. И хотя это будет лишь нашим субъективным пониманием, оно все же способно внести свою лепту в процесс антропосоциогенеза – процесс, который не завершился и все еще продолжается. Протекая не без нашего участия, этот процесс все же нами не управляется, но мы можем влиять на него.
Самоопределение или самоидентификация!
Культурно-историческое время, современниками которого мы являемся, перешло не только в новое тысячелетие; судя по всему, время трансформируется в какую-то другую форму бытия с неясными пока социальными очертаниями и системой ценностных ориентаций. В таких условиях, когда старая форма жизни уже разрушена, а новая еще не сложилась, человек оказывается вне системы координат. Достойно жить и выживать в такой ситуации человеку не так-то просто – сделать это можно лишь в социуме достаточно определенном и упорядоченном. Поэтому ему приходится самоопределяться, т. е. конструировать свое социальное настоящее и будущее и проецировать его черты на себя.
Решение такой задачи требует от человека определения своих социальных (мировоззренческих, ценностных и др.) предпочтений: по-новому оценивать внешний мир и самого себя, по-новому отвечать на фундаментальные вопросы бытия: Кто Я? Каков смысл и ценность моего бытия? Какое место Я занимаю в системе мироздания? Какова моя миссия в жизни Универсума? Какую роль Я могу и должен играть в формировании своего жизнеустройства!
Казавшиеся туманными, подчас праздными, эти извечные философские вопросы сегодня вновь обрели вполне определенный, актуальный земной смысл и звучание. Более того, критическое переосмысление человеком своей культурно-цивилизационной идентичности становится сегодня одним из гарантов его выживания в современном социуме. Сохранение исторических перспектив этого выживания возможно лишь на базе нового мировоззрения, новой системы ценностных ориентаций и новой технологии жизнеобеспечения, а также на новых, адекватных текущим реалиям, адаптационных механизмах. Глубинное самопознание, включающее в себя понимание предельных основ бытия, должно стать доминантой социальной политики постсовременного общества.
Очевидно, что необходимость решения такой задачи вызвана спецификой текущего времени, когда находиться в стороне от магистральной линии исторического развития так называемым периферийным странам будет все труднее. Абхазии также предстоит войти в русло развития мировой цивилизации, по-новому осознать себя, найти свое место в новом формирующемся мироустройстве, свой путь в будущее. В контексте разворачивающихся в стране и вокруг нее геополитических и социокультурных процессов народ Абхазии может рассчитывать на историческую перспективу – социокультурное выживание – в том случае, если он глубоко осознал: Кто он есть на самом деле? Как он собирается жить в будущем?
Духовно самоопределиться нам, абхазам, возможно только в контексте происходящих вокруг нас, особенно на Кавказе, процессов. На исходе XX в. наш регион, как видно, вновь становится ареной выяснения геополитических притязаний ведущих стран мира. Следствием разыгрывающихся здесь этими странами «сценариев» стало начало процесса политико-правового разделения единого в экокультурном плане Кавказа на различные по своему политико-правовому статусу государства.
Можно было бы рассматривать этот процесс как повышение роли Кавказа в геополитике, как результат роста политического сознания народов кавказского сообщества, но, вероятнее всего, речь идет о разделении региона на сферы влияния внешних «игроков». И здесь могут быть предложены самые разнообразные формы будущего политического устройства Кавказа. Какая из них будет реализована и насколько будет выражать жизненные интересы коренных народов – задача, на решение которой должен быть нацелен весь наличный интеллектуальный потенциал сообщества.
Из многообразия возможных форм (моделей) политического устройства региона наиболее вероятными можно считать две: Кавказ становится суверенным субъектом культурно-исторической жизни и в качестве такового участвует в формировании своего социокультурного будущего [1]; Кавказ остается инертным материалом истории, провинцией какой-либо сверхдержавы с ее (а значит, не своим) будущим [2].
Более вероятным представляется сохранение геополитической и культурно-цивилизационной зависимости Кавказа. Правда, эта зависимость может быть выражена на другом уровне и в другой форме. Но при этом не следует недооценивать того, что процесс осознания себя народами кавказского сообщества уже идет.
Каковы будут последствия этих судьбоносных процессов – пока трудно предсказать. Они могут быть самыми неожиданными, в том числе драматичными, поскольку преследуемые коллективным социальным субъектом цели и достигаемые при этом результаты для отдельных участников, как свидетельствует историческая практика, не всегда совпадают, а порой, исключают друг друга.
Вместе с тем нарастающая динамика процессов социально-политического развития в регионе показывает, что самоосознание народами Кавказа своего сообщества лишь на политическом уровне (политическое самоопределение) оказалось недостаточным. Процесс самоопределения обретает исторические перспективы только в том случае, если он проходит на базе определенных социокультурных реалий. Потому столь важно формирование концептуального объяснения и постижения той культурно-исторической реальности, в которой находится сегодня Кавказ. Без общих, теоретически выверенных представлений о мире в целом и Кавказе в частности трудно понять суть региональной культурно-исторической конкретики, решать стоящие перед народами сообщества задачи, предвидеть направление развития и возможные последствия принимаемых решений, осмысленно ориентироваться во все более усложняющемся мире и конструктивно участвовать в формировании его (а значит, и своего) будущего.
Перед лицом этих сложных проблем мы пока мало в чем меняемся. Взять хотя бы наше собственное, исторически выработанное клише мышления, те интеллектуальные навыки и стиль рефлексирования, которые давно стали для нас традиционными, привычными и по отношению к которым нам так трудно перейти в оппозицию.
Готовы ли народы кавказского сообщества к таким поворотам судьбы, в частности к фундаментальному переосмыслению своего социокультурного «Я», как того требует время? Обладает ли вообще Кавказ своей социокультурной идентичностью или же его культурно-историческая самостийность исчерпывается биоэтноразнообразием, неким, если можно так выразиться, «экзотическим эффектом», с которым регион обычно и воспринимается внешним миром?
Такая задача, задача самоидентификации, со всей остротой встала сегодня и перед нами, абхазами, но готовы ли мы к ее решению? Готовы ли мы перед внешним миром со всей ответственностью сказать, кто мы есть на самом деле?
Рациональное осмысление абхазским этносом своей духовной субстанции как определенной культурно-исторической реальности (в форме логически выстроенных понятий, суждений, умозаключений) не стало еще привычным делом, новой традицией в развитии нашего национального самосознания. Для нас созерцательное отношение к внешнему миру и к самим себе предпочтительнее и удобнее, чем активно преобразующая познавательная деятельность.
Нам удобнее и привычнее изображать и объяснять объективную реальность, в том числе и себя, в категориях этики и эстетики, чем сухими и лаконичными понятиями теории познания, которая, выражаясь словами М. Бахтина, не стала еще «жанром» абхазской культуры.
По существу, наше национальное самосознание живет еще в своей собственной традиционной стихии, осуществляет свою деятельность в клише архаических форм и норм, находится как бы в себе; ему трудно абстрагироваться, дистанцироваться от самого себя, посмотреть на себя со стороны, стать объектом собственных познавательных интересов, анализа и критической оценки. Мы используем опыт ассоциативного мышления, нам чуждо мышление дискурсивное, саморефлексирование в европейском стиле (хотя элементы последнего в нашем самосознании, несомненно, имеются).
Иначе говоря, дух наш не привык погружаться в дебри бытия, осмысливать возможные пути и формы его самосовершенствования или заниматься культурно-историческим оформлением своего мироустройства. Удобным было для него оберегать и соблюдать вековые предписания «своего» мира, рассматривать его как нечто раз и навсегда данное. Переделывать, преобразовывать, совершенствовать его, тем более разрушать до основания и воссоздавать заново, как это происходит со многими народами других государств, в частности, России, абхазам еще не приходилось. Впрочем, в условиях традиционного общества, когда социальное будущее было в основном предопределено единообразием предшествующего развития, это и не было особенно нужно.
Теперь же ситуация радикально изменилась. Пожалуй, мы впервые столь остро начинаем осознавать потребность в духовном самоопределении, фундаментальном самопознании, обосновании исторической целесообразности нашего национального существования, в определении своей ценностной ориентации и новой мировоззренческой парадигмы.
Выполнение такой работы тем более важно, поскольку мы сегодня предстали перед международным сообществом в иной ипостаси, а инерция восприятия им нашего мира остается прежней. Мы должны переломить ситуацию, ибо нам небезразлично, что и как думает внешний мир о нас. Впрочем, не меньшее значение имеет для нас и то, что мы сами думаем о себе и мире, окружающем нас.
Примечания
1. Huntington P.S. The ungovernability of democracy? 11 Democracy in the 1990s. Vienna, 1994. N 6. January. P. 34.
2. Дилигенский Г.Г. В защиту человеческой индивидуальности // Вопросы философии. 1990. № 3. С. 43.