Столы заливал белый мерцающий свет, исходящий от ламп в стеклянных абажурах.

Я прорвал синий абажур цветных ограничений, вышел в белое, за мной, товарищи авиаторы, плывите в бездну, я установил семафоры супрематизма.

Белые пушинки залетали в окна, забивались под диваны, приставали к абажурам и коврам, цеплялись к игле радиолы, и, будто белые лебеди на чёрной воде, плыли по грампластинке, с которой слетали лёгкие звуки музыки.

И обои с бледно-розовыми цветами, и мой письменный стол, освещённый луной... компьютер... старенькая лампа со смешным зелёным в белый горошек абажуром, и лежащий на полу, у кровати, белый ковёр с длинным ворсом, по которому так приятно ходить босиком... Моя собственная, знакомая до мельчайших деталей комната.

Там же лежали: повреждённый ночник с белым абажуром, опрокинутая тумбочка, подушка и большое круглое треснутое зеркало, которое ещё ночью висело над изголовьем кровати.

Комната освещалась двумя торшерами под белым абажуром, каждый со своей стороны дивана, и люстрой с приглушённым светом, а ещё — множеством цветных фонариков со свечами.

Вдоль стен стояли короткие белые диваны и кресла модных прямоугольных форм, низкие столы матового стекла — у каждого дивана по два, на столах лампы простого дизайна с белыми абажурами из рисовой мятой бумаги и множество затейливых цветов в незатейливых кадках.

Напротив странного кресла, прямо на каменных нишах, стояли две газовые лампы с белыми абажурами.